Константин Лебедев осмысляет события на «Болотной» и их последствия.
В этом году исполняется 10 лет с начала протестного движения в России. Одним из самых громких событий минувшего десятилетия стал «Марш миллионов» на Болотной площади. За призывы к беспорядкам и применение насилия к представителям власти были осуждены десятки участников. Но его организаторами были признаны лишь трое из них: Сергей Удальцов, Леонид Развозжаев и Константин Лебедев.
Последний пошел на сделку со следствием и получил 2,5 года колонии, Удальцов — 4,5, Развозжаев — 4,5.
Мы побеседовали с участником тех событий Константином Лебедевым и попросили оценить оппозиционную деятельность в стране с учетом его прошлого опыта.
— Когда вы начинали оппозиционную деятельность вы предполагали её последствия? Что вас побудило заняться политикой?
— В конце девяностых многие испытывали чувство неустроенности. Не было ясности, перспективы, мы не понимали, что же будет дальше, какое направление выберет страна. Я ничего не видел впереди и решил найти своё место в общественной жизни. Я был такой не один, правда, большинство в те годы подалось к нацболам или просто нацистам. Конечно, тогда это было модно. Если вы помните это время, все было можно, все было разрешено, ничего не запрещалось.
— Что собой представляло оппозиционное сообщество?
— В то время в политических организациях, которые финансово не поддерживает государство или бизнес, 99% людей — «плаксивые неудачники». Это не мой термин, он в порядке самокритики зародился в этой среде. Я часто встречал людей, которые кочевали от либералов к коммунистам, а потом даже к нацистам. В основе оппозиционной деятельности всегда личные неурядицы, потоки слез, неспособность найти свое место в жизни или жажда привлечь к себе внимание, выделиться из толпы. К моменту Болотной меня вела левая идея, но я также хорошо понимал, что без денег ничего не добьешься. Нам необходимо было завоевать политическое влияние в общей оппозиционной среде, нарастить авторитет в глазах либералов и получить как можно больше средств на свою деятельность. Этот путь к влиянию и деньгам смогли пройти немногие. Но я не был готов к наступившим последствиям и, конечно, не рассчитывал попасть в самый центр механизма репрессивной машины.
— В ситуации с Болотной вы впоследствии испытали шок, сожаление о том, что с вами произошло?
— В принципе мы ожидали, что власть не захочет прогибаться, но не могли себе представить, что репрессии развернутся за рамками непосредственно уличного противостояния, а мы попадём под первую кампанию борьбы с «иноагентами», хотя до начала массового применения этого клейма оставались ещё годы. Сейчас я точно знаю, что спустя каких-нибудь пять лет после тех событий нечто подобное Болотной стало бы вообще невозможно: власть ответила бы превентивно, а нас взяли бы на замысле и дали бы лет по 10. Но тогда нам было интересно попробовать систему на прочность, мы надеялись, что сможем закрепиться, что к нам придут общественные деятели и депутаты, развернутся события, которые власть уже не сможет быстро купировать. Так получилось, что именно Болотная стала точкой отсчёта новой политической эпохи, которая характеризуется отказом власти от всяких хитроумных комбинаций, томных перемигиваний, заискивающего тона в отношении оппозиции и постепенным переходом к лобовым ударам.
Я не хотел быть задержанным, я стоял, наблюдал, сообщал людям из команды Гиви Таргамадзе (в то время — глава комитета парламента Грузии по обороне и безопасности, весной 2013 года Россия объявила его в международный розыск), что происходит. Моя задача была только посредническая. Гиви Таргамадзе помогал нам, мы неоднократно встречались с ним и его командой. Грузины доверяли мне, меня хорошо знал Удальцов, и моя роль сводилась к материальному обеспечению его политической активности. И грузинам нужны были такие отморозки. Перекрытие автодорог, саботаж железнодорожных путей, линий связи — всё это обсуждалось и рассматривалось. Гиви на полном серьезе придумал флаг трехцветный: там крест, а внутри какая-то зверюшка. И говорит: «Я макет пришлю, на митинге поднимете, скажете новый флаг России». Смешно. Мне до сих пор неясно, в какой степени вменяемости пребывала каждая из сторон, но в целом это никак не противоречило взглядам Удальцова: в глазах романтика революционная борьба должна выглядеть именно так. В качестве дополнительного источника средств рассматривались и лондонские беглецы, и, разумеется, европейские и американские спецслужбы.
