Фраза «родился 1 апреля 1934 года» в биографии известного журналиста и телеведущего сама по себе кажется первоапрельской шуткой — зная его образ жизни и привычки, невозможно поверить в то, что ему уже 85.
Виталий Цепляев, «АиФ»: Владимир Владимирович, на Украине прошёл первый тур выборов. Удивила ли вас чем-то эта кампания? Учитывая, сколько негатива большинство кандидатов обрушили на Россию, как вам кажется — смогут ли два наших народа вообще когда-нибудь помириться?
Владимир Познер: Помириться будет трудно. То, что произошло между двумя близкими народами — это, конечно, трагедия. И виноваты в случившемся, так или иначе, обе стороны. Но иногда я думаю — возможно, то, о чём с пеной у рта сегодня говорят политики, совсем не соответствует тому, что чувствуют рядовые люди. И при первой же возможности примириться у них возникнет сильная тяга к этому — и со стороны русских, и со стороны украинцев.
А что касается выборов — знаете, что меня удивило? То, что в ходе кампании никто на Украине не кричал, что мы, русские, вмешиваемся в их выборы. Я ждал, что будет примерно как с выборами в Америке 2016 года. Но пока этого нет.
Очевидно, что русские — это европейцы... А всем разговорам о том, что мы «ни то, ни сё», не Европа и не Азия, а какие-то «особые» — грош цена.
— На Украине считают, что между Россией и Европой они выбрали Европу — отсюда и все проблемы с Москвой. А насколько Россия и Европа — противоположные полюса? Недавно в своей программе вы с социологом Михаилом Горшковым обсуждали цифры: 48% россиян считают себя европейцами, а 52% — евразийцами. Почти пополам, как две головы орла на гербе. А вам самому как кажется, кто мы?
— Для меня очевидно, что русские — это европейцы. Возьмите творчество: музыка наша — бесспорно европейская, литература — европейская, живопись — тоже. Наша философия, культура — европейские, ничего азиатского во всём этом нет. Мы европейский народ — пусть и со своими чертами, со своей историей, драматической, порой даже трагической. А всем разговорам о том, что мы «ни то, ни сё», не Европа и не Азия, а какие-то «особые» — грош цена.
— Говоря о разнице между русскими и жителями западных стран, вы как-то сказали: главное отличие в том, что русские обычно не любят подчиняться законам и правилам, даже когда это им ничего не стоит. По-вашему, почему так происходит?
— Я думаю, это связано с историей страны. Прежде всего, закон в России никогда не был един для всех, для высокопоставленных особ его часто вообще не существовало. Если обычный человек что-то сделает не по правилам, с ним сразу могут расправиться, а высокопоставленный продолжит жить припеваючи. Можно ли в таком случае уважать правила?
Другая причина — рабский менталитет, который выработался за 300 лет крепостного права. У раба, возможно, главная черта — это безответственность, ведь за него отвечает хозяин. Но в тот момент, когда рабство кончается, у него нет никаких представлений о законе, о справедливости. И должно смениться не одно поколение, чтобы эти представления у людей появились.
— Рассуждая о законопослушании, вы вспоминаете привычку западных людей сообщать о любых нарушениях, свидетелями которых они стали. У нас это презрительно называют словом «стучать». А вам когда-нибудь приходилось «стучать» на соседей, сослуживцев?
— Если я вижу, что человек нарушает, например, правила парковки или правила езды, и я могу вмешаться — я вмешиваюсь. Не звоню в полицию, а просто обращаюсь к самому нарушителю и призываю его прекратить делать то, что он делает. Но я понимаю граждан, скажем, Швейцарии, которые, видя, что человек не там припарковал машину, тут же звонят «куда следует». Это не стукачество в точном смысле слова. Все-таки стукачество, скорее, связано с политикой. Человек рассказал анекдот, не так отозвался о товарище Сталине — и сосед доносит в органы. Такое доносительство у нас поощрялось еще во времена Ивана Грозного. Но к счастью, сейчас этого уже почти нет.
А требовать, чтобы человек соблюдал законы, которые приняты для того, чтобы тебе самому было жить лучше, — вот это, я думаю, правильно. В лифте пИсать не надо, понимаете?
В советское время в нас воспитывали неприязнь к богатству, к накоплению денег, потому что это ассоциировалось с «проклятым капитализмом».
— Ещё одно качество, которое вы отмечаете в русских как негативное — неприязнь к богатым. Но согласитесь, что наши богатые во многом сами виноваты в таком отношении к ним. Разве справедливо достались им, например, заводы и месторождения в 90-е годы?
— Я согласен — несправедливо. Есть, конечно, люди, которые совершенно честно заработали свои деньги, я таких знаю. Но есть и те, кто получил активы по знакомству, за гроши, да ещё всем своим поведением вызывает самые отрицательные эмоции у сограждан.
