«Хай усе будут, як люди, а ты вертись, як чёрт на блюди!» — завету любимого отца Людмила Гурченко следовала всю жизнь. И даже придумала сценарий своих похорон, за полгода начав готовить белое платье с вышивкой. 12 ноября ей исполнилось бы 85 лет.
Она должна была стать не такой, как все. Особенной. И у неё это получилось. Приёмная комиссия ВГИКа не знала, как выпроводить энергичную абитуриентку, — поступить Люсе надо было во что бы то ни стало. Она даже мысли не допускала, что вернётся со своим аккордеоном в Харьков. И уже на 3-м курсе проснулась звездой — на экраны вышла «Карнавальная ночь». Поклонники не давали ей прохода — раздирали платья в клочья, выдёргивали серьги из ушей...
Резкий взлёт обернулся болезненным падением. Жить хотелось красиво, а денег не хватало. Гурченко начала ездить с концертами по фабрикам и заводам, пела про пять минут... Фельетоны в центральной прессе не заставили себя долго ждать — молодую актрису обвиняли в барышничестве. Ей бесконечно предлагали сыграть «Леночку Крылову» и крайне редко — что-то иное, тоже не добавившее премиальных очков.
Жить одна не умела
Спустя десятилетия Гурченко признается: в 1957-м, во время Международного фестиваля молодёжи и студентов в Москве её пытались завербовать в КГБ... Правда ли, нет, но именно в своём отказе актриса видела причину неудач того периода. Говорила: «Я была практически уничтожена, выброшена на обочину». Однако простоев не знала — в иной год по несколько фильмов с её участием выходило. Другой вопрос — не было ничего такого же яркого, как «Карнавальная ночь». Ну, так подобного успеха и всеобщего обожания Гурченко вообще больше не испытала. Никогда. Даром что в 1970–1980-е наверстала упущенное и по главным ролям, и по работе с лучшими режиссёрами, чьи картины становились классикой.
Это была уже другая женщина — взрослая, опытная, мудрая, почти всегда с заковыристой судьбой. Такие героини у Гурченко хорошо получались: Раиса Захаровна в комедии «Любовь и голуби», Нина Николаевна в драме «Двадцать дней без войны», Тамара Васильевна в «Пяти вечерах», Вера Николаевна в «Вокзале для двоих», любимая женщина механика Гаврилова... В них многое было от самой актрисы, она и не скрывала этого.
Жить одна Людмила не умела. Но и с мужьями не выходило «долго и счастливо». Пять официальных браков, один гражданский. Она считала: надо только так — не обманывая, не притворяясь. Ей всегда нужно было крепкое плечо, мужской ум. Но, может, даже важнее — поклонение и обожание. Она хотела нравиться, быть желанной. А сама, похоже, не очень умела любить. Смысл жизни видела в работе. Однако и с теми, с кем сотрудничала, могла легко поругаться, разорвать отношения. Неважно, маститый режиссёр это или хорошая портниха, работавшая со звездой «из любви к искусству». Даже с родным Харьковом актриса умудрилась «рассориться» на долгие годы. Сложно складывались отношения с матерью, которую Гурченко перевезла в Москву. Практически не было общения с дочерью Машей. «Мать я, честно говоря, никакая», — признавалась актриса. Добавляя: «Или профессия, или дети». Потом судилась с наследницей из-за квартиры, обвиняла её в смерти 16-летнего внука... Говорят, по-настоящему она любила только отца. Это ведь он, музыкант с крестьянскими корнями, так и не научившийся грамотно говорить, разглядел в своей «клюкувке» талант: «Актрисую будить, точно. Усе песни на лету берёть, як зверь. Ну, вокурат актриса!»
Фотограф и стилист Аслан Ахмадов, с которым Гурченко подружилась на закате жизни, рассказывал мне, что не проходило дня, даже часа, чтобы актриса не вспоминала отца. «Похоже, это был единственный человек во Вселенной, кто её по-настоящему понимал. Воплощение мужественности. Самый главный мужчина... Нет! Самый главный человек в жизни! Она его боготворила. Иногда казалось — жила только ради него».
Может быть, именно в последние годы Людмила Марковна вспоминала отца чаще — в кино работы было мало, достойных ролей — ещё меньше. А ей хотелось, чтобы и на другом свете отцу не было стыдно за свою дочь. Чтобы, не дай бог, не повторилась ситуация с фельетонами, когда Марк Гаврилович готов был сквозь землю провалиться от стыда перед земляками, чуть не рыдал в телефонную трубку: «Дочурочка, моя дорогенькая, якой позор, на увесь Харькув! Тебя у газете прописали. Мы с Лёлюю не выживем...»
Она старалась больше не подводить. Хотя в жизни случалось всякое. Зять обвинял Гурченко в жадности. Портниха с трудом выносила характер звезды и спасала от суицида. Бывшая подруга-актриса открыто заявляла: «С Гурченко мало дружить — ей надо служить».
Танго в трамвае
Она требовала внимания. Ревновала даже подруг. Мужей же после развода называла предателями и не здоровалась. «Гурченко относится к тем людям, которые опасаются новых знакомств, — заметил в своё время эстонский телеведущий Урмас Отт. — Очевидно, замкнутость — тот щит, за который она прячется... Думаю, Никите Михалкову или Эльдару Рязанову не составило бы большого труда уговорить её протанцевать с ними танго в переполненном трамвае. Но таких людей не так уж много. Чаще другие с радостью выполняют всё, что взбредёт ей в голову. И тут она чувствует себя вполне уверенно — для неё это не что иное, как справедливость». Актриса предлагала своё видение режиссёрам, сценаристам, операторам. Но с трудом переживала ситуации, когда её «забывали». Не могла предположить, что кто-то может её не любить. Вернее, предполагать предполагала, но выносила с трудом. Когда зрители спрашивали: «Почему вы не снимаетесь у Рязанова?» — отвечала: «Я ему не нравлюсь».
А вот какую историю рассказал «АиФ» фотохудожник Валерий Плотников:
— В 1993 г. Ирочка Купченко попросила меня сделать портрет Гурченко — вроде та обмолвилась: хорошо бы, чтобы меня Плотников сфотографировал... Но я ведь и снимаю неслучайно, и не снимаю — так же. Был уверен: Гурченко не мой персонаж. При всём уважении к таланту, считал, что ей недоставало вкуса.
— Голосом Снежной королевы Люда парировала: «Нет, он меня не будет снимать — он меня не любит». Мне передали. И так царапнуло моё сердце её признание! Я-то надеялся, что она не заметила... Даже стыдно стало. Думал: надо было поднапрячься. Но как?! Снимать без души я не умею.
Она любила изобретать «из ничего» концертные наряды и украшать дом. Обожала урановое стекло и своих псов, писала книги и музыку, пела... И страшно переживала о внешности. «Моё лицо — моя зарплата», — говорила она. Начав сразу после 40 себя улучшать, уже не могла остановиться. Актёрский страх был сильнее женского: «Для меня работа — это всё». Отчасти поэтому во второй половине жизни рядом с ней были люди значительно моложе. Помогавшие и ей оставаться молодой. Хотя бы в душе.
