160 лет назад, 7 июля 1863 года, в семье полицейского пристава Тверской части Леонида Дурова случилось прибавление — родился сын. Поскольку на свет он появился в дворянской семье, никто и помыслить не мог, что его судьба окажется связанной с цирком, — дворянин мог стать шутом только в случае опалы государя, да и то случалось такое давно, во времена Анны Иоанновны и «Ледяного дома». Однако вышло так, что фамилия Дуровых, благодаря этому новорождённому, ассоциируется у нас именно с цирковым искусством.
«Два брата, и оба Каины»
Назвали мальчика Владимиром, а через год с небольшим у него родился брат Анатолий. Чей вклад в цирковое искусство больше — бог весть. Во-первых, оба брата, влюблённые в цирк и до поры уживавшиеся мирно, в какой-то момент стали конкурентами. Да такими, что известный в те годы фельетонист Влас Дорошевич отпустил по поводу вражды братьев злую, но меткую остроту: «Анатолий и Владимир хотят во что бы то ни стало уничтожить друг друга. Два брата, и оба Каины».
Во-вторых, братья, несмотря на внешнюю схожесть амплуа клоуна-дрессировщика, всё-таки шли разными путями, что стало особенно заметно в финале. Так, Анатолий за год до смерти читал лекции «О смехе и о жрецах смеха», где размышлял о природе комического. Владимир же настолько увлёкся дрессировкой и общением с животными, что стал основоположником новой науки — зоопсихологии.
А значит, придётся, наверное, признать, что на длинной дистанции Владимир Дуров всё же обошёл своего брата. В конце концов, школа дрессировки, созданная Владимиром Леонидовичем, стала для мирового циркового сообщества примерно тем же самым, что система Станиславского для актёров. То есть основой основ. Но процесс её создания был долгим и наполненным комическими ситуациями...
Оскорбление величества
Поначалу ничего смешного в жизни братьев не было. Мать их скончалась, когда Владимиру было пять лет. Спустя год отец запил и тоже умер. Братьев взял под свою опеку их крёстный отец, московский адвокат Николай Захаров. Его мнение о цирковом искусстве вообще и о клоунах в частности было удручающе «правильным»: «Жизнь клоуна бесполезна. Надлежит быть сыном своей родины, быть её деятелем и приносить ей посильную пользу. Клоун же — тунеядец, живущий тем, что он умеет казаться более глупым, чем есть на самом деле».
Владимир был определён в Московский кадетский корпус, где учился до 14 лет. Но перспектива стать военным его, мягко говоря, не прельщала. И Дуров сделал так, что его вышвырнули из корпуса с формулировкой одновременно комической и идиотской: «За дерзкое поведение во время экзамена Закона Божьего в присутствии царских портретов». Теоретически надругательство над изображением монаршей особы и впрямь могло квалифицироваться как преступление. Однако Владимир портретам не сделал ничего плохого — он всего лишь вошёл в экзаменационный зал на руках...
Роковая трёшка
Дебют Владимира как самостоятельного циркового артиста состоялся в Клину — он бежал из Твери, из цирка антрепренёра Ринальдо. И, мучимый безденежьем, решил дать собственное представление. Сначала полицейский надзиратель, без позволения которого нельзя было устроить выступление, сомневался в том, что не очень-то сильный с виду «комедиант» сможет продемонстрировать номер «Сила зубов, или Железные челюсти». Но когда Владимир действительно поднял зубами конторский стол, обитый сукном, сомнения начали рассеиваться. А потом сыграла роль корпоративная солидарность — выяснилось, что надзиратель тоже учился в Московском кадетском корпусе. О том, чем закончилось его обучение, Владимир предпочёл не распространяться. Кроме того, он озаботился тем, чтобы получить расчёт в антракте, перед третьим отделением.
Оно было заявлено в афише так: «Первый русский оригинальный соло-клоун Дуров выступит как рассказчик и звукоподражатель». Звукоподражание действительно было коньком Владимира. Но и рассказ получился отменным: «Я хочу поведать о том, что со мною произошло в вашем милом городе... Иду я берегом пруда, смотрю, собралась большая толпа. Спрашиваю: “Что делаете, ребята?” — “Да вот стряслось у нас несчастье. Полицейский надзиратель утонул, уже два часа вытащить не можем...” А я говорю им: “Вот вам верный совет. Покажите ему трёхрублевку, он сам за ней из воды выскочит!”»
Звонок Котовского
В 1907 году журнал «Обозрение театров» писал: «На днях полиция собрала от всех антрепренёров петербургских театров и садов подписки о том, чтобы артисты в своих куплетах на сцене и на арене не касались злободневных тем». Однако полиция Кишинёва, куда приехал на гастроли Владимир Дуров, такой полезной штукой не озаботилась. И получила по полной программе. В первый день приезда Дуров узнал о том, что известный кишинёвский сыщик, пристав Константин Хаджи-Коли, сбился с ног в поисках не менее известного «народного мстителя» Григория Котовского, и решил внести в свой номер «Железная дорога» некоторые изменения. Теперь он назывался «Остановка поезда анархистами». Из вагончиков в панике выбегали пассажиры — барсук изображал исправника, свинья — чиновника, куры — обывателей... А в последнем вагончике торчали сапоги. На вопрос — чьи же это, Владимир Леонидович отвечал: «Это сапоги пристава второго участка Хаджи-Коли — он их потерял, гоняясь за неуловимым Котовским».
На беду Дурова, в цирке был сам Хаджи-Коли. Он моментально отправился в контору директора, чтобы «призвать к ответу распоясавшегося комедианта».
На беду Хаджи-Коли, в цирке присутствовал и сам Григорий Котовский. Он не менее стремительно отправился к ближайшему телефонному аппарату. И как раз в тот момент, как над головой Дурова сгущались административно-полицейские тучи, в конторе директора цирка Каламанди раздался звонок: «Позовите к аппарату господина пристава. Господин пристав? Говорит Котовский. Прошу не преследовать Дурова за шутку. Иначе я буду действовать...» Разумеется, после этого с Дурова в Кишинёве чуть ли не пылинки сдували.
Предтеча Шапокляк
«Настоящим удостоверяю, что коллекция животных, собранная В. Л. Дуровым, не подлежит ни реквизиции, ни разбору. Все лица, нарушившие настоящее моё распоряжение, будут немедленно преданы Революционному суду». Под этим грозным мандатом, датированным сентябрём 1919 года, стояла подпись наркома просвещения Анатолия Луначарского.
Этому предшествовало одно любопытное событие — визит Дурова к Луначарскому. По каким-то своим каналам Владимир Леонидович раздобыл ценную информацию — наркомпрос панически боится мышей и крыс. И взял на приём к Луначарскому крысу Финьку, свою любимицу. В разгар обсуждения судьбы «Уголка Дурова» она выскочила из кармана артиста, подбежала к Луначарскому и сложила лапки в молитвенном жесте.
Разумеется, раздался заполошный крик: «Уберите! Уберите немедленно!» На что Дуров с серьёзным видом отвечал: «Не могу, Анатолий Васильевич! Это же пролетарий цирковой арены за своих товарищей просит... Солидарность!»
Можно ли сопротивляться столь веским аргументам, к тому же грамотно подкреплённым классовой теорией?
