22 июня 1933 г. родилась актриса Людмила Иванова. АиФ.ру публикует откровенные монологи актрисы, которые были записаны за полтора года до ее ухода.
***
Мой папа Иван Иванов работал в Арктическом институте в Ленинграде. Зимовал на Шпицбергене, на Земле Франца Иосифа, на Новой Земле. Есть даже остров Ивана Иванова. Маленький — 60 метров в длину. Еще в студенческие годы он участвовал в спасательной экспедиции на ледоколе «Красин», научным секретарем. И вообще был необычным человеком. Все у него было пронизано севером, Арктикой, героизмом... Но потом мама перетянула его в Москву — у нее здесь жили родители. 1930-е годы ведь были страшными. Сажали... Мама до безумия боялась милиционеров, властей. На улице отворачивалась, увидев стражей порядка. Выдержала обыск в квартире... Капитана «Красина» расстреляли, многих других зацепили. Шмидта очень любил Сталин, да и тот остался не у дел. Слава Богу, отец переехал в Москву — две комнаты в Ленинграде родители поменяли на одну здесь. На Трифоновской улице возле Рижского вокзала. Папа организовал и возглавил геофак Института имени Крупской. Любил писать. Оставил 50 научных трудов. В доме часто бывали его товарищи. А сам он обожал студентов, ходил с ними в походы, исчезая порой на все лето. Даже в пустыню Каракумы водил их.
Мама — совершенно другая. Отличница из семьи лишенца, которой нельзя было поступить в институт. Она вынуждена была пойти на курсы экономики и делопроизводства. Они и познакомились с отцом в Госплане у Шмидта, где мама работала стенографисткой. Ее очень ценили, начальники переманивали друг у друга. Абсолютная грамотность, высочайшая скорость печати, владение латинским шрифтом, аккуратнейшее оформление бумаг. Уже выйдя замуж, она поступила в ленинградский университет на математику, но не окончила его, потому что переехала с отцом в Москву и родила меня... Позже она тоже работала в Госплане. И дома всегда все записывала, подсчитывала, экономила. Отец зарабатывал прилично, но жили мы всегда планомерно. Так что, мама с детства учила меня и с деньгами обращаться, и время планировать. Она считала, что ребенку надо как можно больше дать в детстве. Образование, которое я получила тогда, - приданое, которым пользуюсь всю жизнь.
Все детство я гоняла на стареньком шведском велосипеде, который принес из мастерской дед-слесарь. При этом с ранних лет все дни были расписаны. Хор в Доме ученых, балет в Доме пионеров, музыкальная школа... Придя в первый класс, я умела писать и читать.
Но когда началась война, мы практически сразу уехали в Миас. Помню, очень плохо переносила сирену. Меня просто рвало, выворачивало наизнанку. Наверное, поэтому я такая нервная, все время плачу... Я боялась идти в бомбоубежище, казалось, меня там завалит. И когда объявляли тревогу, просто сидела в коридоре.
В эвакуации жили в частном доме с хозяйкой. Голода не было. Но ели одно и то же. На весь день — мисочка крутой пшенной каши, сваренной в печке. И кружка молока от козы Музы. Она, бедная, стояла в загородке на улице и к утру покрывалась инеем. Мама со слезами училась доить ее. Папа-то был из деревни, умел. Но он всю неделю в тайге — цирконы с коллегами мыл. А мы с мамой вдвоем. Ей приходилось и хлеб печь, и шанишки... Пекла — и в деревянный сундучок складывала. Выжили. Хотя мама была заядлой театралкой, и ей было нелегко... Зато уж после войны она показала мне лучших актрис и актеров Москвы. Я видела во МХАТе Тарасову, Степанову, безумно любила Андровскую. Смотрела Мансурову, Массальского. Серову — в театре Ленинского комсомола. И даже Юрия Любимова в театре Вахтангова. Тогда в театрах шли костюмные испанские пьесы — режиссеры понимали, что людям хочется красивого, радостного. Хочется любви... Премьеру «Учителя танцев» я вспоминала потом всю жизнь. Зельдин играл Альдемаро. Я училась в шестом классе. И это был единственный раз, когда я влюбилась в актера.
