240 лет назад, 11 октября 1783 года, состоялось событие, важность которого современники понимали очень хорошо, а вот кое-кто из нас — уже не совсем. В Санкт-Петербурге была основана Российская академия.
Её часто путают с Академией наук, и совершенно напрасно. Новоиспечённая организация была заточена под одну-единственную цель: «Учреждением сей императорской Российской академии предоставлено совершить и возвеличить Слово наше...» То есть придать русскому языку статус одного из великих языков Европы и мира в целом.
Ломоносов «учинил скандал»
Сейчас такой статус кажется естественным и бесспорным. А создание для этого особой структуры, получающей щедрое государственное финансирование, — чем-то малообязательным и даже избыточным. Взять хотя бы ту же Академию наук. Физика и химия, география и геология, математика и медицина — это науки, приносящие реальную пользу. В них государство вкладываться должно, потому что иначе сильно рискует отстать от конкурирующих держав.
А вот чем, согласно Уставу, должна была заниматься новая структура со штатом в семьдесят два человека: «Императорская Российская академия долженствует иметь предметом своим вычищение и обогащение российского языка, общее установление употребления слов оного, свойственное оному витийство и стихотворение».
С точки зрения прагматиков, интересующихся «конкретной практической пользой», все эти люди — не более чем дармоеды, которые заняты каким-то «витийством и стихотворением». То есть словоблудием, как, впрочем, и все гуманитарии. Тратить же на такое государственные средства как минимум опрометчиво — если кому-то эти материи интересны, то пусть бы и витийствовали за свой счёт.
Подобная точка зрения распространена широко. Но о том, чем рискуют её приверженцы, говорят мало. Между тем следовало бы заучить это, как «Отче наш».
Для начала посмотрим, в каких исторических реалиях Екатерина II с подачи Екатерины Дашковой решила «составить сию Академию из желающих принять на себя сей труд, да и впредь наполнять оную желающими, кои нужные знания и способности иметь будут». Итак, осень 1783 года. Несколько месяцев назад к России было присоединено Крымское ханство, что наделало в Европе немало шуму. И в этом шуме отчётливо слышались голоса, утверждающие, что всё это временно, поскольку такого приобретения Россия может и не выдержать — империя, дескать, соткана из разных народов, а единая нация не сформировалась.
Доля правды в этом была. Дело в том, что одной из важнейших сил, сплачивающих нацию в единое целое, является языковая общность. С этим в России XVIII века были серьёзные проблемы. В начале столетия, в антураже реформ Петра Великого, торжественно писали: «Ныне видим и самого его величество немецким языком глаголющего, и много тысяч подданных его российского народа, искусных в разных европейских языках, что непостыдно могут равняться со всеми другими европейскими народами».
А вот к середине столетия наметился явный перекос. Как-то так само собой получилось, что русский язык сильно опустился. В образовательных учреждениях корпус «естественных наук» в основном преподавали на латыни и немецком языке, которым на пятки наступал французский. В кадетских корпусах — Морском и Сухопутном — ряд предметов преподавали на французском языке. Хуже прочего было в Пажеском корпусе, где письмо, географию, геральдику и историю читали только и исключительно на французском. Средняя библиотека просвещённого человека тех лет на 70% состояла из книг на французском языке, ещё на 25% — из книг на немецком. Что-то приходилось на английский и итальянский, а вот русский язык плёлся в хвосте. Говорить, и тем более писать по-русски считалось почти неприличным. Когда Михаил Ломоносов впервые прочитал лекцию на русском, скандал разгорелся чудовищный. Дескать, это не язык просвещения и науки — это язык простонародья, язык подворотен и трактиров!
«Мы зреем не веками, а десятилетиями»
В общем, элиты — и государственные, и научные — стремительно теряли национальную идентичность. А тут ещё начало формироваться мнение, что никакая держава не может считаться по-настоящему великой, если она не влияет на умы хотя бы своего народа. Что, кстати, вполне справедливо. Мало совершить великие деяния или одержать великие победы. Об этом надо ещё и рассказать. Прежде всего — для своего народа и на своём языке.
Перед новоиспечённой академической структурой стояла задача переломить порочную практику и дать Российской империи нормальный язык — с чёткими едиными правилами, с толковым словарём, с пониманием истории и развития и, разумеется, с перспективой превращения его в великий литературный язык. То есть дать державе инструмент просвещения и сплочения нации, без которого все великие свершения могут обернуться ничем.
И свою задачу Российская академия выполнила. Что неудивительно, если посмотреть, какие силы привлекла Екатерина Дашкова — так, над созданием словарных статей для Академического словаря трудились ведущие поэты и драматурги современности — Гавриил Державин и Денис Фонвизин. Впоследствии в числе членов Российской академии значились Иван Крылов, Николай Карамзин и Александр Пушкин. А ведь это уже Золотой Век отечественной литературы, когда она состоялась как явление, с которым пришлось считаться всему миру.
Тот же Пушкин стал членом Российской академии в 1833 году — всего лишь через полвека после того, как она была учреждена. К тому моменту уже вышел в свет «Евгений Онегин», написанный блестящим, вполне понятным нам русским языком и ставший «энциклопедией русской жизни». Скорость просто невероятная. А явление — беспрецедентное. Собственно, Николай Карамзин, оценивая деятельность Российской академии, не зря употребляет слово «подвиг»: «Она принадлежит к числу тех феноменов, коими Россия удивляет иноземцев. Наша, без сомнения, счастливая судьба есть какая-то необыкновенная скорость: мы зреем не веками, а десятилетиями».
Проняло даже такого прагматичного человека, как император Николай I, который был приверженцем «практической пользы», часто вворачивал фразочку «мы, инженеры», а на словесность смотрел несколько свысока. В 1841 году он присоединил Российскую академию к Академии наук — на правах отделения литературы и языка, признав тем самым как минимум равенство словесности и точных наук в деле государственного строительства.