С другой стороны, ещё в советское время в нас воспитывали неприязнь к богатству, к накоплению денег, потому что это ассоциировалось с «проклятым капитализмом». Вспомните сцену из «Золотого теленка», когда Остап Бендер наконец получает свой миллион и едет в поезде. Вместе с ним в вагоне едет молодёжь, которую он совершенно очаровал, он такой герой для них. В какой-то момент Остап решает окончательно их поразить, приглашает в свое купе и открывает чемодан с деньгами. И тут эта молодёжь меняется в лице и как-то бочком, бочком из купе выходит.
— Когда вы узнаете про аресты министров и губернаторов (Абызова, Ишаева, Улюкаева, Хорошавина и др.), у вас это какое чувство вызывает?
— Настороженность. Когда такие аресты становятся массовыми, сразу вспоминаются другие, не столь давние времена. И начинаешь думать о том, не похожа ли эта кампания на то, что было в прежние годы, насколько это делается справедливо или несправедливо?
— Боюсь, народ с вами не согласится. Зрелище министра или олигарха в наручниках, в железной клетке суда многие воспринимают именно как торжество справедливости.
— Наверное, некоторое удовлетворение, чувство восстановленной справедливости у людей это может вызывать. «Ваши деньги вас не спасут», — думает обыватель. Но повторюсь — когда аресты крупных фигур идут один за другим, это не может не вызывать и настороженности.
Мне не нравится наше телевидение, хотя с технической, с профессиональной точки зрения, оно делается очень неплохо. Есть отдельные, очень хорошие программы, сделанные интеллигентно, остроумно. «Модный приговор», например.
«Считается, что рядовые зрители тупые, и главное — их развлекать»
— 20 лет назад мы с вами говорили о проблеме бесконтрольности ТВ с его потоком чернухи и тупой развлекаловки. «Чернухи много только потому, что чернуху хотят смотреть», — сказали вы тогда в интервью «АиФ», протестуя против любой формы цензуры. Сегодня ваша точка зрения не изменилась? Работая на телевидении, вы сами-то его, как зритель, смотрите?
— Я по телевидению смотрю спорт, новости BBC, CNN, из наших — новости Первого канала. Хотя большой разницы, на каком из наших каналов смотреть новости, сегодня нет — по сути, они везде одни и те же. Мне это нужно по работе, хотя удовольствия никакого не приносит, надо сказать. В принципе, мне не нравится наше телевидение, хотя с технической, с профессиональной точки зрения, оно делается очень неплохо. Есть отдельные, очень хорошие программы, сделанные интеллигентно, остроумно. «Модный приговор», например, который показывают для женщин по утрам.
— Ваши коллеги, ведущие ток-шоу, стали регулярно разнимать и выгонять из студии особо буйных гостей. Уровень истерики, конфликтности зашкаливает. Понятно, что любая свара в эфире поднимает рейтинг программы. Но как быть с другой функцией ТВ — просвещать, окультуривать общество?
— Я соглашусь с вами. На мой взгляд, такие программы отвлекают зрителя от серьезных размышлений по поводу происходящего как в стране, так и вне её. Играют на ложном чувстве патриотизма, возбуждают в основном национализм и шовинизм. Но они привлекают внимание своей скандальностью, и надо сказать, что это вовсе не мы придумали. У американцев уже давно существуют ток-шоу, где люди дерутся, а специальные телохранители разнимают, выгоняют участников передач. А теперь такое процветает и у нас. Меня лично это огорчает, но это факт, с которым приходится считаться. Факт и то, что люди думающие, интеллигентные, всё меньше смотрят телевизор, как и молодёжь. К большому сожалению, у нас считается, что любую программу, которая требует какого-то размышления, надо показывать после полуночи. Мол, рядовые зрители тупые, и главное — их развлекать. Не возбуждать их мыслительный аппарат, а просто сказать — вот это хорошо, а вот это плохо. На мой взгляд, это абсолютно неправильный подход.
На самом деле, телевидение — это необыкновенно интересная штука. В особенности, когда есть прямой эфир. Потому что прямой эфир — это гарантия того, что никто — ни ведущий, ни гости, ни аудитория — не знает, что будет через секунду. И это совершенно другой нерв, именно это держит зрителя у экрана. А когда программа идёт в записи, всё это пропадает. Я считаю, что уход от прямого эфира — самый серьёзный удар по телевидению.
— Можно ли сегодня представить на нашем ТВ телемост с Америкой, подобный тому, что вы проводили когда-то с Филом Донахью? Не возникло бы тут же желание у гостей в студии хотя бы «заочно» набить морду тем, кто по ту сторону телемоста? До такой степени, кажется, публика и там, и здесь наэлектризована.