После школы-студии МХАТ меня распределили в театр Натальи Сац, который еще не был детским. Но первым она сделала мюзикл для детей (я играла мальчишку) и так ратовала за детский театр, что я поверила, что это важно и нужно. Поэтому и создала много лет спустя свой театр.
О «Современнике»
Я дружила с Галей Соколовой и Леной Миллиоти. Работала в месткоме. Туда же приглашали Жигалова, Квашу, Табакова, Покровскую... Был принцип: на общественные работы брать только хороших актеров. Правильно! Потом и мне это помогло в кино.
Я играла жен Ефремова, Кваши, Вельяминова — какой чудный, добрейший человек был, представитель настоящей интеллигенции!.. С Евстигнеевым в одном спектакле играли я — доярку, он — стахановца. Помню, он говорил: «Что ты плачешь? Надо было рость»... Все смеялись и потом часто употребляли эту фразу. А как мы с ним танцевали! Он поворачивался к залу и делал виляющие движения. Были такие аплодисменты!.. С Ефремовым «усиливали роль партии» - он играл парторга консерватории...
Единственное — мне всегда не хватало в «Современнике» музыки. И я писала для спектаклей песни. Ефремов разрешал. Лилия Толмачева в «Пяти вечерах» пела...
Из «Современника» никто не приходит. Иногда я звоню Гармашу. Иногда — Гафту, он читает мне по телефону стихи, эпиграммы. Я с ним дружу. Но он сам уже старый. А Гармаш очень занят — много снимается. Не могут они заходить. Я посылаю им поздравления... Вообще, должна вам сказать, я очень благодарна Галине Волчек. Она давала мне много интересных ролей. Уникальных. Часто я играла одна, без второго состава. Она редко меня хвалила. И лишь однажды сказала: «Это создание никто не должен заменять». А в «Крутом маршруте» просила специально для меня сделать эпизод. Разрешала мне самой дописывать роли. Как я хочу.
Конечно, я поддерживаю связь с «Современником», звоню, хожу почти на все новые спектакли. Когда бываю там, дарю свои книжки, беседую со зрителями, раздаю автографы.
Но на 80-летие зал в «Современнике» мне не дали. Волчек даже не стала разговаривать — отправила к директору. А там как раз Эрмана выгнали, произошла смена... Обидно... Но я не удивляюсь. Волчек плохо себя чувствует. У нее был выпуск спектакля. Жизнь есть жизнь. Она сложная...
О Галине Волчек
Мы были очень большими подругами. Но очень давно. С тех пор как-то разошлись, все-таки она в другом ранге...
А раньше она часто подкалывала меня. У меня ведь очень близко слезы. Помню, говорит: «Мила, пионеры идут... Плачешь?..». А я могла прослезиться только потому, что их очень много... Вообще-то она очень нежно ко мне относилась. Напишите это обязательно: никто не понимает, как она могла так нянчиться со своими артистками, как старалась всех одеть. Я, например, не очень это все любила. Так она просто заставляла идти в магазин: «Беги в комиссионку, я тебе уже все выбрала». Тогда ведь сложно было с одеждой. А она умудрялась где-то что-то находить. И просто требовала купить: «Тебе это обязательно надо!» Однажды в Риге мы потратили все мои отпускные — мне так жалко было. А она просто настояла, чтобы я купила пальто, костюм, туфли. Все было грамотно подобрано. Последний раз, помню, пристыдила меня: «Мила, у тебя юбка есть?» — «Конечно, я же в юбке». — «Мила, это не юбка!». Сама она всегда красиво одевалась. С невероятным вкусом. И знаете, какой имела успех у мужчин? Это знаю только я, наверное. Мы ездили с ней на юг. Я — худенькая очаровательная блондинка. Она — полная загорелая мулатка. Так что вы думаете? Машины останавливались — все мужчины приглашали только ее! Лилька Толмачева не верила: «Что ты врешь?!». Но я-то была свидетельницей...