Но все закончилось, когда о наших встречах с грузинами стало известно широким массам, а на нас завели уголовные дела.
— Вас никогда не беспокоила ответственность за судьбы людей, которых оппозиция призывала и призывает выйти на улицы? За то, что они могут пострадать?
— Позиция, которую вы озвучиваете, характерна для рационального человека. А для бойцов это нормально, революция требует жертв. Я за либералов того времени так не скажу: они были мейнстримом, многие пришли просто зарабатывать. А нацболы, Удальцов — это были маргиналы. Жертвенность предполагалась и была встроена в их идеологию. Эти вопросы даже не обсуждались, потому что никто их себе не задавал. В их среде это нормально, это естественный процесс: революция без борьбы не дастся, нужно ее полить кровушкой, пусть немного, но полить. Есть же сторонники, которые последнее несут, кредиты берут на борьбу, но и это никого не смущает.
— Я хорошо знаю его жену Анастасию. В стремлениях она ничем не уступает своему мужу, но у нее, в отличие от Сергея, нет такого фанатизма, она более буржуазна. Таргамадзе рассматривал Анастасию Удальцову в качестве преемницы мужа, если он надолго сядет. Так, летом 2012 года мы летали с Анастасией в Вильнюс на встречу с Таргамадзе, потому что Сергей в очередной раз отбывал административный срок. И Гиви она очень понравилась. Потом он говорил, что, если с Сергеем что-то случится, она вполне способна его заменить. Но если Сергея я всегда воспринимал как человека, который сделал осознанный выбор, то Стася не такая. Она не может так долго ждать и голодать, она хочет жить в достатке, хочет отдачи здесь и сейчас. Гиви Таргамадзе так и сказал тогда: «Надо чтобы она хорошо жила».
— В истории с «Болотным делом» как организаторы протеста осуждены оказались вы, а либералы остались в стороне. Сейчас садятся либералы, те самые, которые по «Болотному делу» ответственности не несли. Справедливо ли это?
— Справедливо. И сейчас ситуация вышла на новый уровень. Нас по «Болотному делу» судили за грехи других. Потому что инициаторами того, что произошло на Болотной в тот день, были не мы, это не было нашей целью. Но тогда либералов не трогали, с оппозицией заигрывали. Наказать кого-то надо было. А нас, в отличие от коммунистов, было очень удобно законопатить. Удальцова всегда недолюбливали, никто его всерьез защищать не стал бы. Это во-первых. А во-вторых, Гиви Таргамадзе и прямая цепочка к деньгам, которые нам передавали. Теперь же иммунитета нет ни у кого. Тот, кто хочет всерьёз посвятить свою жизнь борьбе за идеалы, пусть подумает о том, что кроме этих идеалов в его жизни не останется больше ничего.
— Что бы вы посоветовали тем людям, которые думают вступить на путь политической и оппозиционной борьбы?
— Они должны спросить себя о том, так ли они верят в те идеалы, которым им предстоит следовать. Готовы ли они перечеркнуть всю свою жизнь этим решением. Готовы ли они лишить себя всяких карьерных возможностей: я со своей уголовной статьей не смогу устроиться ни в одну крупную компанию. Готовы ли на пулю нарваться и в любой момент оказаться ни с чем. Поэтому решение о том, как ты живешь, нужно принимать в молодом возрасте. В России гражданская жизнь предлагает множество возможностей. Границы нас не держат, если вы обладаете способностями, красноречием, желанием что-то менять, вы найдете себе применение. Необязательно следовать путем оппозиционера. Есть пример Тесака, который остался верен себе. Но какой ценой? Он образец. Задумайся, если ты не Тесак, нужно ли тебе это?
