«Так как доступ на кафедры в наших университетах совсем закрыт для женщин, каковы бы ни были их способности и познания, то для г-жи Ковалевской в нашем отечестве нет места». Такое письмо получила Софья Ковалевская, к тому моменту уже мировая научная величина, 130 лет назад, осенью 1889 года.
Отвратительное утверждение «у нас незаменимых нет», которым нынче часто щеголяют даже самые ничтожные «эффективные менеджеры», появилось не вчера. Более того, оно вовсе не является изобретением советского времени, когда, дескать, тупые функционеры бросались ценными кадрами направо и налево. История эта гораздо длиннее и печальнее. Да, быть может, в те далёкие времена формулировку ещё не отточили до стопроцентного хамства, но действовали в строгом согласии с быдляческим «Ты чё, самый умный? Без тебя обойдёмся!».
Таких случаев хватало. Россия фактически отпихнула от себя, например, художника Ореста Кипренского, автора всем известного портрета Пушкина. Или учёного с мировым именем Илью Мечникова, который в 1888 году прямо заявлял: «Итак, решено: я уезжаю. В Париже может осуществиться цель моей научной работы. В России же препятствия, исходящие и сверху, и снизу, и сбоку, сделали подобную мечту невыполнимой». Почти совсем забыт у нас оказался ботаник и географ Николай Альбов: его помнят только в Абхазии и в Южной Америке, куда он, мечтавший жить и работать на Кавказе, был вынужден уехать в 1895 г. Именно там стоят его многочисленные памятники, на Родине места для них не нашлось: «Надежды мои на устройство работать на Кавказе не осуществились, а ничего другого подходящего у меня в России не было, поэтому я обратил свою мысль на Новый Свет, а именно — на Южную Америку. Там учёных людей очень ценят…» Словом, материала хватит на документальный роман, который можно было бы вслед за Виктором Гюго назвать «Отверженные». Но пока — два самых характерных случая. Нетипичная женщина-профессор. И типичный мужчина-военный.
Софья Ковалевская
В принципе, одного этого было бы достаточно, чтобы понять: человек это как минимум нерядовой. Такими принято гордиться, их полагается холить и лелеять. Ну или хотя бы не мешать им.
Дело, однако, в том, что только этими достижениями Софья Ковалевская не ограничилась. В 1888 году она получила премию имени Бордена — нотариуса, передавшего часть своего капитала Французской академии наук. Насколько эта премия была престижной и труднодоступной, можно понять по статистике присуждений: за полвека с момента учреждения её получили только 10 человек. О том, насколько был высок статус самой Ковалевской и насколько её работа поразила комиссию, говорит следующий факт. Труд русской женщины, представленный под девизом «Говори, что знаешь, делай, что должен, будь — чему быть», признали настолько важным, что увеличили денежную сумму премиальных с 3 до 5 тысяч франков.
В следующем году Ковалевской присуждают премию Шведской королевской академии наук. Это не просто успех, это уже мировой триумф. Игнорировать его как-то даже и неприлично. Возможно, именно поэтому отечественные деятели науки отреагировали странным дуплетом. Для начала — то самое письмо о том, что госпоже Ковалевской в России места нет. Месяц спустя — известие о том, что госпожу Ковалевскую избрали членом-корреспондентом Российской академии наук.
Ситуация разъяснилась годом позже, когда женщина-членкор явилась на заседание той самой академии. На пороге ей было сказано: «Присутствие женщин на заседаниях не в обычаях академии». К сожалению, адекватно ответить Софья Васильевна не смогла: примерно через полгода ей будет суждено умереть.
Александр Остерман-Толстой
Адекватный ответ на подобное хамство нашёл граф Остерман-Толстой. Что неудивительно: этот генерал был славен тем, что никогда не лез в карман за словом. Он начал службу ещё при Екатерине Великой, под знамёнами самого Суворова: за штурм Измаила Александр Иванович получил Орден Святого Георгия четвёртой степени, а ведь ему тогда было всего 18 лет. Храбрость на поле боя весьма удачно сочеталась с остроумием и язвительностью. Так, когда он, отставленный было от службы, в страшный для России 1812 год явился добровольцем, генерал итальянского происхождения Паулуччи высказался в том смысле, что Остерман давно уже не надевал мундир и не сможет быть полезным. На это он получил ответ: «Для вас Россия — мундир, вы его надели и снимете, когда захотите. Для меня Россия — моя кожа».
В страшной битве под Островно, когда от стойкости его корпуса зависело, смогут соединиться армии Барклая и Багратиона или нет, то есть на кону была судьба всей войны, Остерман в ответ на вопрос о том, что же делать, спокойно сказал: «Ничего. Стоять и умирать».
В битве при Кульме 1813 года его сводный отряд решил судьбу всего сражения. Однако генералу почти оторвало левую руку ядром. Когда он пришёл в себя, то сам выбрал хирурга, который будет делать ампутацию: «Твоя физиономия мне нравится, режь». Когда операция закончилась, граф произнёс: «Быть раненому за Отечество весьма приятно, а что касается левой руки, то у меня остается правая, которая мне нужна для крестного знамения, знака веры в Бога, на коего полагаю всю мою надежду».
Пройдёт сравнительно немного времени, и в 1828 году граф, уволенный в бессрочный отпуск, но числящийся на службе, вновь предложит свои услуги русскому императору: в тот год начнётся очередная война с Турцией.
Но на этот раз он получит отказ: в услугах графа Россия, дескать, не нуждается. В чём дело? В мелочности императора Николая I. Несколько участников восстания декабристов спасались от преследования в доме графа. Плюс он ещё имел наглость просить за своих родственников и друзей.
Александр Остерман-Толстой покинет Россию. Навсегда. Он откажется приехать даже на годовщину Кульмской битвы, когда Николаю I нужно будет собрать всех статусных ветеранов того славного сражения. Большое ведь дело: закладывается монумент русским воинам, павшим в этом сражении. Наличие ветеранов обязательно: без него весь праздник, как известно, пойдёт насмарку. Император даже сделает красивый жест: наградит Остермана Орденом Андрея Первозванного, высшим орденом империи.
Лента и звезда этого ордена, присланные в запечатанном пакете, так в нём и останутся. Граф до самой смерти не притронется к этой награде.
