После перестройки и падения пресловутого железного занавеса начался массовый исход евреев из СССР в Израиль (в большей степени), США, Европу.
Однако в последние годы обозначилась обратная тенденция — уехавшие возвращаются. Почему? Об этом «АиФ» поговорил с певцом Максимом Леонидовым, у которого есть опыт и отъезда, и возвращения.
«А оно не пошло»
Валентина Оберемко, «АиФ»: Максим, согласно примерным оценкам посольства Израиля, сегодня в России живут 100 тыс. израильтян. Многие из них вернулись в страну после 2000-х гг. и продолжают возвращаться. Почему?
Максим Леонидов: Начнём с того, что из СССР и из России в Израиль уезжали по-разному. Да, в 1990-е, когда уехал я, многие были уверены, что прощаются с Россией навсегда. Но когда дипотношения между странами наладились и уже можно было свободно передвигаться по миру, многие начали приезжать обратно.
Человеку свойственно искать лёгкой доли, лёгкой жизни, поэтому люди мигрируют. Это нормально. Просто в нашей стране к этому процессу повышенный и болезненный интерес. В других местах никого особенно не удивляет, когда человек куда-то ещё поехал жить. Поехал, попробовал, не получилось — вернулся. А у нас сразу: «Ага! Уехал за сладкой долей, за длинным долларом! Сбежал!» Почему сбежал? Какая-то тюремная терминология получается! Мы до сих пор почему-то говорим с отголоском этой лагерной жизни, боимся выйти за пределы барака. На тех, кто не побоялся, смотрим с недоверием и завистью. На тех, кто вернулся, — со злорадством. Но то, что не у всех получается, — это нормально.
— И всё же, почему возвращаются из страны, куда так рвались, в которую в советское время вообще выезжали чуть ли не с риском для жизни?
— Почему уезжают обратно из Израиля? Кто-то думал, что всё там само пойдёт в руки, а оно не пошло. Кому-то там очень жарко. Кто-то выяснил: чтобы работать по специальности, нужно ещё поучиться, потому что нашего диплома недостаточно, а сил на учёбу уже нет. Плюс конкуренция высока — страна-то маленькая, не то что с СССР — с Россией не сравнить!
Кто-то попробовал учить язык, а это тяжело — возраст не тот, язык сложный. А без знания языка получить хорошую работу вряд ли удастся. Так что причин множество.
Засунуть гордость поглубже
— Может, кому-то просто сам Израиль не понравился? Страна-то специфичная.
— Израиль — удивительная мешанина культур, обычаев, менталитетов. Это и не ближневосточная в полном смысле этого слова страна, и не европейская. В ней вы можете встретить вещи, свойственные только Европе и несвойственные другим восточным странам. Но это всё равно Ближний Восток со всеми вытекающими. Потому те, кто нетолерантен по своей природе, не готов принимать обычаи, менталитет другого общества, просто не создан для эмиграции и жизни в другой стране. Им в принципе не нужно уезжать. Такие возвращаются очень быстро. Общество или страна всегда чувствуют исходящее от тебя желание или нежелание принять её культуру, обычаи. Если ты изначально настроен ничего этого не принимать — ты уедешь обратно. Или будешь скрежетать зубами от злобы и жить в русском гетто.
А кто-то возвращается, потому что его замучила тоска по Родине. Могу сказать, почему возвращаются многие деятели культуры. Меня, может быть, многое в России не устраивает — в каждом обществе свои недостатки. Но человек, который имеет дело с русской культурой, который дитя этой самой культуры, воспитан на ней, да ещё и профессионально ею занимающийся — театром, музыкой, песней, — в России найдёт гораздо большее применение. Мне здесь интереснее, я здесь наиболее полно раскрываюсь, самовыражаюсь, реализуюсь.
— А из России в своё время почему уехали?
— Многое тогда сложилось вместе. Кто-то уверен, что Леонидов уехал в Израиль и потому ушёл из «Секрета». Но это не так. Я сначала ушёл из «Секрета», а потом уже решил: если начинать всё сначала, то почему бы не на новом месте? Причиной было ещё и то, что в конце 1980-х — начале 1990-х над страной висели чудовищные тоска и безысходность.
— В Израиле сложно было интегрироваться? И что оказалось сложнее всего?
— Всё было сложно. Это сейчас мы живём примерно одинаково с точки зрения технического прогресса. А в конце 1980-х это были абсолютно по-разному устроенные общества. В Союзе не было ни чековых книжек, ни банковских карточек, ни банковских счетов, ни собственности. Так что всему надо было учиться. Когда ты юноша, это всё легко даётся. Но когда тебе 30 лет, а ты не умеешь делать элементарных вещей, которые в стране, куда ты приехал, знает даже ребёнок, это вызывает неловкость. Приходится свою гордость засовывать поглубже и учиться.
— А то состояние непрекращающегося военного конфликта, в котором живёт Израиль, подталкивает к отъезду? Вам лично было страшно?
— Да, мне было страшно, потому что я приехал прямо во время войны в Персидском заливе. Под Новый год американцы стали бомбить Ирак. Мы ходили с противогазами, в каждой квартире были наглухо заперты окна. Мы ждали газовых атак, под окном у меня стояла американская установка «Пэтриот», натовские солдаты сбивали иракские ракеты. Но как-то обошлось. Да и мыслей, что я из-за этого из Израиля уеду, не возникало, они пришли позже.
Тут появилась надежда
— И почему эти мысли пришли? Вы же выучили иврит, даже писали песни, но всё-таки вернулись в Россию.
— Одно дело — знать язык, другое дело — писать на нём стихи. Чтобы язык стал родным, нужно уезжать, когда тебе не больше 10 лет. Пока молодой, ничего не сложно. Всё манит новыми горизонтами, всё обещает приключения, новые страницы в жизни. Но переехавшему в зрелом возрасте серьёзно конкурировать с людьми, родившимися в Израиле, получившими израильское образование, имеющими общее израильское прошлое — школу, армейскую службу, — конечно, невозможно.
Когда в России начались перемены, я сначала просто стал сюда наведываться. И почувствовал, что у общества появилась надежда, общество задышало иначе. И к этой оптимистической, устремлённой в будущее волне, пропитанной светлыми надеждами на то, что теперь всё будет как у людей, конечно, хотелось прикоснуться. И я этой волной тоже был подхвачен.
По мере того, как в России стали появляться студии звукозаписи, независимые актёрские агентства, антрепризы, театральные труппы, мне становилось всё интереснее. И в какой-то момент я понял, что надо определяться, потому что я не могу челночить туда-сюда. И поскольку вся моя работа так или иначе уже была связана с Россией, я остался здесь.
— Сейчас какую страну вы считаете больше своей родиной и почему?
— Родина у меня одна — Петербург. Я патриот своего города. Я его люблю, я в нём родился, я его очень хорошо знаю, он для меня живой, он меня питает, и мне без него тяжело. Я по нему скучаю, когда в отъезде. Безусловно, такие же чувства не могу испытывать к Челябинску или Новокузнецку, тут уж меня не в чем винить.
Другое дело, если вы меня спросите, считаю ли я Израиль родной своей страной. Да, считаю, потому что полученный во время жизни там бесценный опыт никуда не делся. Здесь остались друзья, обретённые мною в иммиграции, духовные знания, эмоции. Всё это мне дорого.
