Никита Михалков провел актерско-режиссерский мастер-класс для нового набора слушателей своей Академии кинематографического и театрального искусства. Встреча, на которой побывал aif.ru, прошла при поддержке Министерства культуры РФ и в рамках проекта «Творческие встречи и лаборатории».
Прославленный режиссер поделился опытом работы с актерами, приведя в пример истории из своей богатой практики. Так, на съемочной площадке фильма «Родня» (1982 г.), по словам Михалкова, у него произошел один показательный случай с Нонной Мордюковой. После ему пришлось даже извиняться перед Нонной Викторовной. Но свою режиссерскую задачу он выполнил.
«Я тебя оскорбляю, ты рыдаешь»
— «Родню» снимали в Днепропетровске. В сцене на вокзале было задействовано 500 человек массовки. От Мордюковой нужна была одна фраза: «Эх, ты!» На крупном плане она говорила ее мужу, — рассказывает режиссер. — Одна фраза. Мы снимаем пять, шесть, восемь, пятнадцать дублей. И все мимо. У нее сдают нервы. Она уходит. Я в мегафон прошу народную артистку Советского Союза Нонну Мордюкову вернуться. Атмосфера нагнетается и нагнетается. Она сидит уже расстроенная, взъерошенная.
Я снова: «Мотор!» Она за мной повторяет эту фразу, а я не могу объяснить, почему это не та интонация. Какой-то чудовищный по счету дубль, она уже готова на все — отношения порвать, уехать... К Паше Лебешеву обращаюсь: «Я скажу, когда камеру включить без „хлопушки“».
Нонна стоит абсолютно опустошенная. Я ей говорю: «Ну, вот посмотри. Пятьсот человек массовки. Весь город собрался, смотрит. Я тебя оскорбляю, ты рыдаешь, у тебя с сердцем плохо... ты представь, насколько все ужасно то, что я с тобой делаю. Меня люди ненавидят, и ты меня ненавидишь». Она меня начинает слушать, а я ее «утрамбовываю», заговариваю: «Мне всего-то надо, чтобы ты меня простила, посмотрела на меня, негодяя такого, который тебя унижает, и сказала: „Эх, ты!“ И пошла». Паша включает камеру. «Ну, скажи мне, негодяю и подонку: „Эх, ты!“» Она: «Эх, ты!» Я: «Снято!»
Мордюкова: «Сволочь! Я и до этого так же говорила!»
Потом я купил бутылку коньяка и пошел мириться с ней.
Девяносто, сто процентов людей не отличили бы этот дубль, который вошел в картину, от предыдущих. Понять, что в этот раз было именно так, как надо, мог только я. Вы спрашиваете, всегда ли я такой перфекционист в работе? Кино — это живая вещь. Кино мстит невероятно, если ты не выложился. Два или три раза в жизни я не доводил сцену до конца. Никто этого не замечал, но я каждый раз опускал глаза на этом моменте.
«К артистам нельзя подходить с одинаковой меркой»
Одна из слушательниц задала Никите Сергеевичу вопрос: «Получается, можно обманывать артиста, включать камеру, когда он об этом не знает? И есть ли еще случаи, когда его можно обмануть?»
— Артист — это такой тонкий механизм, к которому нельзя подойти с совершенно одинаковыми мерками, — ответил Михалков. — Когда я снимал «Неоконченную пьесу для механического пианино», мы не могли найти образ персонажа Богатырева. У него руки огромные, которые мы называли «верхние ноги». И придумали «шляпу»: заказали ему ботинки, в которых ему нужно было поджимать пальцы, он стал плоскостопным. И роль «полетела», как только Богатырев стал ходить по третьей позиции. Большой человек, замечательный, нежный, несчастный и обманутый, еще и с плоскостопием... Глупо сказать: «Подожмите пальцы и станете отличными актерами». Но в том конкретном случае это пошло на пользу роли.
«Блин, Сергеич, вот это кино!»
Отвечая на вопрос, чье мнение о картине ему важно, Михалков отметил, что для него значимее слова членов его съемочной группы, нежели профессионального критика.
— Когда к тебе подходит бригадир осветителей и говорит: «Блин, Сергеич, вот это кино!», то это важнее любых абсолютно статей кинокритиков, киноведов. Это мнение изнутри. Когда люди шесть лет снимают одну картину (Прим. — «Утомленные солнцем-2»), и это группа в 700 человек, и они не хотят заканчивать съемки, потому что они не хотят, чтобы кончилась эта атмосфера, — это и есть критерий того, что вы делаете большое кино по-настоящему.
И тут важен подбор команды. Если во время дубля осветитель посмотрел на часы с мыслью, когда ж уже будет обед, он не работает со мной. Потому что театральный актер заряжается от зрительного зала, а актер в кино заряжается от атмосферы на съемочной площадке, у него нет энергии зрителей. Если кто-то из группы перетягивает внимание на себя, забирая энергию помощи актеру, он не должен здесь работать. Это не человек команды. И именно это имеет гигантское значение, кто бы что ни говорил.
Есть другая история. Александр Адабашьян мне как-то рассказал, как приехал на съемки сериала. Сели с режиссером чай пить. Разговаривают. Подходит ассистент: «Можно снимать?» «Снимайте!» — отвечает режиссер. Снова подходит ассистент: «Мы сняли». «Ну, снимайте дальше», — отвечает режиссер. Это случай, когда в принципе режиссура как таковая не нужна. Быстро сняли, быстро смонтировали. Так и делают. Но это никогда не станет предметом искусства.
