210 лет назад, 13 января 1813 года, после молебна, отслуженного в присутствии русского императора Александра I и главнокомандующего Михаила Кутузова, русские войска тремя колоннами пересекли реку Неман в западном направлении.
Так началось то, что в историографии именуется Заграничным походом русской армии, который окончился триумфальным взятием Парижа в марте 1814 года.
Как правило, тот самый триумф и задаёт тон разговорам на эту тему. Он настолько властно оттягивает внимание на себя, что весь Заграничный поход сводится к обсуждению того, как парижане восхищались выправкой, образованием и щедростью русских офицеров, занявших их город. При этом подразумевается, что четырнадцать месяцев военной кампании 1813-1814 гг. были своего рода победным шествием по Европе, потому что иначе ведь и быть не могло.
«Россия жертвует собою»
На самом деле могло. В целесообразности Заграничного похода сомневались очень многие. Например, министр иностранных дел Николай Румянцев был уверен, что Россия к концу 1812 года уже достигла своих целей в войне. Он предлагал заключить с Наполеоном мир, выставив условием компенсацию всех потерь и установление границы Российской империи по Висле.
Государственный секретарь Александр Шишков прямо говорил о том, что Россия, предприняв Заграничный поход, действует наперекор своим интересам и фактически приносит себя в жертву: «Мы идём единственно для европейцев, оставляя сгоревшую Москву, разгромленный Смоленск и окровавленную Россию без присмотра, но с новыми надобностями требовать от неё и войск, и содержания для них. Россия жертвует собою для других и ратоборствует больше для славы, нежели для пользы своей».
Дипломат Карл Нессельроде, вскоре сменивший Румянцева на посту министра, тоже против продолжения боевых действий: «Война, возникшая между нами и Францией, не может быть рассматриваема как предприятие, начатое нами с намерением освободить Европу... Верно понятые интересы России, очевидно, требуют мира прочного и крепкого, после того как успехи её против французских армий упрочили её жизнь и независимость».
А вот главнокомандующий русской армией Михаил Кутузов занимает весьма странную на первый взгляд позицию. По словам того же Шишкова, Михаил Илларионович полностью разделял его взгляды. И вместе с тем он всё же переходит Неман во главе русской армии, причём действует довольно энергично. Скажем, во время вынужденного простоя, когда в феврале 1813 года армия ожидала подкреплений из России, Кутузов отдаёт приказ: «Чтобы не оставить неприятеля в покое, нужно назначить большое число малых партий, которые, перейдя Одер, наносили бы ему страх до самой Эльбы».
Кутузов был не просто военачальником, но и нерядовым политиком. Он отлично понимал, что Россия попала в своего рода стратегическую «вилку». С одной стороны, Заграничный поход необходим. Просто по той причине, что Наполеон прямо сейчас поступает согласно русской народной мудрости: «Битому неймётся». В самом деле — едва спасшись из России бегством и переводя дух в Варшаве, Наполеон в декабре 1812 года заявляет: «Я скоро вернусь на Вислу с 300-тысячной армией, и русские дорого заплатят за свои успехи, которыми они обязаны не себе, а природе!» Выжидать в такой ситуации — преступное безумие. Наполеона требовалось добить, и добить окончательно.
Русская цена
Но кто снимет геополитические пенки с военной победы русских? У Кутузова здесь не было никаких сомнений: «Я нисколько не уверен, что полное уничтожение империи Наполеона было бы уже таким благодеянием для света... Его наследство досталось бы не России и не какой-либо иной континентальной державе, но той державе, которая уже и теперь владычествует на морях и чье господство сделалось бы тогда невыносимым». Это даже не намёк, это прямое указание на Англию, «владычицу морей».
Кроме того, у Кутузова опять-таки не было никаких сомнений, какой ценой достанется победа. В апреле 1813 года он сделает ещё одно пророчество: «Самое лёгкое дело — это идти теперь за Эльбу. Но каково-то вернёмся? С рылом в крови?» Буквально через несколько дней Михаил Илларионович умрёт. Но сбудется всё по слову его. Для сравнения — во всей страшной кампании 1812 года, в мясорубках Смоленска, Бородина, Малоярославца боевые потери русской армии составили около 80 тыс. человек. А «лёгкая победная прогулка» Заграничного похода унесла жизни 120 тыс. русских солдат.
Братья навек?
Вот и выходит классическая «вилка». В общем и целом Заграничный поход России вроде как и не нужен, потому что плодами победы, оплаченной очень дорогой ценой, воспользуются другие. Но при этом он необходим, потому что в противном случае сохраняется опасность нового вторжения и нового витка войны.
Правда, оставалась надежда на то, что освобождённая от Наполеона Европа не забудет самопожертвования России. В начале 1813 года так полагал даже прозорливый Кутузов. Причины были веские, во всяком случае у немцев: «Ужасающие реквизиции, которыми Наполеон изнурял Германию со дня битвы при Аустерлице, окончательно вывели её из терпения». Стоило лишь русской армии пересечь границу с Пруссией, плотину прорвало. Русских встречали как освободителей. Германию заполонили листовки с призывами всячески содействовать армии Кутузова, а также литографические портреты фельдмаршала, который стал немецким национальным героем. Сам он в недоумении писал сестре: «Вообразить нельзя, как мы приняты в Пруссии. Никогда ни прусского короля, ни его войска не принимали так, как нас!»
Когда наша армия заняла Берлин, восторги ещё больше усилились. Историк Бартольд Георг Нибур, в 1813 году вступивший в немецкое ополчение для помощи армии Кутузова, писал невесте: «Ты не представляешь себе ликование при вступлении русских в Берлин и оказанную им повсюду встречу. Русские и пруссаки как братья между собой!»
Младенческое слабоумие
Однако кое-какие тревожные звоночки можно было услышать и тогда. Александр Михайловский-Данилевский, автор первой официальной истории Отечественной войны 1812 года, принимал участие в Заграничном походе. И в своих дневниковых записях поделился одним характерным наблюдением: «Нельзя было не негодовать на небрежение правительства их к нашим раненым. Прусских раненых везли на телегах, а наши изувеченные воины, пострадавшие в битвах не за Россию, а за Пруссию, большею частью тащились пешком изнурённые, полумёртвые...»
Пройдёт ещё каких-нибудь тридцать лет, и линия «дружба дружбой, а табачок врозь» окончательно возобладает. Забвению будет предано не только «братство» между русскими и европейцами, но и те жертвы, которые принесла Россия. Теперь её будут величать не иначе как «Жандармом Европы». Фёдор Тютчев, живший тогда в Европе, был свидетелем нарастающей антирусской пропаганды в прессе и даже написал главному редактору «Всеобщей Газеты» Густаву Кольбу горькое письмо: «Я пока воздержусь от оценки всяческих претензий и обвинений, которые без устали копятся против России с поистине удивительной настойчивостью. Речь идет только лишь о достигнутом результате. Ту державу, которую поколение 1813 года приветствовало с благородным восторгом, удалось преобразовать в пугало для большинства людей нашего времени. Множество зрелых умов, слышащих постоянно повторяемый припев, опустилось до младенческого слабоумия и видит в России какого-то людоеда XIX века...»
