Творческий вечер заслуженной артистки Российской Федерации Нонны Гришаевой «Падаю вверх», с которым актриса выступает на многих кинофестивалях, — это разговор со зрителем о жизни, профессии и творчестве. Aif.ru выбрал самые яркие воспоминания Нонны о её великих коллегах по Театру им. Вахтангова — народном артисте СССР, лауреате Государственной премии РФ, Государственной премии СССР Юрии Яковлеве и народном артисте СССР, Герое Труда России, лауреате Ленинской премии Василии Лановом.
«Не верила своему счастью»
«Фильмы с Юрием Васильевичем Яковлевым я с детства смотрела по телевизору. Потом, когда мне пришлось играть его возлюбленную Франческу в постановке «Три возраста Казановы», я не могла поверить в реальность происходящего. Каждый спектакль был таким счастьем! Я держала его руку и не могла поверить этому счастью: Господи, неужели это со мной происходит?
Чтобы узнать артиста как человека, всегда нужно смотреть, как в театре на него реагируют уборщицы, билетеры, гардеробщицы. Так вот, когда Юрий Васильевич только переступал порог театра им. Вахтангова, они все расплывались в улыбке, кидались к нему. И он всегда всем уделял внимание — огромной души это был человек.
Что же касается спектакля «Три возраста Казановы», где мы играли с Яковлевым, то однажды случилась история, которая уже вошла в анналы театра Вахтангова. На одном из спектаклей Юрий Васильевич в нашей сцене вдруг забывает одно-единственное слово. И пропускает его. А это же стихи! Весь спектакль — исключительно поэзия. И даже одно пропущенное слово меняет смысл вообще всей сцены. Это Цветаева, понимаете ли, тут сложно импровизировать. Но я ему всегда честно подсказывала его реплики. Если спиной к залу повернешься, можно подсказать — зрители не видят. Но тут всё было наоборот — я стою лицом к залу и смотрю на него, поэтому любые подсказки исключены.
Стихи звучали так. Яковлев говорил: «Послушай сказку: жили-были двое. Она его прекрасней, он — ея». Я отвечала: «Брат и сестра?» Он: «Нет». — «Значит, ты и я». И дальше сцена. И вот Юрий Васильевич забывает одно-единственное слово — «прекрасней». Из-за чего, как вы догадываетесь, абсолютно меняется смысл сказанного. Он говорит: «Послушай сказку: жили-были двое. Она — его, а он — ее». И смотрит на меня, типа — спасай. А что я могу сделать? Пьеса-то в стихах! Я продолжаю свой текст: «Брат и сестра?». Он говорит: «Нет». Я говорю — «Значит, ты и я». Дальше нам с Юрием Васильевичем было очень сложно играть — мы героическими усилиями пытались сдержать смех.
Открытие памятника народным артистам СССР Этушу, Лановому и Яковлеву
«Лановой в ужасе: что такое я сказал?»
Была ещё уникальная история с покойным Василием Семеновичем Лановым, с которым мне посчастливилось на сцене великого театра Вахтангова играть любовь в спектакле «Фредерик, или бульвар преступлений». XVIII век, Франция. Лановой исполнял великого французского артиста Федерико Люметра, а я — молодую артистку, красотку, его возлюбленную. В одной сцене я приходила и говорила: «Добрый вечер, я пришла за моим вечерним поцелуем».
Лановой отвечал: «Добрый вечер, моя радость, мы сегодня, стало быть, забавляемся, распускаем крылышки над бульваром, демонстрируем ножку, выходя из кареты». Я говорю: «Да-да», и дальше идет длинная сцена.
И вот как-то на одном спектакле я выхожу, произношу положенную реплику: «Добрый вечер, я пришла за своим вечерним поцелуем». Лановой отвечает: «Добрый вечер, моя радость, добрый вечер, моя сладость, мы сегодня, стало быть, забавляемся, распускаем крылышки над бульваром, демонстрируем ножку, выходя из троллейбуса?» Я в ужасе: чего-о? Почему из троллейбуса? А это, повторюсь, XVIII век. И сам Лановой смотрит на меня в ужасе: мол, что ж такое я сказал. Как мы с Василием Семёновичем тогда выкрутились — это отдельная история.
«Это мы, светлячки!»
Ещё одна история произошла в другом театре, в спектакле про Олега Кошевого. По пьесе мать Олега арестовали фашисты. Она стоит на сцене в полной темноте, освещается только её фигура. На ней красный шарф. Мать читает патетический монолог. А сзади идет работа — монтировщики в темноте переставляют декорации. А дальше… То ли актриса раньше монолог закончила, то ли они не успели всё сделать, но зажигается свет — и вот стоит мать Олега Кошевого, а за ней — монтировщик с табуреткой и стамесками. Плюс на нем еще жилетка с карманами для инструментов. Он смотрит на неё. Она — на него. А рабочий-то — человек театральный, он понимает, что надо как-то выкручиваться. И говорит: «А Олег дома?» Он-то выкрутился. Но теперь ей как-то надо выкручиваться. И она отвечает: «Все ушли, и ты уходи!»
Ещё одна потрясающая история случилась в одном детском театре. Для актёров самый страшный спектакль года — тот который идет утром 1 января. Это и для родителей катастрофа, и для всех, кто на сцене, и для рабочих за сценой. Сплошное издевательство над организмом. И вот идет спектакль «Белоснежка и семь гномов». Престарелая, как это часто бывает в театрах, Белоснежка бегает по сцене: «Боже мой, кто это? Кто это, боже мой!» — по сюжету она видит светлячков. А сзади два монтировщика, один с утра не может справиться с похмельем — это же 1 января — выносят щит. В щите просверлены дырочки, в дырочках — лампочки. Лампочки должны загораться, и звуковик должен был выводить голоса светлячков: «Это мы, светлячки, светлячки!» Но он заснул, потому что 1 января, 11 утра. Лампочки перегорели. А монтировщики — они же театральные люди, понимают, что надо спасать ситуацию. И вот престарелая Белоснежка бегает: «Кто это, боже мой, кто же это, ой, боже мой!» А они за этим щитом крикнули: «Это мы, светлячки! Только нас не видно ни фига!»
В общем, чего только не бывает у нас в театре!
