Автор комедий «Беременный», «Служебный роман. Наше время» и «С Новым годом, мамы!» Сарик Андреасян в этот раз снял криминальную драму о двух братьях, задумавших совершить преступление века. АиФ.ru поговорил с режиссёром о том, как он уговорил Эдриана Броуди сыграть главную роль, о сложностях съёмок в Новом Орлеане и о том, почему он больше не снимает комедии.
АиФ.ru: Как удалось попасть на фестиваль в Торонто?
Сарик Андреасян: Попали довольно стандартным путём: фильм выставили на фестиваль, заполнили все бумаги, отправили и в начале июля получили письмо, что фильм приглянулся, были хвалебные отзывы касательно режиссуры, игры Эдриана и Хайдена. Но это был ещё не окончательный ответ — сказали, что мы предварительно прошли и нужно подождать ещё 10 дней. Но 10 дней ждать не пришлось, и буквально дней через пять они подтвердили, что мы попадаем в программу «Спецпоказы». Мы, когда отправляли, не рассчитывали на то, что всё будет так хорошо. Отправляли фильм на конкурс американцы, так как это копродукция России и США, а Торонто фестиваль внутренний, рассчитанный на Канаду и Америку, так что все бумаги заполняли они. А я просто сидел здесь и получил письмо.
— Какие-то ещё фестивали рассматривали?
— Дело в том, что мы физически не успевали ни на какой другой подать, потому что закончили фильм в конце мая, и до 31 мая можно было подать в Торонто. И я всё-таки думаю, что европейские фестивали меньше соответствуют формату фильма, в нём симбиоз зрительского кино и фестивального, а в Каннах и Венеции фильмы сугубо фестивальные.
— Тем не менее, в списке фильмов, которые будут участвовать в фестивале вместе с вашей картиной, есть работы и режиссёры очень фестивальные — и Абель Феррара, и Франсуа Озон, и Сюзанна Бир. Как вам такое соседство?
— Они себя позиционируют, как «фестиваль фестивалей», то есть ты имеешь право участвовать в Торонто, даже если ты был на другом фестивале. Получается, что они собирают лучшее с европейских фестивалей и показывают это канадской и американской публике. Я понимаю, что мы там «тёмная лошадка» и они обо мне ничего не знают. Да и Хайден Кристенсен никогда не был замечен в фестивальных проектах — «Звёздные войны» и «Телепорт» не совсем про это. Эдриан Броуди, понятно, уважаемый актёр, но его не так много в американском кино, и я думаю, у американцев он ассоциируется с европейским актёром. Я понимаю, что это один приз, и его вручают зрители, но для меня самое важное, что фильм уже заметили. А если рассматривать Торонто как место, куда приезжают все «мейджоры» — от «Двадцатого Века Фокс» до «Диснея» — и отсматривают кино, то это возможность хорошо устроить фильм на североамериканском рынке.
— Как обстоит ситуация с российским прокатом «Ограбления»? Когда можно ждать его в наших кинотеатрах?
— В России права принадлежат нам, то есть компании Enjoy Movies, и мы уже продали фильм в 34 страны, включая Китай, Японию, Латинскую Америку. Думаю, что после Торонто поступят ещё какие-то предложения. Но все эти страны подписывают некий договор, суть которого в том, что все ждут даты американского релиза, чтобы подстроиться. Нет такого, что Япония купила и выпустила, когда хотела.
— Как вообще появилась идея этого совместного российско-американского проекта?
— Я всегда грезил, как и любой режиссёр, что-то делать в Америке, в Голливуде. Наш приятель, который живёт в Нью-Йорке, каким-то образом, через друзей, организовал нам встречу с Хайденом Кристенсеном и с его братом Тоувом. Мы пришли на ужин, у меня с собой был «Служебный роман. Наше время» и «С новым годом, мамы» с субтитрами, я их дал посмотреть Хайдену. Через пару дней он мне написал, что посмотрел «Служебный роман» два раза и ему нравится, как это рассказано и сделано, и если бы мы захотели что-то сделать совместно, то он не против — так мы заручились поддержкой не самого последнего актёра. Мы стали искать сценарий: Тоув с Хайденом состоят в агентстве, и если они делают запрос, то им высылают сценарии. И на каком-то этапе они мне сказали, что нашли сценарий. Когда мы прочитали, то поняли, что есть что-то от «Города воров» Бена Аффлека, то есть что-то нам близкое. Ещё «Драйв», может быть, но всё-таки «Драйв» — неоднозначный, слишком фестивальный. Мы стали этот сценарий перерабатывать, потому что у актёров было много идей и к ним нужно прислушиваться, потому что актёры будут всё это произносить. Стали искать второго актёра, кому мы только ни высылали предложение — и тут всплыла кандидатура Эдриана. Я не верил, честно говоря, что это реально, но выслали, и буквально дня через три говорят, что он хочет пообщаться по скайпу. Мы вышли в скайп, он откуда-то из Нью-Йорка, у себя на даче сидел, и связь была не очень хорошая, но самые важные вещи он от нас услышал: что это независимое кино, что мы прислушаемся ко всем его идеям, готовы сотрудничать, и его это сильно зацепило, я думаю. Потому что, когда они снимаются в студийном кино, свободы нет никакой. А тут он понял, что какие-то его идеи могут воплотиться в жизнь. Он прилетел к нам в Новый Орлеан, привёз свои диалоги, весь это южный акцент, слэнг — я бы в этом никогда не разобрался.
