425 лет назад, 6 января 1596 года, у подстаросты города Чигирин Михаила Хмельницкого родился сын. Формально дело было в Польше. Конкретно — в Киевском воеводстве Малопольской провинции. Фактически же все понимали, что в русской семье и на исконной русской земле родился русский. Во всяком случае, впоследствии сам новорожденный, названный Богданом, недвусмысленно об этом заявил: «Выбью из лядской (польской) неволи весь руський народ... Лядская земля згинет, а Русь будет господствовать».
Богдан Хмельницкий в нашем восприятии ассоциируется с единственным историческим событием — воссоединением разделённых некогда ветвей русского народа, которое в историографии прочно прописалось под именем «Воссоединение Украины с Россией». Все остальные события его достаточно длинной по тем временам жизни как бы отходят на второй план. Между тем Хмельницкий был вполне самостоятельной фигурой достаточно крупного калибра. Стороной, с которой влиятельные государи и правители Европы могли вести переговоры и заключать соглашения. Вот несколько интересных фактов, которые могут помочь взглянуть на гетмана по-новому.
Во французской стороне
Одно из старейших европейских СМИ, французская La Gazette, в номере от 19 апреля 1645 года упоминает: «В Париж прибыли старшины польской инфантерии для службы у Его Величества... Господа Хмельницкий и Солтенко — старшины казацкие, и господин Пшиемский — полковник польского короля». Речь шла об участии поляков и казаков в войне Франции с Испанией за Нидерланды. Причём Хмельницкого там ждали с особенным интересом. Он уже успел зарекомендовать себя как умелый и отважный полководец. Вот фрагмент письма секретаря французского посольства в Варшаве Пьера Шевалье королевскому советнику графу де Брежи, который некогда знал Хмельницкого: «Монсеньор! Хмельницкому, прибывшему из России во Францию, посоветовали, чтобы он, когда захочет дать знать о себе, обратился к вам, монсеньор, потому что вы можете засвидетельствовать его доблесть и доблесть его казаков с тем большей уверенностью, что вы были почти очевидцем их доблестных поступков во время вашего пребывания послом в Польше...»
Видимо, Хмельницкий внял совету, поскольку известно, что граф де Брежи действительно рекомендовал кардиналу Мазарини задействовать казаков в операциях против испанцев. Другое дело, что у французов с казаками тогда не срослось — их участие в осаде и взятии Дюнкерка ставят под сомнение.
Меч православия
По-настоящему самостоятельной фигурой Хмельницкий стал после событий 1648 года, когда он в трёх крупных сражениях разбил польские войска и утвердился в Киеве. Как раз в то время там проездом в Москву оказался Иерусалимский патриарх Паисий. Он преподнёс Хмельницкому титул «Святейшего князя» и благословил на дальнейшую войну против Польши. С этих самых пор восточные православные иерархи были крайне заинтересованы в гетмане. Константинопольский Патриарх Парфений обратился к Хмельницкому со специальной грамотой, призывающей на него Божье благословение, восхваляющей его благочестие и одобряющей предпринятую им за православную веру войну. При нём постоянно находились Назаретский митрополит Гавриил и Коринфский митрополит Иоасаф.
Такое внимание православных иерархов встревожило Ватикан. Римский папа Иннокентий X послал полякам, сражающимся против Хмельницкого, своё благословение и отпущение грехов. Королю Яну-Казимиру папский нунций привёз меч, освящённый на гробе Святого Петра.
Узнав об этом, православные иерархи решили превзойти своих римских коллег. Коринфский митрополит Иоасаф препоясал Хмельницкого мечом, освящённым самим Иерусалимским патриархом. Причём освящённым не где-нибудь, а в самом Иерусалиме — на Гробе Господнем. Тем самым признавалось, что именно Хмельницкий — тот самый лидер, которому суждено обеспечить защиту православия как такового.
В помощь гондольерам
Венецианская республика, терпящая в войне с Османской империей поражение за поражением, также была заинтересована в союзе с казаками. Тем более что их морские рейды, пиратские набеги и диверсии против турок бывали вполне успешными. Есть сведения, что в 1629 году в одном из таких набегов принимал участие и сам Хмельницкий — в тот раз казакам удалось навести шороха непосредственно в предместьях Константинополя и взять там богатую добычу.
В 1650 году к Хмельницкому был отправлен венецианский посол Альберто Вимина да Ченеда. Гетман принял посла весьма любезно, ответив, что всегда готов выступить против «угнетателей христиан» во всей силе. Однако заметил также, что война — удовольствие дорогое, и не худо было бы сначала убедиться в платежеспособности будущего союзника. Зато если Венеция отвалит денег, не скупясь, то он, Хмельницкий, обещает привлечь на свою сторону ещё и крымского хана. Словом, вырисовывался любопытный антитурецкий союз. Но переговоры ни к чему не привели — требования Хмельницкого сочли невыполнимыми. Альберто Вимина да Ченеда, впрочем, был покорён стилем гетмана: «Язык его и манера управления показывают, что он обладает трезвым суждением и проницательным умом. В обращении он мягок и прост, чем привлекает к себе любовь воинов, но, с другой стороны, поддерживает среди них дисциплину суровыми взысканиями».
Английский дебют
В 1882 году историк Александр Лазаревский опубликовал статью, в которой ссылался на открытый им документ. В Институте Оссолинских — Львовской библиотеке — им был найден титульный лист письма Оливера Кромвеля Хмельницкому. Вот что там значилось: «Богдан Хмельницкий, божьей милостью генералиссимус войска и стародавней греческой религии и церкви, властелин всех запорожских казаков, страх и уничтожитель польской шляхты, завоеватель крепостей, преследователь язычников, антихриста и иудеев...»
Однако впоследствии выяснилось, что документ — фальшивка, сфабрикованная поляками или французами, чтобы доказать деструктивную роль Англии в польских делах. Тем не менее интерес у Кромвеля к фигуре Хмельницкого был, и базировался он именно что на антипольской и антикатолической позиции гетмана в целом.
Вообще современники часто сравнивали вождя Английской Революции и Запорожского гетмана. Тот же Пьер Шевалье запросто называл Хмельницкого «казацким Кромвелем», а редактор французской газеты «Историческая муза» Жан Лоре писал об Оливере Кромвеле и Богдане Хмельницком как о «двух величайших бунтарях».