Об Олеге Ефремове
Умнейший был человек. Я исповедую то, что исповедовал он — желая правды, честности, определенной художественной высоты. Я абсолютно ему верила.
Попросил он меня быть председателем парторганизации — и я шесть лет работала. Нужно ведь было защищаться. Спектакли не принимали. Зарубили, например, «Матросскую тишину» Галича. А это моя любимейшая роль...
Когда он ушел во МХАТ, многие восприняли это как предательство. Он приходил к нам, конечно. Но это было уже не то. С собой меня не звал. Да я бы и не пошла — однолюб. Очень любила свой театр. Хотя, если бы попросилась к нему, думаю, взял бы. Но все артисты решили ни за что ни в коем случае не идти за Ефремовым. И первым ушел Евстигнеев, который больше всех кричал: «Никуда не пойду!» Понятно, что без Ефремова было трудно, это был наш вождь, и мы не представляли, как это вообще — без него. А потом ушли Мягков, Лаврова, Петя Щербаков — гениальный артист, не получивший большого признания...
О кино
Одним из первых моих фильмов был «Скверный анекдот» по Достоевскому. Не хухры-мухры — у Алова и Наумова. Вообще снималась много, легко соглашалась на небольшие роли. Помню, в воскресенье вечером сажусь в «Стрелу», весь понедельник снимаюсь, а вечером снова — в поезд, и домой. А там годовалый ребенок, больная мама, муж...
А вот от «Служебного романа» чуть было не отказалась. Еще никто не знал, что за роль получится, составили договор и назначили мне самый маленький гонорар. Шурочка ведь не главный персонаж. Я никогда ни о чем не просила. А тут сама себе удивилась — пошла к Рязанову. Ну, что такое — 13 рублей за съемочный день. За весь фильм — тысяч семь. При этом снимались с осени до весны. Другие получили 20, 30, 40 тысяч рублей... Знакомы мы с режиссером не были, тем не менее он пообещал поговорить с директором, и мне назначили не 13, а 16 рублей. Помню, Эльдар Александрович сказал: «Понимаешь, я ведь должен Немоляевой дать, Басилашвили — у него вообще ремонт...». Вот это меня очень обидело! Пришла домой, жалуюсь мужу: «Ну, совсем меня не ценят, просто ноги об меня вытирают». А он, ну надо же: молчи, говорит, и даже не вздумай возникать. Эта роль принесет тебе очень много. Умный у меня был муж. Прав оказался.
Когда я была председателем месткома, то всегда звонила со словами: «Здравствуйте, это Шурочка!» Много-много лет работала, и Шурочка мне помогала. Я устраивала детей в сады, помогала с квартирами. Вот вы мне можете объяснить — почему ее так любят? Вроде бы сначала Рязанов сделал ее отрицательным персонажем, и как будто глуповатая она... Но она любила людей. И все для них делала. Иногда, правда, по пословице «заставь дурака Богу молиться...» Ну, что ж... Фильм получился хороший, я его очень люблю. И сделан он великолепно. Выверена каждая минутка.
О муже
Полвека мы прожили с мужем (Валерий Миляев — физик, бард. — Ред.) душа в душу. Вырастили двух сыновей, внучка и внук уже взрослые... И, вы знаете, скажу вам честно, не встречала я мужчины умнее и лучше, чем мой муж. Он был не только очень умный, но и терпеливый. Говорил: «Ты эмоциональна, я рационален».
Хотя был у меня и неудачный студенческий брак (с Леонидом Эрманом, впоследствии — директором театра «Современник» — Ред.). Мы были очень разными. Я любила плавать — он боялся воды. Я обожала танцевать — он на дух этого не переносил. Я бегала на лыжах — он терпеть не мог. И при этом мы до сих пор дружны...
