7 января 1917 года родилась народная актриса Нина Сазонова.
Дорогая мама!
Старшему поколению зрителей она прекрасно известна по фильмам «Женщины», «Первый троллейбус», «Живет такой парень», «Зигзаг удачи», «Наш дом», «Бабье царство». Со всех концов необъятной страны ей шли письма: «Дорогая мама! Простите, что я, чужой человек, называю вас этим светлым именем. Увидел ваши глаза, услыхал ваш голос и будто вернулся в детство».
А после того как она сыграла тетю Пашу в многосерийном фильме «День за днем», стали приходить письма, на конвертах которых было написано: «Москва, тете Паше». Сколько в Москве проживает «теть Паш», одному Богу известно, но письма неизменно находили адресата. «Милая тетя Паша! Я очень давно лежу в больнице. Если вы пришлете мне письмо, я положу его под подушку, и мне будет легче, потому что знаю: такой человек, как вы, всегда поддержит...»
Когда отмечался 70-летний юбилей Нины Сазоновой, на сцену Театра Советской армии, которому актриса верой и правдой служила с 1934 года, вышла Ангелина Степанова и сказала: «Нина Афанасьевна, если бы ты знала, как я тебе завидую. И знаешь, почему? Вот меня все называют Ангелина Иосифовна, а тебя просто — тетя Клава, тетя Паша. Ты не просто народная актриса, а всенародная. И любовь к тебе тоже всенародная».
Увы, отношения с собственным сыном у Нины Афанасьевны Сазоновой сложились совсем по-другому.
Семейное дело
Из криминальной хроники начала января 2002 года: «1 января 2002 года народная артистка СССР Нина Сазонова в тяжелейшем состоянии была доставлена в Центральный клинический госпиталь Министерства обороны. 85-летнюю женщину до полусмерти избил ее сын».
Своего единственного сына Нина Сазонова не просто любила, а любила по-сумасшедшему. Вот что писала несколько лет назад «Экспресс-газета», проводившая расследование трагедии, разыгравшейся в новогоднюю ночь в квартире актрисы: «...всю любовь она отдала единственному сыну. Опекала, холила, лелеяла. И в итоге „единственное“ окончательно обнаглело. Он толком нигде не работал — зачем, когда есть мама? Он всегда делал то, что хотел: пил, гулял и веселился на полную катушку. А мама делала для взрослого недоросля иногда невозможное».
Мало кто знает, что перед своей единственной кровинушкой народная артистка СССР чувствовала себя виноватой. И, как могла, старалась загладить эту вину.
В фильме «Женщины» героиня Сазоновой ради любви к своему сыну отговаривает его жениться на женщине с ребенком — уверяет, что та ему не пара, что ему нужна «образованная и без ребенка». Картина заканчивается на том, что героиня Сазоновой приезжает в деревню, признав свою неправоту. В жизни самой Сазоновой произошло то же самое, только вот с другим финалом. Когда-то давно Михаил женился. Расставшись через некоторое время с женой, он впервые крепко запил. А потом в его жизни появилась женщина. С ребенком. Ей удалось сделать то, что не удавалось матери: Михаил «завязал».
— Мать, — сказал он однажды, едва переступив порог квартиры, — женюсь.
Что-то кольнуло в материнском сердце — то ли ревность, то ли еще что-то. Сын начал рассказывать о том, какая его будущая жена хорошая женщина, как он любит ее и ее ребенка.
— Ноги ее в моем доме не будет, — сказала Нина Афанасьевна, как отрезала. — Чужой ребенок мне не нужен.
И запретила жениться. Иногда Нина Афанасьевна становилась очень властной женщиной, и спорить с ней было бесполезно.
Через несколько лет она будет очень сильно корить себя за это и, чтобы как-то загладить вину, всячески стараться угодить сыну. Ведь на любые упреки с ее стороны он неизменно отвечал одно и то же: «Ты же сама разрушила мое счастье».
