140 лет назад, 13 марта 1881 г., в третьем часу пополудни на набережной Екатерининского канала Санкт-Петербурга прогремело два взрыва.
Первым повредило экипаж императора Александра II, возвращавшегося со смотра. Следующий взрыв стал для царя роковым: «Ноги Его Величества оказались раздроблены, из них струилась кровь». Седьмое покушение на Александра оказалось успешным. В 15:35 на флагштоке Зимнего дворца был спущен императорский штандарт. Это возвещало о смерти государя.
«Неуместные слова»
Официальную информацию о случившемся начали распространять достаточно оперативно: уже около шести вечера на улицах города шла бойкая торговля кратким правительственным извещением. Оно начиналось словами: «Воля Всевышнего свершилась...»
Современники сразу уловили в этой формулировке что-то не вполне подходящее для описания трагедии. Журналист Григорий Градовский отмечал: «Странные, неуместные слова. Выходило, будто преступники были исполнителями божьего веления. Закоренелая привычка злоупотреблять именем бога, примешивая его ко всем действиям правительства, сказалась и в данном переполохе. Хотели возвестить высокопарно, но официального витийства не хватило на несколько строк, скудных и нескладных. Извещение это потом отбиралось...»
Ирония журналиста понятна. Но на самом деле «закоренелая привычка примешивать бога» здесь ни при чём. Это была скорее оговорка. Из числа тех, что проявляют неразрешённые конфликты и выдают сокровенные ожидания.
Козырь — террор!
Дело в том, что скорой смерти императора так или иначе ждали все. Известно, что на жизнь Александра II было совершено несколько покушений. Первые два состоялись в 1866 и 1867 гг. Дальше наступило затишье, длившееся 12 лет. А что было потом, прекрасно описал в своих воспоминаниях знаменитый художник Александр Бенуа: «Покушение Соловьева 14 апреля 1879 г. открывает в моём детстве целый период... Все эти годы представляются мне подёрнутыми каким-то сумраком. С этого времени государь стал появляться на улицах Петербурга, не иначе как мчась во всю прыть в закрытой блиндированной карете, окружённой эскортом казаков. Я боялся этих встреч: вдруг тут-то и бросят бомбу, а осколок попадёт в меня!» По словам Бенуа, в городе ходили слухи о «невидимой руке», которая чуть ли не ежедневно клала на стол царя письмо с угрозой близкой расправы. В целом же царила «атмосфера нараставшего ужаса и какой-то непонятной беспомощности всего гигантского охранного аппарата».
Если считать, что одной из основных целей террора является создание как раз атмосферы страха и беспомощности, то организация «Народная воля» добилась своего в удивительно короткие сроки. Однако самое интересное в ситуации то, что действия этих «всемогущих и неуловимых нигилистов» вызывали в обществе только ужас, но не протест. Их боялись, как боятся грозы, урагана или другого стихийного бедствия. Но по какой-то загадочной причине все соглашались с тем, что по-настоящему мешать им нельзя. Главное, чтобы нас пронесло. А что там будет с государем — на то воля божья.
Попрание законов
Причины для этого были серьёзные. Если раньше Александру сочувствовали, а тех, кто открыл «охоту на императора», осуждали, то сейчас всё поменялось, пусть и не целиком. С какого-то момента стало хорошим тоном полагать, что государь сам навлёк на себя некую высшую кару. Елизавета Раевская, подруга матери Бенуа, выпускница Смольного института, пророчествовала: «Бог непременно накажет его за такое попрание божеских и человеческих законов!»
«Попрание» заключалось в том, что Александр вступил в морганатический брак с фрейлиной своей покойной супруги Екатериной Долгоруковой. То, что между ними и до этого была связь, тайной не являлось: отношения длились с 1866 г., за такой срок, как ни берегись, всё станет известно, тем более что Долгорукова родила царю троих детей. Но на наличие фаворитки всё-таки смотрели сквозь пальцы. А законное венчание всколыхнуло общество не на шутку: «Казалось совершенно невозможным, чтобы наш „добрый и сердечный“ государь мог совершить такой поступок; чтобы хотя бы из простого приличия он, не дождавшись положенного конца годичного траура, назвал кого-либо своей супругой! Бог знает, что это готовило в будущем! Уж не собирался ли он короновать её?»
Кое-кто был уверен, что собирался. И это не салонные или трактирные сплетни.
Великий князь Александр Михайлович, племянник государя, присутствовал при моменте, когда император представил свою новую супругу и своих детей от неё прежней семье: «А вот и мой Гога! — воскликнул гордо император, поднимая в воздух веселого мальчугана и сажая его на плечо. — Скажи-ка нам, Гога, как тебя зовут? А не хочется ли, молодой человек, вам сделаться великим князем?»
Семейный раскол
Подобные эскапады, тем более в присутствии семьи и законного наследника престола, могут стоить очень дорого. Разумеется, Закон о престолонаследии исключал превращение маленького Георгия Александровича в претендента на трон. Но даже шутливые разговоры императора о своих намерениях воздвигли между ним и его собственным двором, а также многочисленной августейшей фамилией невидимую, но прочную стену отчуждения. Прежде всего это касалось законных детей царя от первого брака. Фрейлина Высочайшего двора Анна Тютчева, дочь знаменитого поэта, писала: «Для них это был страшный удар; они питали культ к памяти своей матери, так недавно скончавшейся...» Граф Сергей Шереметев вспоминал о том, как отреагировал на новость наследник престола: «Цесаревич Александр Александрович, который в 1870-х гг. охотно жил в Царском селе, в Александровском дворце, со дня свадьбы Александра II перестал посещать дворец».
Промедление смерти
Убили царя представители «Народной воли», которых никто не науськивал и не поддерживал. Более того, с народовольцами и боролись как-то странно. Уже состоялся громкий «Процесс шестнадцати». В ходе дела властям стало ясно, что против государя играют не одиночки, а серьёзная партийная организация. За два дня до рокового покушения был арестован Андрей Желябов, руководивший всей подготовкой. За день (!) до покушения начальник технической службы полиции Петербурга генерал-майор Константин Мровинский проводит проверку пути следования Александра II на смотр и обратно. Обнаруживает явные следы минного подкопа, однако ход делу не даёт, заявив, что всё в порядке и государю можно ехать. Мровинского, кстати, потом судили. Но приговор был мягким: впоследствии его частично оправдали, он жил в Петербурге и умер уже при советской власти.
Главной реакцией на цареубийство было, как ни странно, облегчение. То самое, которое прорвалось в первом официальном извещении: «Воля Всевышнего свершилась...» Министр императорского двора Александр Адлерберг высказался вполне определённо: «Мученическая кончина государя, быть может, предотвратила новые безрассудные поступки и спасла блестящее царствование от бесславного и унизительного финала».