Знаете, какое главное правило хорошей семейной жизни? Мужика надо кормить. Пока не накормишь, ни о чем серьезно говорить нельзя. Утром — обязательно горячее. У меня всегда был суп, борщ или щи. Я никогда не ссорилась с ним, очень берегла и старалась понять. Он помогал мне — писал песни. А я вникала в его физику. Он же был экспериментатором, создал прибор для лечения туберкулеза. Внедрить, правда, не получилось - никто не дал деньги, так и стоял прибор в институте туберкулеза... Словом, мы все делали вместе. Отдыхали, строили дома. Первую избушку, помню, приобрели за 120 рублей, которые бабушка дала нам на свадьбу. Это было в деревне Шишкино под Тарусой. Мы там помогали открывать музей Цветаевых. Муж, когда стал там директором филиала института, решил что-то сделать для города: взял на баланс рабочих, и они восстанавливали дом. А мы с Тамарой Дегтяревой давали концерты. Я тогда безумно увлеклась Цветаевой. Потом оба полюбили Крым, купили домик в деревне Наниково между Феодосией и Коктебелем, в 6 км от моря. До сих пор виноград там растет... Я работала на фестивале Грина, на Волошинских чтениях. Крым в последние годы — это очень много в моей жизни. Просто отдыхать мне неинтересно.
Никогда муж не ревновал меня к славе. Ревность — удел глупых. Он гордился мной. А, потом, ведь сам был очень успешным. Доктор наук, знаменитый бард. Мы вместе сочиняли сказки, песни, я исполняла — он аккомпанировал. Его хит «Приходит время, люди головы теряют...» пела вся страна.
Меня поймут такие женщины, как Ирина Муравьева, Светлана Немоляева. Кто прожил с мужем по 40, по 50 лет... Их нет, а мы остались. Это так страшно...
О доме
Я очень рационально хозяйничаю. Для меня очень важна экономия. Этому меня научила мама. В первую очередь я экономила свое время. Пять раз переезжала по Москве, чтобы быть поближе к театру, чтобы не тратить время на дорогу. Теряла балконы, лифты. Все — ради того, чтобы иметь возможность бегать к сыновьям в школу, водить их на кружки.
Я не глажу и никогда не гладила белье. Все эти простыни, пододеяльники — глупость! чушь! Разве что пеленки малышам — до года. Но когда мой муж защитил докторскую, он попросил каждый день выдавать ему белую рубашку. За полвека совместной жизни он требовал немного, поэтому я с радостью сказала: «Все для тебя!.. Но гладить не буду». Стирала руками или в машине — без отжима. Мокрую расправляла, вешала на плечики или на сушилку. И экономила таким образом колоссальное количество времени.
Я очень любила гостей и вкусно готовила. Но только то, что быстро. Однажды где-то прочитала, что французы, приглашая в дом гостей, делают только одно блюдо. Я взяла это на заметку. Приходят друзья — а у меня два огромных блюда с селедкой под шубой. Каждый день люди ее не делают, хлопотно. А тут приходят и с удовольствием сметают. Мясо в магазине покупала любое - плохое ли, хорошее, даже кости. Лишь бы не стоять в очередях. Дома отваривала, поливала соусом из тушеных грибов со сметаной. И что? Разве не вкусно?
Очень любила салаты. Самый простой — из капусты. Но обязательно — с кислотой: яблочным уксусом или лимоном. Плюс постное масло, соль, немного сахара — он придает совсем другой вкус...
Видите, у меня часы на кухне? Все должно быть рассчитано. Пироги никогда не пекла, разве что шарлотку. А вот блины обожала. Пять минут — три блина. Категорически не уважала себя, если это было дольше. Разогреваете сильно сковородку — и никаких проблем. На борщ у меня уходило полчаса. Невозможно? Сейчас расскажу. Много свеклы тру на крупной терке, четыре ложки томата, чеснок, и обязательно — тертая картошка. 15 минут на огне — и вот такой борщ! Даже, если вы купите вареную свеклу, все получится. Я и на гастроли брала тертую свеклу, бросала в термос — и через 15 минут всех кормила домашним борщом.