От чувства собственной (в большей степени ею же придуманной) вины ее любовь становилась все безмернее. А любовь, как известно, слепа. «Ослепла» и Нина Афанасьевна. И поэтому исправно на протяжении многих лет оплачивала карточные долги сына. В советские времена, как известно, казино в СССР не существовало. Игроки и шулеры летом оттягивались в курортных городах (на пляжах Сочи, Ялты и других), зимой же игра по-крупному шла на катранах (так назывались конспиративные квартиры, известные в узких картежных кругах Москвы и Ленинграда). Довольно часто фортуна поворачивалась к Михаилу задом, и тогда на помощь приходила мама. Потому что прекрасно знала, что за карточный долг в те времена убить не убьют, а «подрезать» могут основательно. Вот и моталась немолодая уже женщина с концертами по всему Советскому Союзу и за его пределами. Благо, имя работало на нее. А когда не хватало заработанных денег, в ход шло все, что можно было продать, лишь бы великовозрастный обормот был спасен.
...Пришло время, и Михаил «отблагодарил мать». Впервые он зверски избил ее, когда пожилая женщина встала около двери, не желая пускать его за бутылкой. (После этого стал издеваться над нею регулярно.) Поводом для избиения могло стать что угодно. От злости бил куда придется. Ломал руки, старался ударить по голове, переступал через лежащую в коридоре мать и шел за очередной бутылкой. Однажды избил только потому, что она, по его мнению, рано легла спать. В ночной рубашке пожилой женщине удалось спрятаться у соседки по лестничной площадке. Дошло до того, что изверг очень сильно... искусал родную мать, после чего практически бездыханную актрису врачи «скорой помощи» привезли в Склиф, где она пролежала долгое время. Но когда милиционеры решили возбудить уголовное дело, актриса отказалась написать заявление на собственного сына, мотивировав тем, что «это семейное дело»...
Дележ «нехорошей» квартиры
Закончилось «семейное дело» трагедией. Маленько протрезвев и обнаружив мать лежащей на полу без движения, сын решил, что убил ее, вышел на балкон и... бросился вниз с 11-го этажа.
Врачам удалось спасти великую актрису, но перед страшным диагнозом, поставленным ей после жутких побоев: «деменция — старческое слабоумие, энцефалопатия сосудов головного мозга и цереброваскулярная болезнь ДЭ третьей степени» — и они были бессильны.
Жить Нине Афанасьевне Сазоновой, практически потерявшей дееспособность, оставалось еще два мучительных года. И все это время между ее родственниками шла борьба за трехкомнатную элитную квартиру актрисы.
Приведем лишь несколько выдержек из интервью, данных главными фигурантами различным изданиям.
Внук Нины Сазоновой, Евгений Борисов: «Несмотря на то что я прописан в этой квартире, Сазонова оформила генеральную доверенность о праве на наследство на Свиренко (Лариса Свиренко, женщина, выдающая себя за племянницу Нины Сазоновой. — Ред.). По договору она должна обеспечивать Нину Афанасьевну питанием, медпомощью и уходом. Медпомощь она оказала — положила актрису в дом престарелых.
Я пришел к участковому, объяснил ситуацию. Он схватился за голову: „Надоели вы мне с этой квартирой“. Дал мне двух оперативных работников. Дверь пришлось взламывать, так как Свиренко отказывалась ее открывать, хотя в моем паспорте стоит штамп, что я прописан в этой квартире. Но жить я здесь не стану. Не могу. Ведь в этой квартире фактически убили двух людей...»
Кстати, внука своего, по свидетельству главной медсестры Павловопосадской ЦРБ, куда Свиренко поместила свою «горячо любимую тетю», Аллы Евграфовой, Сазонова терпеть не могла. «Она даже как-то спросила персонал: «А бандит сюда не придет?». Мы не поняли: «Какой бандит?» Она: «Да внук мой».
Лариса Свиренко: «Борисов стал продавать вещи из квартиры и саму квартиру собирался продать. Квартиру оценили в сто с лишним тысяч долларов. Говорит: себе я возьму семьдесят, тебе — тридцать. Что значит — тебе тридцать?!»