— Как проходили съёмки?
— Готовились мы долго, месяца два. Почему для меня это долго? Потому что в России так никто не готовится. У нас нет профсоюзов и определённых обязанностей, а там ты не можешь за две недели до «мотора» нанять художника-постановщика, потому что по правилам гильдии — за шесть недель нужно. И ты не можешь не следовать этим правилам, потому что попадаешь в «чёрные списки» — я не знаю, где они, но они существуют. Съёмки были тяжёлые, дикая жара. Я никогда не видел летающих тараканов, но в Луизиане я увидел всё. Группа 120 человек, трое русских — я, мой переводчик и оператор второй камеры. Если где-то что-то медленно, на твой взгляд, то ты не можешь «подвинуть» эту махину из 120 человек. Но я видел, что такие же профессионалы есть и у нас в стране, а вот как работают актёры — это совершенно другой уровень. Я ни разу не видел, чтобы Броуди или Хайден зашли на площадку со сценарием в руках, хотя некоторые сцены были на 7 страниц — и ни разу не заглянуть в бумажку! А ещё Эдриан просил включить камеру и играл несколько дублей подряд, с перерывом секунд на пять, до тех пор, пока я не говорил «I’m happy». Я смотрел на это трудолюбие, и меня оно завораживало. И ни разу никто не возмущался.
— То есть люди умеют работать.
— Весь ключ к успеху американского кино заложен в сценариях и в актёрах. Но актёрская школа наша, я считаю, сильнее. Их преподаватели, когда разговариваешь с ними, все восхищаются нашими актёрами. У нас учат всему — человек вроде и в физике понимает, и в математике, и английский знает. У них всё очень профильно. И от этого, видимо, какое-то отношение определённое. Но у них очень хорошее мнение о России. Они знают Станиславского, Эйзенштейна. Я очень много спрашивал, какие они смотрели фильмы наши. Оператор-постановщик «Ограбления» Антонио Кальваче, который снимал «Как малые дети» с Кейт Уинслет, «В спальне» Тодда Филда, видел только фильм Михаила Калатозова «Я — Куба». Исполнительный продюсер из Канады видела только «Утомлённые солнцем» и думала, что наш кинематограф в 1994 году и закончился, когда она смотрела «Утомлённых солнцем». Но какое-то представление о нас есть.
— «Ограбление» отличается от ваших предыдущих работ не только тем, что снят в Америке с американскими актёрами, но и жанром, и темой. Почему такой переход?
— Мы изучали западный рынок, и все, с кем мы говорили, ссылаясь на то, что у нас есть опыт в комедии, отвечали нам, что комедия, например, американская очень плохо продаётся на другие рынки, потому что в Китае, Японии никто не понимает этих комедий и, соответственно, их никто не купит, кто бы там ни играл. Очень многие фильмы, которые нам здесь кажутся смешными, просто очень хорошо адаптированы, переведены. В реальности же очень много вещей, для нас непонятных. И нам дали совет ни в коем случае не делать комедию, потому что это будет началом конца. Есть один язык, понятный во всем мире, — это язык экшена. «Ограбление по-американски» для меня — криминальная драма с экшеном. Я всю жизнь мечтал снимать криминальную драму, но никогда не делал этого в России, потому что мне не очень нравится эстетика. У нас криминальная драма — это сериалы на НТВ, меня не устраивает, как это выглядит, эти странные лысые люди в кожаных куртках. Когда я в детстве смотрел «Крёстного отца», я себе сформировал образ криминальной драмы: мужчины с чувством собственного достоинства, любовью к семье, но вроде бы злодей. При всей моей любви к «Бригаде», «Бумеру», я не чувствую этой фактуры. А в Америке это выглядит так, как мне приятно. Все 90-е у меня прошли за просмотром «Схватки», «Чем заняться мертвецу в Денвере» — это фильмы, на которые я хотел бы равняться. Поэтому в «Ограблении» я пытался сделать, как в моём любимом кино, которое я всегда буду пересматривать с большим удовольствием.
— У вас запланированы ещё два фильма, «История одного землетрясения» и долгожданная «Мафия». Оба также, как я понимаю, в непривычных для вас жанрах.