— Когда мы затевали этот телемост между Ленинградом и Сиэтлом под названием «Встреча в верхах простых граждан», тогда ведь тоже было сильное противостояние. Наши-то, правда, хотели дружить, а американцы — нет. Они начали страшно нападать на советских участников. «А что такое город Горький, и кого вы там держите?» — имея в виду ссылку академика Сахарова. «А зачем вы сбили корейский Боинг?» Поначалу наши были шокированы — пришли дружить, а тут начали по морде получать. И перешли в ответное наступление, припомнили американцам Вьетнам, расизм. Стали друг на друга орать... И тогда молодой красивый парень, рыбак из Сиэтла, встал и сказал: мол, что мы делаем, это же как раз то, чего от нас хотят наши правительства, а мы разве этого хотим? И произошел совершеннейший слом, кто-то даже начал плакать. Появилось другое настроение — давайте разговаривать, узнавать друг о друге, а не кидаться обвинениями.
И я думаю, примерно то же самое могло бы быть и сейчас — если в студию придут действительно простые люди, а не политики, не депутаты Госдумы и конгрессмены. Кстати, я предлагал Эрнсту такую идею, и он согласился. Но оказалось, что американцы не хотят. А мост всё-таки требует двух опор.
— Кого бы вы хотели, но пока не смогли заполучить в качестве гостя в свою программу «Познер»? И наоборот, какие персоны вам были бы совершенно неинтересны?
— Хотел бы, конечно, увидеть в своей студии Владимира Путина. Я пытался пригласить его неоднократно и продолжаю пытаться. А вот кого не позвал бы... Мне не интересен, например, Жириновский, не интересен Зюганов. Есть люди из поп-музыки, пусть даже дико популярные, но мне совершенно не интересные.
«Испытываю огромный кайф от своей жизни»
— За плечами у вас опыт жизни в самых разных странах. А где всё-таки комфортнее вы себя ощущаете, и почему?
— Во Франции. Наверно, потому, что там я родился, мама моя была француженкой. Там у меня есть квартира, там я себя чувствую лучше всего. И еще, пожалуй, в Нью-Йорке (но не в Америке вообще). Там я вырос, это мой родной город, который я знаю как свои пять пальцев, ещё мальчишкой я разносил там газеты.
Мне не то что бы нескучно жить — я испытываю огромный кайф от своей жизни.
— В 85 лет вы отлично выглядите, у вас исключительно насыщенная жизнь — сегодня вы в Париже, завтра в Риме, через неделю в Нью-Йорке, потом снова в Москве. Как удаётся держать такой темп, столько работать и путешествовать? И при этом ещё курить сигары, пить вино...
— Курю я, действительно, только сигары — сигареты забросил еще 30 лет назад. Да и сигары — только иногда, после хорошего ужина. Но вино — в основном, красное — я пью каждый день.
Ну а в том, что я дожил до 85, «виноваты», на мой взгляд, главным образом гены. Причем не обязательно родительские. Гены — причудливая вещь. Мой отец умер рано, в 66 лет, мама дожила до 75. У папы были сестры — одна умерла в 93 года, другая — в 96. У мамы тоже было несколько сестер, и одна из них тоже дожила до 96. Думаю, что гены — это 70% успеха, если мы говорим о долголетии.
Но не только, конечно. Огромную роль сыграло то, как мама меня вырастила. Пока с ней жил, я ел только здоровую пищу. Ложился спать всегда в одно и то же время и всегда рано — почти до 17 лет я должен был быть в постели не позже 10 вечера. Занимался спортом — за этим уже папа следил. То есть я жил исключительно здоровой жизнью.
И наконец, есть ещё одна вещь. Я очень счастлив, что нашёл себя в своей личной жизни. Нашёл себя в своей работе, которую обожаю. И нашёл себя в своих детях, с которыми я очень близок. Меня переполняет это чувство благодарности за то, что так всё сложилось. Мне не то что бы нескучно жить — я испытываю огромный кайф от своей жизни. Мне приятно чувствовать себя в полном порядке. Приятно, что я играю в теннис три раза в неделю, с полной отдачей. Что на меня ещё иногда посматривают женщины...
— Кстати, о женщинах. В фильме, посвященном вашему юбилею, сказано: «Он не боится начинать жизнь с начала. В третий раз Познер женился, когда ему было за 70. Что поделать — влюбился!» А насколько это тяжело — начинать всё с начала? И чем, по-вашему, в своей жизни человек должен руководствоваться в большей степени — чувствами или логикой, эмоциями или здравым смыслом? У вас вот какое соотношение того и другого?
— В том, чтобы начать всё с начала, лично для меня самое тяжелое — расставание с человеком, с которым ты жил. Я прожил со своей второй женой 37 лет. И ещё за год до того, как это произошло, я бы ни за что не поверил, что уйду от неё. И этот уход оставил во мне чувство вины, от которого я никогда не избавлюсь.
А чем должен человек руководствоваться — разумом или чувствами — этого я вам сказать не могу. У меня нет рецепта для всех. Сам я, пожалуй, всегда руководствовался чувствами, интуицией. Я не умею принимать такие строго логические решения, всё просчитывать. Может, это и неразумно, но я так живу.
