330 лет назад, 1 июня 1693 года, в семье стольника Петра Бестужева родился третий ребёнок, названный Алексеем. В середине следующего столетия ему будет суждено определять партию России в «Европейском концерте держав». И, надо сказать, с делом своим он справлялся отлично.
Так бессовестный или неутомимый?
Как правило, описывая деятельность канцлера Российской империи Алексея Бестужева, очень любят пройтись насчёт его фамилии. Дескать, словарь Даля даёт ясное и недвусмысленное определение: «Бестужий или бестыжий — не знающий стыда, бессовестный, бесчестный». После чего всё вроде бы встаёт на свои места, поскольку на первый взгляд это определение идеально подходит «кардиналу» царицы Елизаветы Петровны. Ведь кто такой канцлер Бестужев, согласно распространённому мнению? Прежде всего — царедворец и интриган, который сумел расправиться со всеми своими политическими противниками, клялся людям в вечной преданности и при первом удобном случае их предавал, когда была необходимость — пресмыкался и раболепствовал, вёл ленивый и беспорядочный образ жизни и был дьявольски продажен...
О том, чем конкретно занимался канцлер, какую титаническую работу ему доводилось проделывать ежедневно, говорится редко. И совершенно напрасно. Но если продолжить чтение той самой словарной статьи, можно обнаружить, что добросовестный Владимир Даль отмечает и другие значения слова «бестужий». В частности, такое: «Бестужий — усердный, ревностный, неутомимый в работе».
Самое же интересное в том, что фигура канцлера Алексея Бестужева целиком соответствует и тому, и другому значению древнего слова. Такое впечатление, что муза истории Клио решила на его примере преподать урок диалектики и показать, как совмещаются такие несовместимые понятия.
Алексей Петрович по своему складу ума и характера удался, как говорится, «не из родни, а в родню». Его отец, Пётр Михайлович, в целях ускорения карьерного роста отважился на рискованную авантюру — подал в Разрядный приказ, ведавший распределением должностей согласно родовитости претендентов, ряд документов, свидетельствовавший о древности его рода. По словам Бестужева-старшего выходило, что его предок, явившийся на службу русским князьям ещё в 1403 году, был выходцем из Англии и носил имя Гаврила Бест. А, кроме всего прочего, «сродники того Гаврилы в шляхетской гербовой книге Лондона описуются с графским достоинством». Доказательства из Лондона Бестужев клялся предоставить, но как-нибудь потом: «Понеже с должной скоростью сие сделать невозможно». Зато предоставил жалованную грамоту Ивана III, якобы данную сыну Гаврилы Беста — Якову Рюму.
И то и другое было фальсификацией. Но сфабрикованной настолько тщательно и убедительно, что с 1701 года эта ветвь рода Бестужевых получила право носить фамилию «Бестужевы-Рюмины», а с 1742 года была возведена в графское достоинство.
Знал, что делал
Тем же самым по большому счёту занимался и Алексей Петрович. С той только разницей, что и свою «бессовестность», и своё «усердие в работе» он сумел обратить на пользу России.
Совместимо ли с понятиями «честь» и «совесть» такое дело, как чтение чужих писем и подделка подписей и печатей? Очевидный ответ — нет, ни в коем случае! А если речь идёт о дипломатической переписке? Если на кону судьба страны, государства и народа? Тут надо крепко подумать. И, скорее всего, прийти к выводу, что совместимо.
Именно этим и занялся Алексей Бестужев, получивший одновременно с воцарением Елизаветы Петровны в 1741 году должность вице-канцлера и должность главного директора почт. По его настоянию в России впервые учреждается то, что в Европе существовало уже давно и носило название «чёрный кабинет» — специальный государственный орган по перехвату, перлюстрации и дешифровке переписки. Отныне по распоряжению вице-канцлера Бестужева вскрывались и копировались все письма иностранных дипломатов, даже частные. Алексей Петрович знал, что делал. Это Елизавете Петровне европейцы могли по первости отвести глаза и убедить в своей «любви и вечной дружбе». Бестужев же к тому моменту прошёл неплохую дипломатическую школу и отлично понимал, что Европа будет радоваться любой неприятности, случившейся в России. Он убедился в этом на личном опыте, став свидетелем того, как там реагировали, скажем, на смерть русского императора Петра I: «Генерально все здесь о том великую радость восприяли; не только знатные, но и все подлые с радости опилися было».