Очень любила огород. Летом мы жили в Шишкино под Тарусой, а там много грибов. Тоже грех не воспользоваться... Дача — громко сказано. Больше 35 лет это была хижина дяди Тома. Потом уже построили домик поприличнее. Сначала муж занимался, потом младший сын. Говорил: «Мама, наконец я тебе построил теплый туалет, ванную». Все построил, посадил огромный, просто ботанический сад с великолепными хвойными деревьями и магнолиями. И умер...
Об Анне Герман
Невероятно красивая, очень мягкая, необыкновенно женственная - несмотря на огромный рост. И без всякого намека на звездность. Такой была талантливая, божественная певица Анна Герман, которую очень любили в нашей стране. И, по-моему, не очень — на ее родине в Польше. Во всяком случае, на руках там не носили. А у нас просто обожали. Голос, внешность, характер — всем она была хороша.
Я с ней дружила. Каждый год она приезжала в Советский Союз на большие гастроли — зарабатывала на квартиру в Варшаве. Познакомила нас Аня Качалина — замечательный редактор студии грамзаписи «Мелодия». Мы пришли вдвоем с мужем, он аккомпанировал мне на гитаре. Показали, что есть, и Герман сказала: «Я все хочу петь». Сначала исполнила его «За окном пиликает гармошка...», «Приходит время...», потом — мою «Время осеннее... Бьется лист осиный...».
С песней «Приходит время, люди головы теряют...» (слова и музыка моего мужа) случился казус. Анна пришла на радио ее записывать, и вдруг ее просят заменить строчки: «Уезжай в Австралию без лишних слов, там сейчас как раз в разгаре осень...» Она звонит нам: «Валерик, говорят, это призыв к эмиграции...» Муж решил пошутить, написал: «Поезжай в Антарктику с запасом дров...» Но там тоже не дураки, поняли, что он издевается и дрова выбросили...
Аня все терпела, наши певицы лезли вперед на телевидении — она всех пропускала. Что такое наглость, было ей неведомо. Приходила к нам домой, любила моих Сашку и Ваню. Ваня рисовал для нее картины. И ходил с ней по городу — ей было приятно с двухметровым молодым человеком. А вот в «Современнике» была только раз. Но успела отметить Садальского. Он был молод, хорошо играл. Аня даже уговаривала его вести концерты... Потом, так случилось, именно он помог мне устроить ее в больницу. Помню, приехала она из Польши — очень плохо чувствует. Звонит: «Милочка, что делать? Никого из врачей не знаю...». Я набираю Садальского. А он когда-то весь переломался на съемках, упав с балкона, и в Склифосовского знал всех. Он тут же устроил ее на консультацию. А у нее уже был рак. И вердикт был суровый: «Или она ложится в больницу, или немедленно едет домой». Она вернулась в Варшаву, начала лечиться нетрадиционными способами. И упустила время. Когда сделали операцию, было уже поздно...
О Боге и черте
Один молодой монах попросил меня поставить на Рождество пьесу для воскресных школ. И вот началась работа над спектаклем «Вифлеемская звезда».
Я думаю, что Бог есть. Но что есть черт - об этом я не думала. Никогда. И только тут поняла: есть! Чего только у нас не случалось! Все время кто-то отказывался, иронически поглядывал, срывались репетиции... Но я ведь человек с характером, сказала: «Будет!» - и все! Спасибо, тому монаху, он мне душевно помогал. Хотя волхвы боролись со мной как могли...
Я ведь из православной семьи. Папа был членом партии, но все-таки из крестьянской семьи. А это — особая мудрость: не нужно лезть, куда не нужно... Несколько лет меня воспитывали бабушка с дедушкой. И до войны, и потом, когда в 1943-м вернулись из Миаса. Я училась в Бабушкине (теперь там метро), родители работали. И вот в 9 лет я вдруг попросила бабушку меня окрестить. Дедушка был очень верующим человеком, а бабушка — нет. Тем не менее, если я захотела... Вынули тихонько у папы паспорт... Пригласили домой священника из близлежащей церкви... И все! Дед только и сказал тогда: «Ты теперь в пионеры не поступишь...»