Впрочем, какое значение все эти разборки имеют теперь? Нины Сазоновой больше нет. И не все ли нам равно, кому досталась или достанется злополучная квартира? С нами останутся ее роли, ее чудесные задушевные песни: «Ромашки спрятались», «Стою на полустаночке», «Старый вальсок» и ее слова, сказанные о себе, о нас всех при жизни. Давайте послушаем их еще раз вместе.
Война
— Я увидела войну на Белорусском вокзале. В театре шла репетиция. Внезапно на сцену вышел главный режиссер (Театра Красной армии. — Ред.) Алексей Дмитриевич Попов и сказал: «Едем на Белорусский, оттуда сейчас уходят на фронт». Я должна была петь и плясать в паре с Тосей Романовой. Но, когда мы вошли в зал ожидания, во мне все замерло. На улице яркое солнце, ни облачка, а здесь — как перед грозой: люди прижались к стенам, говорят шепотом... У Попова на лице каждый мускул напрягся. Начали концерт. А вокруг тишина — ни смеха, ни аплодисментов. Вышли мы с Тосей. С нами два баяниста. Я запеваю: «Шел со службы пограничник, на груди звезда горит...». Глянула на Тосю, у нее по щеке слеза катится. Однако вторит: «Задержался у колодца, дай напиться, говорит...». И дрогнуло что-то в зале, люди оторвались от стен. Тут у меня горло перехватило. А вокруг уже плотным кольцом новобранцы, матери, жены, невесты. Поют вместе с нами. И плачут. Оборачиваюсь к баянистам: «Давайте частушки!» Ребята рванули мехи, мы с Тосей выбили дробь, и вдруг как удар грома: «По вагона-ам!» Матери заголосили, солдаты наскоро целуют их, жен, детишек, бегут по теплушкам. Толпа кинулась за поездом: «Прощайте, родные!» Кто-то из бойцов, перекрывая шум, затянул: «Шел со службы пограничник...». Весь состав грянул: «На груди звезда горит!» Долго смотрели им вслед. Будто знали, что из этих ребят почти никто не вернется.
В мае 1942 года под Харьковом часть, в которой выступала Сазонова, попала в окружение. В живых остались лишь несколько автоматчиков во главе с генералом Михайловым и сама актриса.
— Как-то перед самым рассветом остановились на лугу, спрятались в стогах передохнуть. Проснулись все разом: по лугу, перекликаясь и хохоча, ходят немцы. Бойцы рванулись к автоматам, я судорожно сжала их руки. Прошли немцы. И настала тишина. «Вот что, — говорит мне Михайлов, — идите дальше одна. У вас есть шанс: вы женщина — может, пройдете. Идите прямо по балке. За ней должно быть село, кто-нибудь из крестьян приютит. А нам один конец, в плен сдаваться не будем». И пошла я ночью по этой балке. Рано утром вышла к деревне. У одного дома стоит ведро с водой. Я к нему припала, оторваться не могу — несколько дней не пила, росу лизали с травы. Слышу, будто из-под земли, старушечий голос: «Девонька, иди-ка сюда». Рядом землянка, спустилась в нее. Бабка меня спрашивает: «Ты кто?» На мне платье форменное, назвалась медсестрой. «Снимай свою одежду, в деревне немцы». Дает мне старую кофту, юбку, мужской пиджак. «Наши-то где?» — спрашиваю. «Кажись, под Чепелем. Это совсем рядом. Бери хворостину. Встретятся немцы, мол, корову шукаю». Вышла на дорогу. У речушки немцы полощутся. Увидели меня, показывают в сторону Чепеля: «Там, пу-пу-пу — фронт». Прохожу, помахиваю хворостиной, а у самой коленки трясутся, вот сейчас в спину! Навстречу мотоциклисты с автоматами — страшно до жути. Чувствую, силы мои уже на пределе. Но иду. А к вечеру начался ураганный огонь. Залегла, головы не поднять. К рассвету утихло. Встала, поднялась на горку — в утренней мгле сожженная деревня дымится, только остовы печек торчат. У разрушенного сарая женщина на костре что-то варит в горшке. Присела возле. Вдруг сзади голос: «Гражданка, вы откуда?» Оглянулась — наши солдаты. У одного на гимнастерке медаль «За боевые заслуги». Вскочила, рванулась к ним — и упала без сознания...