В этом своём «бесстыжем» занятии Бестужев проявил ту самую «ревность в работе». Будучи президентом Коллегии иностранных дел, он, по отзывам современников, «часто подменял собой работу всей коллегии и сам изготовлял необходимые бумаги». То же самое касается и «чёрного кабинета». В те времена одним из главных физических способов препятствия вскрытию писем были печати. Алексей Петрович не только нашёл и сумел привлечь на службу мастеров по подделке печатей тонкой работы, но и лично курировал «подделывание оных штемпелей»: «Печать барона Нейгауза возвратно к вам отправляю, рекомендуя резчику Купи оные печати вырезывать с лучшим прилежанием, поелику нынешняя Нейгаузова не весьма хорошего мастерства».
«Главное условие — погубить Бестужева»
Ну а что касается дешифровки, то Бестужев привлёк к этому делу самые лучшие кадры. Криптоанализом занялся один из ведущих математиков Европы Христиан Гольдбах, сделавший себе имя на изучении теории чисел.
В итоге с 1742 по 1744 г. были не только вскрыты сотни важнейших для российской политики дипломатических писем, но и взломаны шифры всех европейских государств. Зато русский дипломатический шифр не удалось раскрыть никому. На стол императрицы регулярно ложились «экстракты» переписки европейских дипломатов. Другое дело, что Елизавета Петровна, как известно, государственными делами занималась с неохотой. Однако Бестужев нашёл выход и тут. Каждый свой «экстракт» этот тонкий психолог сопровождал надписью: «Ея величеству не токмо наисекретнейшего и важнейшего, но и весьма ужасного содержания». Разумеется, женское любопытство было сильнее любой неохоты, и Елизавета добросовестно всё читала. А потом втянулась.
Что не могло не отразиться на общем ходе европейского «концерта». Внезапно у России появились свои интересы, которые она не стеснялась отстаивать. А императрица, которую многие почитали простушкой, основываясь на информации «чёрного кабинета», вполне здраво судила о том, кто ей друг, а кто — враг.
Принято считать, что сатирик, которому не бьют в возмущении окна, кончился. Наверное, то же самое можно сказать и о дипломате, который охраняет политический суверенитет державы. В этом плане Бестужев лидирует с большим отрывом. Его успехи на ниве перехвата и дешифровки секретных документов вызывали ненависть. Вот пишет прусский посланник Мардефельд: «Не стану и распространяться о его проделках, плутнях и низостях... Недели не проходит, чтобы не сообщил он императрице донесений, полных самой грубой лжи. И, как его ни обхаживай, от всех щедрот никакого плода не будет...»
Вот пишет его преемник Финкенштейн: «Плут и лжец, мстительный и неблагодарный, не имеет он ничего святого и на все способен, чтобы своих целей достигнуть. Не затруднится он к иностранному посланнику без должного отнестись уважения...»
А вот и прусский король Фридрих Великий: «Главное условие, условие непременное в нашем деле — это погубить Бестужева, ибо иначе ничего не будет достигнуто. Пока он на своём посту, нам в России успех сопутствовать не будет».
Но самую лучшую характеристику дала Бестужеву другая немка. Та, что волею судеб оказалась более русской, чем иные русские, — императрица Екатерина II: «Он был пронырлив и подозрителен, твёрд и неколебим. Враг непримиримый, но истинный друг друзей своих. Иногда неуживчив и мелочен, но характером своим неизмеримо превосходил многих дипломатов. Его чрезвычайно трудно было водить за нос».
