255 лет назад, 15 апреля 1765 г. отошёл в мир иной человек, в адрес которого прозвучало два оскорбительных некролога, выданных практически дуплетом: «Что о дураке жалеть – казну только разорял и ничего не делал», «Угомонился дурак и не будет более шуметь». Звали покойного Михаил Васильевич Ломоносов.
Сейчас в это трудно поверить, но эти слова были восприняты тогдашним обществом, или, как минимум, значительной его частью, довольно-таки благосклонно. Во всяком случае, никаких особенных санкций для авторов этих некрологов не последовало. Да и какие санкции могли применить к десятилетнему наследнику российского престола Павлу, который назвал Ломоносова «разорителем казны»? Ясно же, что ребёнок говорил с чужих слов – попросту транслировал мнение, бытовавшее при дворе. Ну а поэт Александр Сумароков с Ломоносовым враждовал, так что его реплика об угомонившемся дураке была многим понятна. Более того – эти самые «многие» мнение Сумарокова разделяли, о чём семьдесят лет спустя совершенно справедливо скажет литератор Виссарион Белинский: «Они смотрели на Ломоносова не как на гениального человека, а как на беспокойную и опасную для общественного благосостояния голову».
Конечно, всё было несколько сложнее, но в целом Белинский оказался прав. Так, наследие покойного учёного – его библиотека, архивы, рукописи – почти никого из современников не интересовало. И если бы его добрый знакомый, а по совместительству фаворит императрицы Екатерины II Григорий Орлов не выкупил у вдовы Ломоносова эти бумаги, то многое, если не всё, пропало бы бесследно.
Зато остались бы обвинительные заключения, полицейские протоколы да разного рода жалобы властям, поскольку такие вещи хранятся не в личных архивах, а в государственных, и, значит, заведомо считаются более важными. Как, например, кляуза «академического садовника» Иоганна Штурма: «Торжества моего день рождений омрачил злодеяний Ломоносов. Двадесять немецких господ и дамен пошёл воспевать мадригал в Ломоносов палисад. Внезапно на головы воспеваемых из окна Ломоносов упадает пареных реп, кислых капуст, морковь, говядины, досок и брёвен… Я и мой зупруга сделали колокольных звон на двери, но он вырвался с отломленным перилом и вопияще: «Хорошо медведя из окна дразнить!» – гонял немецкий господ по улице. Я и моя зупруга с балкон поливать его водами и случайно может быть ронялись цветочными горшками».
Звучит забавно, даже смешно. Но жалобе был дан ход. И кого, в самом деле, волновало, что Иоганн Штурм, будучи соседом Ломоносова, активно участвовал в его травле на бытовом уровне – заливал цветники помоями, травил своей собакой кур и убил нескольких кошек, любимиц жены Ломоносова Елизаветы. В тот раз дело сгладило только то, что немец в пылу «справедливого обличения» всё-таки проговорился: «Пошёл воспевать мадригал в Ломоносов палисад». То есть вторгся на чужую территорию, чтобы орать под окнами. И, тем не менее, после этого конфликта у Ломоносова были серьёзные неприятности.
Впрочем, этот случай произошёл уже при Екатерине II, которая старалась в глазах общественности выглядеть истинным русским патриотом. И, согласно преданию, она соблаговолила по этому поводу пошутить: «Русский немцу задал перцу».
А вот примерно двадцатью годами ранее за подобные шуточки можно было поплатиться, и очень серьёзно. Национальный вопрос стоял в Академии наук того времени довольно жёстко. Впору было говорить об этнической преступной группировке, которая прочно оседлала все финансовые потоки учреждения. Иоганн Даниэль Шумахер, будучи начальником канцелярии Академии, мало-помалу сосредотачивал в своих руках реальную власть. Когда российский академик, француз по происхождению, Жозеф Делиль осторожно сказал, что не годится канцелярии господствовать над академией, президент АН барон Иоганн Корф сделал наоборот – назначил Шумахера ещё и хранителем академической казны. Француз намёк понял, и больше подобных вопросов не задавал, вернувшись в Париж Почётным членом Петербургской академии наук.
Ломоносову возвращаться было некуда – он и так был дома. И потому, доведённый немцами до отчаяния, принялся карать зло по-своему: «Сего 1743 года апреля 26 дня пред полуднем Ломоносов явился в Академию, и, не скинув шляпы, поносил профессора Винсгейма и всех прочих профессоров многими бранными и ругательными словами, называя их плутами и другими скверными словами, чего и писать стыдно. Также весьма неприлично их обесчестил, крайне поносный знак (по всей видимости – кукиш) самым подлым и бесстыдным образом против них сделав. Сверх того, грозил он профессору Винсгейму, ругая его всякою скверною бранью, что он ему зубы поправит, а советника Шумахера называл вором… Затем обозвал их мошенниками и сукиными детьми, заявив: «Я столько же смыслю, и я – природный русский притом!»
Словом, готовая 282 статья нынешнего УК РФ: «Возбуждение ненависти либо вражды, а равно унижение человеческого достоинства». Причём «с угрозой применения насилия», что влечёт за собой срок до шести лет.
Тогда этой статьи не было, но на самом деле она всё-таки по факту была. Иначе никак нельзя объяснить суровость приговора. Следственная комиссия под началом адмирала Головина, князя Юсупова и генерал-лейтенанта Игнатьева постановила, что за «неоднократные неучтивые, бесчестные и противные поступки по отношению к Академии и к Немецкой земле» Ломоносов заслуживает ни много ни мало, а смертной казни. Впрочем, чтобы не нагнетать обстановку, плаху почти сразу же заменили «всего лишь» на «лишение прав состояния, наказание плетьми и последующую ссылку».
Фактически Ломоносов провёл в заключении семь месяцев – два в тюрьме и пять под домашним арестом. Императрица Елизавета Петровна сделала ловкий ход – признала его виновным, но до плетей дела не довела: «Адъюнкта Ломоносова от наказания освободить, но ежели он и впредь в таковых предерзостях явится, то поступлено будет с ним по указам неотменно».
Немцам же в очередной раз всё сошло с рук. И сходило ещё долго – так, уже после смерти русского учёного историк Август Людвиг Щлёцер распространял по Европе байки о том, что Ломоносов был плагиатором, виной чему его «варварская гордость, тщеславие, горькое пьянство и грубое невежество».
