После октября 1917 г. изменения и социальные эксперименты начались во всех сферах общественной жизни. Выкидывая «старый мир» на помойку, большевики отреклись в том числе и от буржуазного отношения к семье и браку. Сексуальная свобода декларировалась поначалу как одно из завоеваний пролетариата. Казалось, что для достижения гармонии в интимной сфере достаточно объявить всеобщее равенство и заменить церковный брак гражданским. Традиционные формы семьи новая власть в тот момент считала помехой построению светлого коммунистического общества. Посетивший в это время революционную Москву Герберт Уэллс удивлялся: «Как просто обстояло дело с сексом в стране победившего социализма, излишне просто».
Коллективные отцы
В то горячее время приобрела популярность так называемая теория стакана воды: мол, удовлетворение сексуальных потребностей человека должно происходить без всяких условностей, так же просто, как и утоление жажды. Видная большевичка Александра Коллонтай провозглашала, что «половой акт должен быть признан актом не постыдным или греховным, а естественным и законным, как и всякое другое проявление здорового организма, как утоление голода или жажды». В 1923 г. Коллонтай опубликовала в журнале «Молодая гвардия» статью «Дорогу крылатому Эросу!», в которой в числе прочего говорила, что любовь в стране победившей пролетарской революции не может ограничиваться пределами супружеской или просто любящей пары.
Правда, попытки претворить эту теорию на практике приводили сплошь и рядом к трагикомическим ситуациям. Скажем, наиболее раскрепощённые комсомольцы требовали установки в городах кабинок для любви (по типу туалетных), в которых они могли бы быстро удовлетворить свои половые потребности, не отвлекаясь надолго от дел общественных. Газеты того времени описывали случай коллективного отцовства, когда встречать выходящую из роддома счастливую мать пришли сразу несколько человек. На вопрос нянечки, провожавшей роженицу, кто из них отец, мужчины хором ответили: «Мы!»
Пролетарская половая реформа коснулась и подростков. В созданной в 1924 г. Образцовой трудовой коммуне для беспризорных в Болшеве среди воспитанников практиковались «сексуальные опыты». В отчёте о работе коммуны говорилось, что совместная половая жизнь отвлекает коммунаров от противоправных поступков и дурных настроений. По одной из версий, в проекте первого устава Российского коммунистического союза молодёжи (РКСМ) был даже такой пункт: «Каждая комсомолка обязана отдаться любому комсомольцу по первому требованию, если он регулярно платит членские взносы и занимается общественной работой».
В 1923 г. не меньше половины родившихся детей появились на свет вне брака. Сам процесс регистрации брака и развода занимал всего несколько минут, но позднее Кодекс законов о браке донельзя упростил и этот процесс — приравнял незарегистрированный брак к законному. В связи с чем пролетарский поэт Демьян Бедный не преминул заметить: «На кой же нам чёрт регистрировать брак, если можно и так».
«Я теперча Сенина»
Автор вышедшей 95 лет назад статьи «Двенадцать половых заповедей революционного пролетариата» советский психиатр А. Залкинд попытался хоть как-то упорядочить разгулявшуюся сексуальную жизнь в СССР. Помимо тезисов о недопустимости начала ранней половой жизни, половых извращений и частой смены партнёров в ней говорилось и о том, что подбор товарища по постели должен строиться «по линии классовой, революционно-пролетарской целесообразности». Неслучайно примерно в одно время со статьёй появился и агитплакат на эту тему, изображающий счастливую девушку в красной косынке под руку с парнем в пиджаке с красным бантом. В сторонке — растерянный отставленный кавалер, а подпись гласит: «Я теперча не твоя, я теперча Сенина: он меня в совет водил слушать речи Ленина».
Главная идея в «заповедях» звучала так: «Класс в интересах революционной целесообразности имеет право вмешаться в половую жизнь своих сочленов. Половое должно во всём подчиняться классовому, ничем последнему не мешая, во всём его обслуживая». Идеологи такого подхода всерьёз утверждали, что половое влечение к классово враждебному объекту является таким же извращением, как и половое влечение человека к крокодилу или орангутангу.
А вот появление в то время на улицах СССР совершенно голых людей извращением не считалось. Люди эти принадлежали к обществу «Долой стыд!» и громогласно заявляли, что стыд — тоже пережиток проклятого прошлого. Причём ссылались «голыши» на идеи дарвинизма: человек, мол, произошёл от обезьяны, значит, люди — животные, а животные одежду не носят. Случалось, в демонстрациях общества принимали участие сотни человек, а одну из них в Москве возглавлял член ЦК, большевик со стажем Карл Радек. Реакция публики на подобные демонстрации была неоднозначной. По воспоминаниям современников, в большинстве своём прохожие надрывались от смеха, особенно их веселили барышни, которым из одежды кроме ленты с надписью «Долой стыд!» дозволялись кокетливые шляпки и маленькие дамские сумочки. Мальчишки со свистом бежали за голыми демонстрантами, старухи крестились и плевали в сторону «нудистов». Милиция была в растерянности, но идеологически подкованных демонстрантов не трогала. Так продолжалось до той поры, пока нарком здравоохранения Николай Семашко не дал публичные разъяснения, что хождение по улицам голыми не означает революционности и не содействует нравственности. Он призвал немедленно прекратить это безобразие, и, если нужно, репрессивными мерами.
С началом индустриализации власть взяла курс на ужесточение норм социальной жизни, в том числе и в интимной сфере. Вскоре на смену сексуальной свободе первых послереволюционных лет пришёл и утвердился своеобразный социалистический аскетизм. Даже сам факт официального развода морально осуждался и мог существенно помешать карьере коммуниста и комсомольца.
