Спектакль «Карамазовы» в МХТ им. Чехова в постановке Константина Богомолова производит сложное впечатление.
Авторская фантазия на тему Федора Достоевского длится почти 5 часов и изматывает душу. Поначалу хочется протестовать, сократить множественные длинноты, убрать эпизоды, которые представляются данью новейшей театральной моде, потаканием вкусам публики, испорченной телевидением и приходящей в театр, чтобы расслабиться и хохотнуть. Словом (в моде же консерватизм!), хотелось получить Фёдора Михайловича Достоевского таким, каким мы привыкли его читать и слышать в годы увлечения классикой и в исполнении наших великих мхатовцев. Достоевского — без веселящих пищевых добавок в стиле Кустурицы и парижского кабаре.
Сумбур вместо...
В ходе спектакля публика насторожённо и недоумённо молчит. Возникает масса вопросов: а зачем Алёшу Карамазова, которого мы привыкли воспринимать в образе пастушка с картины М. Нестерова «Видение отроку Варфоломею» — чистого и наивного, — зачем эту ключевую для понимания мира Достоевского роль отдали не молодому актёру, а немолодой актрисе? Или почему роли старца Зосимы и Смердякова играет один и тот же актёр? Нет ли тут оскорбления русского старчества? Нет ли попытки подсказать либерально мыслящему зрителю крамольную мысль о том, что и старец Зосима, и Павлуша Смердяков (как олицетворение всех возможных и невозможных человеческих мерзостей), будучи разными по облику, выпечены из одного и того же исторического и духовного русского теста?
Местами в зале кое-кто (к счастью, редкие элементы) подхохатывает и даже срывается в непрошеный аплодисмент. Ну как не хохотнуть, если в сцене кутежа в Мокром трактирщик выходит на авансцену и сладострастно вертит задом перед носом почтенной публики. Но постепенно начинаешь смекать, что это не дань пошлой моде, а вызов, брошенный хохочущей публике. Вы желали этого, господа? Так получите! Вам хочется подсмотреть в щёлочку, как развлекаются современные раскрепощённые девицы? Получите и это! И режиссёр вводит коротенькую сценку, где две героини — Грушенька и Катенька — сливаются в сладостном, порочном поцелуе. И зритель судорожно пытается вспомнить: есть ли этот поцелуй у Достоевского или нет. Удивляет (и эпатирует) и монах с окладистой рыжей бородой, бодренько поющий совсем не монашеские куплеты. А зрители, заглянув в программку, обнаруживают, что тучного отца Феофана играет молоденькая Светлана Колпакова, окончившая «Щуку» в 2005 году.
Слыхали ль вы?..
В первой части спектакля хочется задать привычный для театрального пуританина вопрос: а не очередной ли это «сумбур вместо музыки»? Не уводил ли нас режиссёр в дебри ненужного, недозволенного и, следовательно, чуждого для народа буржуазного искусства?
Но в конце спектакля зал встаёт и начинает скандировать: «Браво, браво!» И на душе становится легче: ну, слава Богу! Несмотря на весь эпатаж, на все насмешки над публикой, он, зритель, понял-таки, что режиссёр (временами дразнясь и охальничая) хотел сказать ему что-то важное, сокровенное. Что Богомолов наскрёб для нас у Фёдора Михайловича что-то очень важное для понимания нашей блуждающей в поисках пути России. И эти мысли о России не оставляют тебя и на второй, и на третий день после просмотра спектакля. И начинаешь вопрошать себя: а почему же я сразу не понял, почему не разглядел режиссёрского умысла? Или режиссёр нарочно вёл нас запутанными театральными тропами, дразнил, чтобы мы лучше и острее расслышали извечный вопрос Понтия Пилата к Христу: «Что есть истина?» А в российском восприятии: «Что есть Россия?»
Конечно, режиссёр с самого начала намекал, что всё не так просто, что за элементами театрального абсурда кроется смысл. Не зря же он, не акцентируя на этой детали особого внимания, водрузил на сцену огромного носорога. И этот зловещий зверь напомнил нам о знаменитой пьесе Э. Ионеско «Носорог», в которой в стилистике абсурда прозвучало предостережение расслабившейся после победы над фашизмом Европе о возможности нового нашествия политических носорогов. И о том, что расслабившийся в потребительской неге обыватель может и не расслышать их тоталитарного топота.
Провоняло...
Смеясь над обывательской Россией, К. Богомолов мастерски обыгрывает один из ключевых эпизодов романа «Братья Карамазовы» — сцену смерти старца Зосимы и последовавшие за этим события. Вскоре после смерти Зосимы по городу разнеслась соблазнительная для обывателя весть: старец-то наш провонял! И пошло-поехало... Из всех уст (и благородных, и подлых) только и неслось: господа, а вы слыхали ль? Старец-то, который учил всю нашу округу уму-разуму, рассказывал о спасении души, указывал перстом на божьи пути... Старец-то этот провонял. Стало быть, не так уж был и свят, стало быть, тоже грешил... И столько радости, столько соблазна слышалось в речах почтенных горожан, словно бы в тлении старца они увидели оправдание собственным подлостям и собственной мерзости.
А что же главный, излюбленный персонаж Достоевского? Какова судьба Алёши Карамазова, вернувшегося из скита в такой тревожный и лживый мир? Какова судьба нестареющих «русских мальчиков», щедро рассыпанных по страницам русской классики? Где будут они искать пути спасения? В ските среди провонявших старцев или на стройке нового коммунизма? На какие подвиги позовёт их завтра наше заблудившееся в поисках будущего Отечество? Где будет шуметь русская слава: в новом Афганистане, в Сирии, на Кубе или в Никарагуа? На эти вопросы у Богомолова нет ответов. Нет их и у нас.
Богомолов никому не подпевает и не делает злободневных намёков на то, а в чём, собственно, состоит нынешняя русская беда и печаль. Не показывает русским Алёшам светлый путь, не рисует народу соблазнительной «дорожной карты». Тем более что и печали, и беды у народа разные. Но в спектакле слышен крик: послушайте, оглядитесь же наконец, посмотрите, что творится вокруг вас. Свеж ли русский воздух? Что там, в горних скитах? Не провоняло ли?