«Деревенская актриса»
— Я встретилась с Василием Макаровичем на съемках его первой картины «Живет такой парень». Он дал мне прочесть сцены, в которых задумал объединить двух стариков, чтобы вместе, значит, им свой невеселый век доживать. И горько мне стало за свою Анисью, за ее запоздалое бабье счастье. Разве виновата она, что муж на фронте погиб? Шукшин тревожно взглянул на меня и спрашивает: «Что это вы такая невеселая? Аль не нравится?» — «Жалко, — отвечаю, — мне эту старую женщину. Была бы она помоложе, могла бы еще и полюбить». Шукшин засмеялся, весело подмигнул: «Будь по-вашему, сбавим нашей бабушке полтора десятка годков». Он возил этот фильм в свои родные края, на Алтай, а потом рассказывал мне, как на просмотре в одном деревенском клубе получил из зала записку: «Товарищ режиссер, кто играет эту тетку Анисью? Если наша, деревенская баба, то объясните, как ее научили играть. А ежели артистка, так что ж она у вас такая деревенская?»
Начало трудовой жизни
— Я всегда помню городок, в котором прошли мои детство и юность. Старинные дома, зеленые улочки с дощатыми тротуарами, сбегающие к Волге. В нашей семье было пятеро детей: мальчишки и девчонки. Жили дружно, весело, с музыкой. Отец играл на скрипке, мама на гитаре, сестры на балалайках, братья на баяне. У мамы был высокий сильный голос, у Симы, старшей сестры, — тоже, а у меня, самой маленькой, был «бас». Папа сажал меня на колени и говорил: «Давай будем вторить маме и Симе». По воскресеньям мама пекла ватрушки. Самовар был большущий, старинный. Напьемся чаю с ватрушками, окна нараспашку — и поем. А вечером всей семьей на Волгу. Река плещется, играет, пароходы огнями подмигивают...
Анна Михайловна Курятникова... Помню совершенно ясно, как я пришла к ней в первый класс. Она нас усадила: «Ну вот, дети, начинается ваша трудовая жизнь». Так и сказала — «трудовая». Внешне она была строгой, но это была строгость необычайно доброго человека. Анна Михайловна была одинока — ни мужа, ни детей. Жила тут же, в школе, очень любила эту свою школу — одноэтажную, с большими светлыми окнами, с большим огородом, в котором, помнится, мы всегда копались. И вся жизнь ее заключалась в нас, ее учениках. Она говорила: «Ребятки, не расстраивайте своих мам и пап. Если в школе провинились, дома не рассказывайте. Папы работают, мамы работают — зачем их огорчать? Хорошее домой несите, а в плохом здесь разберемся». Сидим мы за партами, выводим буковки. И только начинаем уставать, отвлекаться, как слышим голос Анны Михайловны: «Давайте-ка споем». За учебной доской у нее всегда стояла гитара. Достанет гитару, присядет на парту и скажет: «Петь будем тихонечко. Ты, Жора, очень громко поешь, пойди погуляй». Мы перепели с ней все русские песни и романсы! Переиграли все сказки и всех зверушек. Первая моя роль была Колобок. Эта замечательная роль досталась мне по праву: была я сбитая, юркая, ловкая девчонка. Так первая моя учительница заложила во мне любовь к творчеству — да нет, ко всему живому, яркому, к празднику, помогающему одолеть боль.
Ее открыл для экрана Александр Довженко. Увидев актрису в одном из спектаклей, пришел к ней за кулисы.
— Я хочу, чтобы вы играли в моем фильме, — предложил режиссер. — Это небольшая, но очень трудная — трагическая роль. Мать, потерявшая на войне сыновей.
— Да как же я смогу? — растерялась Сазонова. — У вашей героини уже взрослые дети, а моему сыну нет еще и пяти.
— У вас глаза матери. Ваши глаза скажут зрителю все.
Грустная любовь 