— В какой-то момент я понял, что комедий в этой стране должно стать меньше. По сути, комедию здесь тоже начали мы — «Служебный роман. Наше время», «С новым годом, мамы!». Но в году был один фильм, максимум два. А сейчас все вдруг подумали, что это легко, уже по двадцать комедий в год выходят. Начались повторы, сценаристы туда-сюда кочуют. А зрители перестали запоминать названия — это большая катастрофа. «Что творят мужчины 2» и «Ёлки», я понимаю, всегда «выстрелят», потому что это бренд. Успех всего остального комедийного не так очевиден.
— А как же «Горько» — главный комедийный хит прошлого сезона?
— Мне успех «Горько» понятен, хотя я не очень поддерживаю форму — для меня слишком документально, как в случае с криминальной драмой. Мне лица эти не очень нравятся. Хотя я тоже был на разных свадьбах, вырос в маленьком городе, я видел этих людей. Это новая форма, все устали от очевидных проголливудских комедий, когда всё ярко и красиво. И вдруг — вот такое. Но я не уверен, что это сработает в третий, четвёртый раз. А что касается «Мафии» — всегда ищешь в голове то, чего ещё не было. И, судя по ажиотажу, я вижу, что это нужно. Я лет пять с этим ходил, рассказывал разным сценаристам. И с Андреем Гавриловым мы поняли, что если перевести действие в будущее, то это нам поможет создать форму, которая привлечёт людей в кинотеатры. Я заранее понимал, что это будет кино, где не будет комедийных актеров, — у меня все драматические, им это было очень интересно, многие из них никогда не играли на «зелёном экране». Я хочу «Мафией» создать новый тренд, как когда-то было с комедией, научно-фантастического кино. Но которое не будет стоить $30 млн, как фильмы Бондарчука или Михалкова, они будут стоить 5–6 млн, будут значительно менее рискованными, но при этом всё равно будут поднимать российское кино. Это развивает киноиндустрию, которая не может существовать без профессионалов. А для этого нужны задачи, с которыми они будут справляться.
— Как появилась идея ещё одного вашего будущего фильма — «Истории одного землетрясения»?
— Почему армяне так зацикливаются на геноциде? Это большая трагедия, о которой нельзя забывать, но я понимаю, что она слишком политизирована. Любое кино про геноцид получает очень узкий сегмент интереса. А «Землетрясение» — это история про людей, нет никакой политики, есть стихия и есть человек, который становится героем. Это фильм про дружбу народов, на мой взгляд, потому что весь мир съехался помогать. Есть невероятные истории: например, человек на тракторе добрался из Курска, и ему люди по дороге бесплатно заливали солярку. И думаешь: «Неужели я жил в такой стране?». У меня наворачиваются слёзы от того, какие люди были. Особенно в нынешней политической ситуации, когда все грызутся, я думаю, эти фильмы очень актуальны.
— Пользовались какими-то документальными материалами?
— Сценаристы встречались и со спасателями, и с жертвами. Я сам был маленький, в детском садике, я помню, как стены шатались, разбитые окна. В фильме очень много из жизни. Я думаю, что фильм будет и зрительский, и что у него будет большой фестивальный потенциал. Я надеюсь, что к тому времени всё будет абстрагировано от политических войн, и люди будут смотреть на это исключительно как на кино.
— Как относитесь к российским фестивалям? «Кинотавру», ММКФ...
— Я всегда смотрю на фестивали с точки зрения того, как складывается дальнейшая судьба фильмов, которые в них участвовали. И я понимаю, что не вижу в мировом пространстве фильмов, победивших на «Кинотавре» или ММКФ. Самое важное, чего нужно добиться этим фестивалям, — это чтобы человек понимал, как важно принять в них участие. А пока это выглядит как сугубо локальный смотр кино.
— К слову о дальнейшей судьбе фильмов — не будет ли им труднее пробиваться в связи с новыми законами?
— Я понимаю, что весь мир существует в каких-то рамках, и даже в Америке есть различные рейтинги-аналоги наших 18+. Мне кажется, что если у тебя в фильме есть мат, секс и прочее, то тебе ставят 18+, и ты принимаешь эти правила. Поэтому странно, когда ставят 18+, но при этом ты ещё не должен материться. Зачем внутри одних рамок ещё какие-то рамки? Я в этом вижу двойной стандарт. Все великие фильмы я посмотрел до 18 лет, и в них были и убийства, и секс, и вроде нормальным человеком вырос.
— Наверняка у вас уже есть идея следующего фильма?
— Я надеюсь, что после Торонто будут какие-то предложения по Америке. Но весь следующий год занят, даже если мне что-то предложат снять, придётся отказаться. Но через год думаю сделать какой-то американский фильм и ещё что-то фантастическое. Хочу посмотреть, как сработает «Мафия», и если этот фильм даже окупится, то есть смысл продолжать. В стране есть потребность в фантастическом, «завёрнутом» кино.
