Гости из ближнего Подмосковья и дальнего Зарязанья стремились не на Красную площадь или в Мавзолей. Их визит был сугубо рабочим, хоть и неофициальным, за одним из самых вожделенных товаров для советского человека - колбасой.
70% светской жизни москвичей приходилось именно на продуктовые магазины. Эта картина до сих пор у меня перед глазами. «Охотники», вооружённые металлическими корзинками, окружили отдел гастрономии, затаив дыхание. Я, маленькая, в коричневой форме, с бантами в косах, лишь с виду безобидна. Козырь в рукаве - футляр со скрипкой. Видавший виды кофр не раз помогал мне найти место в автобусе, вагоне метро и очереди в сберкассу.
И вот служительница храма «Докторской», «Чайной» и «Любительской» ловко вывозит большую тележку с неровными кусками, обёрнутыми серой бумагой и промаркированными от руки. Р-р-раз - и толпа, как по команде, ныряет в недра тележки. Служительница едва успевает нервно отскочить в сторону, хотя и теряет в спешке пару чёрных невидимок, крепящих вялые кудри…
Иногда, если повезёт, в тележке бывала ветчина - с кусочками настоящего мяса и желе хрящиков. Если колбасный бог встречал тебя кривой ухмылкой, в волшебной тележке оказывалась «Чайная», от которой во рту всегда оставался привкус той самой серой бумаги, в которую заворачивают куски. Она всегда зеленела первой, так что есть её надо было быстро.
Но в тот раз мне повезло - выкинули «Докторскую». С добычей стою в кассу, отсчитывая рубль с мелочью в кошельке. Шесть остановок я иду пешком - пришлось отдать и деньги, отложенные на проезд: в одной руке скрипка, в другой - пакет, где моя «Докторская» предательски оставляет влажный жирноватый след на тетрадке по сольфеджио.
Дома, дрожа от нетерпения, неумело отрезаю два толстых кружка с одним ломтиком ещё тёплого белого хлеба. И долго пью сладкий-сладкий чай, кусая «неправильный», по словам кота Матроскина, бутерброд. А борщ, приготовленный мамой ещё на выходных, подогретый и залитый в дефицитный термос с широким горлом, тайно слит в туалет…
Это сейчас можно обмануть бдительность окружающих новой машиной (взятой в кредит на пять лет), норковым палантином (купленным за копейки в греческом шоп-туре) или сумкой «Биркин крокодиловой», совсем как у Виктории Бекхэм (из перехода на ст. м. «Бабушкинская»). 30 лет назад о том, ху есть ху, можно было судить, не заходя дальше кухни, лишь заглянув в холодильник. Плебейская «Чайная», интеллигентная «Докторская» или сырокопчёный бизнес-класс? Вся жизнь была такой - немудрёной, но ненадоедающей, как бутерброд с колбасой.
Потом мы впервые прошли насквозь «Шереметьево-2» - не как провожающие, а как первые туристы. И... увидели колбасный рай Милана, Мюнхена и Барселоны. Сознание москвича не могло объять вселенную - сорок видов одних варёных колбас! В каждой лавке, каждом супермаркете, каждом городе. Да понимают ли эти синьоры, бюргеры и сеньоры, какое неслыханное счастье даровано им просто по праву рождения?..
Однако, распробовав, мы вдруг поняли, что на их колбасу не сошла та благодать, которая сообщена нашей. Не придумана она на московском комбинате Анастаса Микояна в 1936 году как диетический продукт, для «больных, имеющих подорванное здоровье в результате Гражданской войны и царского деспотизма». Не сделана в столице по таинству социалистического ГОСТа, не увезена под сердцем ловким покупателем в родной Ярославль, Киржач и Кострому. Не порезана аккуратными кубиками для воскресной глазуньи или новогоднего оливье. «Докторскую» из Москвы 1980-х гг. мы гранили, как ювелиры алмаз, чтобы каждый раз серо-розовый кружок был тем же самым и немного другим на ломте «Бородинского» с разрезанным пополам тепличным огурцом или в причудливой рамке дымящегося картофельного пюре, в котором, как воспоминания, таял кусочек сливочного масла.