О мужчинах
С кем я только не снималась! Даже книжку хотела написать — чьих жен играла и в кого не была влюблена. Никогда! Ни с кем! Ни одного романа! Хотя партнеры были потрясающие! Леня Харитонов, Андрей Попов, Витя Павлов, Николай Пастухов, Ростислав Плятт... Но я артистов воспринимала только как родственников. По секрету скажу вам: это женская профессия. Мужчины, конечно, забрали все лучшие роли. И все равно я не воспринимаю артистов как мужиков. Не могу! Были у меня романы с математиками, физиками. Только не с артистами. Жизнь, она большущая. Иногда ведь и влюбишься... Другой вопрос — до какой степени?
Мне повезло работать в 60-е годы. Необычное было время. Оттепель. Я была знакома с Окуджавой, у меня на гитаре даже был его автограф. Недавно кто-то украл — подменили прямо дома... Дружила с Галичем, потому что играла Людмилу в его пьесе, а ему очень нравилось...
Интересные были мужчины рядом. Но никогда я не хотела уйти от мужа. Даже сомнений не возникало.
О себе
Бабушкой я себя не чувствую. И даже обижаюсь, когда меня так называют. Внучка кличет Милочкой, внук — на полном серьезе зовет Людмилой Ивановной. Родители, Ефремов, Галя Волчек — все звали меня Милочкой.
Было время — я снималась в шести фильмах в год, играла по 20 спектаклей, постоянно концертировала. Делала все уроки с младшим до 7 класса. Вела у детей драматические кружки. Они учились во французской школе, при этом занимались музыкой, а старший еще живописью. И везде я выруливала, за всем следила. Однажды пришла к врачу, жалуюсь. А он спрашивает: «Расскажите, как вы живете...». А потом: «Да вы же лошадь!..». К счастью, у меня была хорошая семья. Муж очень помогал, понимал, направлял, ставил задачи. И очень удивлялся, что я никого не знала, кроме главы государства. Я ненавидела политику, не читала газеты...
Сейчас в рабочем состоянии, активный человек. Но не очень востребована. Да, можно рассказывать сидя на сцене. Но как доехать? Дойти до лестницы? Это мне трудно. Еду выступать в библиотеку и плачу бешеные деньги за такси, которое перевозит инвалидное кресло. Много денег уходит на лекарства. Но СТД помогает. Да и сама экономлю, даром что работаю в трех местах. Ничего, я привыкла жить на очень небольшие деньги. Главное — любовь к работе. Оплата не так важна. Я умею и помогать, и копить. Но вообще деньги меня мало интересуют. Я никогда не занимала. Жила только на зарплату. Есть только каша — значит, буду есть кашу.
Сейчас издаю книги за свой счет. Подруги говорят: «Перестань писать!» А я — представляете, какая идиотическая мысль — хочу, чтобы читали. Мне-то уже ничего не надо. Не покупаю одежду. Сижу, вон, в рваных ботинках. Здоровье поддерживаю. Остальное не важно.
Работаю обычно 24 часа. Просыпаюсь среди ночи — сочиняю книжки, думаю, как сыграть роль... Если люди говорят, что ничего не успевают, значит, они плохо воспитаны. Неправильно распоряжаются своим временем.
Лет пять уже я живу с Галей. Она украинка, с высшим образованием. Подобрала меня в больнице, когда я совсем умирала. Выходила. Я буквально валялась в реанимации, знаете, как там бывает: никто за мной не следил, никому была не нужна...
Сосед на втором этаже 18 раз судился с нами (квартира и театр Людмилы Ивановой «Экспромт» расположены на первом этаже жилого дома. — Ред.). Сам он живет на даче, квартиру сдает и хочет, чтобы его жильцам было комфортно. А у нас театр, шумно... Ну, пока держимся. В другое место я ездить не смогу. Лучше умереть, конечно. Но по заказу это не сделаешь. Я раньше стеснялась плакать, теперь — нет. У меня есть душа, я не сухарь...
Меня воспитали так, что нужно быть полезным человеком. По-лез-ным. Людям. Это самое главное. И тогда, наверное, все сложится. Я прожила очень счастливо. И много хорошего сделала.
