«Начались бои на Орловско-Курской дуге. По 12 часов в день я стою у операционного стола и ровно столько же – у гипсового. Ранним утром я сажусь в машину, чтобы поехать на поле, забрать раненых по своему «профилю» и начать оперировать. Жарко и очень душно, белое марево неподвижно висит над горизонтом. Вдалеке как будто виднеется огромное озеро, а на нём – стая диковинных птиц. Откуда они? – думаю я. Спрашиваю шофёра: что там белеет на горизонте? Он в ответ пожимает плечами и заводит мотор. Мы подъезжаем и видим, что это вовсе не птицы, а целое поле раненых. Все забинтованные. Лежат и стонут. Мне тогда не было ещё и 19 лет».
Вычеркнули из очереди
Сейчас Тамаре Федоровой девяносто. Она— одна из сотен фронтовиков, которые, несмотря на указ президента о предоставлении жилья ветеранам войны, так и не смогли получить квартиру. По словам ветерана, ее просто вычеркнули из очереди.
Попасть в ее дом в поселке Потапово города Щелково непросто: калитка закрыта на щеколду с внутренней стороны, но даже открыв ее, сразу попадаешь во двор, весь заметенный снегом.
.jpg)
«У меня все время газ включен. Очень холодно! - тихо говорит женщина, и, заходясь в кашле, закрывает лицо клетчатым носовым платком. — Мне даже выкупаться негде. Воды тоже нет. Как жить в этом?» В новогодние праздники в доме Федоровой вышел из строя котел отопления, и температура в комнатах опустилась до десяти градусов. Муж и сын давно умерли, близких нет, позаботиться о ней некому.
.jpg)
От Новокузнецка до Щёлково
«В 1942 году я закончила фельдшерскую школу в Новокузнецке и получила звание лейтенанта медицинской службы, - вспоминает Федорова. - Спустя год меня взяли на фронт: я уехала с персоналом военного госпиталя под Тулу. Представляете, такой огромный был эшелон – от семафора до семафора. Больше двух месяцев мы все ехали в товарном вагоне - медсестры, фельдшеры, врачи. В гражданском, на скудном пайке, без мыла.
Однажды мы обнаружили вшей. Разделись, сняли черные рубашки, а там в этих швах – гниды белые. Целые полосы! Девушки стали плакать, кричать, давить их. Поезд остановился под Рязанью, мы вышли на улицу и давай там одежду вытряхивать, волосы чесать. Люди на станции думали, что мы цыгане или беженцы. В Туле нас всех подстригли "под бокс". Долгое время мы собирали на помойках банки, мыли их и в них же получали еду. Посуды нет - такой бедный был госпиталь. Я попала в самый страшный период. Что здесь с этим домом, что тогда с тем поездом».
Тамара Федорова помнит день, когда для нее закончилась война – 26 сентября 1945 года — но не может с уверенностью сказать, в какой момент началась нормальная жизнь. После окончания войны они с мужем и больным сыном (у него был костный туберкулез) прожили семь тяжелых лет на Сахалине, а затем переехали в Мытищи, где ее супруг – боевой офицер – продолжил службу. В 1957 муж вышел в отставку, и они всей семьей переехали в Щелково. «Мы приехали с чемоданами, с больным ребенком, а здесь – деревня. Курятники горят, жить негде – хоть шалаш строй. Муж пошел просить, может, нам хоть комнату какую дадут? Раз пошел, два пошел, а потом сказал: знаешь, мне главный - тот, кто заведует всеми положениями - заявил: ты на своих двух ногах пришел, а у меня вон - стоит без двух ног в коляске и без квартиры. Тома, я больше туда не пойду».
Женщина за бортом
«Этот дом был старый, как сарай, - Федорова обводит глазами кухню. - Там 25 метров было. Ухватились за это, купили, пристроили кухню. Тогда ведь гвоздя нельзя было купить - не было ничего. А сейчас по ночам лежу, смотрю в потолок и думаю: не обвалилась бы крыша, Господи».
.jpg)
Год назад, по словам Федоровой, ее наконец включили в список ветеранов, которым положено жилье, и пообещали дать квартиру. «Я просила: дайте хоть уголок, чтобы сухо, чтобы выкупаться мне было где! Мне хоромы не нужны. Зимой мой дом промерзает, а весной – тает и течет, он ведь из досок сделан. А меня взяли и исключили из этого списка. И отдали квартиру, которая мне полагалась, другой женщине. Приходила комиссия, даже Ганяев (глава Щелковского муниципального района — прим.ред.) участвовал. Сказали: да, действительно, дом очень старый. Пообещали дать квартиру. Но я что-то им не очень верю. Они меня спрашивают: а это куда? Дом ваш? Знаете, сколько вы за него денег получите? Милые мои, этот дом оценен земельным кадастром в 800 с чем-то рублей. С копейками. Моя невестка, когда увидела эту цифру, сказала: как не стыдно, даже копейки посчитали. Да он ничего не стоит, и, мало того, мне не принадлежит - он в собственности у родственников. Сын умер. А невестка мне родней не считается. Я осталась, как говорится, за бортом. Какое же это богатство»?
На верхней полке старого серванта стоит семейный сервиз. Хрустальные фужеры с отколотыми ножками заботливо прислонены к стенке, чтобы не упали. Из них уже давно нельзя пить – все расколотые. Да и некому, в общем, пить — но на них совсем нет пыли: видно, что Федорова следит за сервизом. В одном из фужеров – черно-белая фотография мужа в военной форме. «Сейчас, сейчас, - Федорова оживает и даже начинает суетиться. – Я покажу вам фотографии и письма».
.jpg)
С нижней полки серванта падают несколько газет, кожаная папка с надписью «Секреты огорода» и пухлый белый конверт. Внутри - стопка черно-белых фотографий и несколько открыток. «Дорогая сестра Тамара! Приглашаю Вас на вечер, который состоится 03.05.44 в 20:00, в 7 отделении. Плащов Василь».
.jpg)
Мы ждём. Денежек.
В администрации Щелковского муниципального района вопрос Тамары Федоровой считают практически решенным. «Квартира Тамаре Ивановне положена, документы оформлены и отправлены в Москву, - объясняет глава пресс-службы администрации Виктор Стюжев. - Мы ждем федеральных денег. Как только они поступят – квартиру выкупят и предоставят ветерану. Раньше были какие-то заморочки с Тамарой Ивановной. Считали, что дом находится в ее собственности, а оказалось - родственников. Сейчас все в порядке. Приятный она человек. Ни на кого не обижена. Все будет. Мы ждем... денежек»;
Как долго придется ждать денежек и сколько времени уйдет, на то чтобы купить квартиру и переселить туда ветерана, Стюжев сказать не смог. «Ничего не изменится, - покачивая головой, шепчет Федорова. - Мне никто не поможет». Она начинает плакать и выходит из кухни, закрыв за собой дверь. Ручка плотно обмотана куском белой марли. Ее в этом доме вообще очень много - у раковины, на бельевой веревке в предбаннике, на крыльце. «Я помню тюки марли, огромные тюки марли. Я еду на поле за ранеными. Сколько я оттуда могу забрать ребят? Двух подвешенных на носилках, двух лежачих, три человека с ранением плеча. Привожу их в госпиталь, оперирую. Выбегу, холодным снегом умоюсь и обратно в операционную. Валенки всегда сырые от снега, руки онемели от ледяной воды. Они от этого совсем страшные стали. А иногда можно было убежать в деревню и залезть на печку. Мне так хотелось хоть немного согреться».
