Продюсер великих картин. Почему Третьяков не считал себя создателем галереи

Позже новорождённый этот станет одним из крупнейших льняных фабрикантов, увеличив наследный капитал в 45 раз. Он был бы забыт, как многие другие умеренно успешные дельцы тех времён. Но вышло так, что его имя - Павел Третьяков - забыть уже не получится.

Народные деньги

Причиной тому знаменитая на весь мир картинная галерея Третьяковка. Собственно, в любом справочнике о личности Павла Михайловича так и говорится: «Предприниматель, меценат, коллекционер, создатель Третьяковской галереи». Всё это верно, но нуждается в очень серьёзных поправках. Одну из них - пожалуй, наиболее важную - может внести сам Павел Третьяков: как раз создателем галереи он себя и не считал. Но кто же тогда её создал?

Что представляет собой современная Третьяковская галерея? Инфографика Подробнее

«Деньги, которые я трачу на картины, не мои, - говорил Павел Михайлович. - Это деньги рабочих фабрики Третьяковых. Галерею создал не я, а они. Я только доверенный их. И наживаю деньги для того, чтобы вернуть нажитое народу в виде полезных учреждений». Формулировка чеканная. Третьяков был скорее продюсером - хладно­кровным, целеустремлённым и достаточно жёстким. Он не собирал предметы ж­ивописи, он осуществлял сокровенный и дерзкий замысел.

В возрасте 28 лет, отправляясь за границу, предприниматель Третьяков по договорённости с партнёрами составляет своё первое завещание. И в одном из первых пунктов просит парт­нёров не осмеять его желания создать картинную галерею русского национального искусства: «Капитал же 150 тыс. руб. серебром я завещаю на устройство в Моск­ве художественного музеума или общественной картинной галереи…» Отметим - галерея изначально задумывалась не как личное собрание картин, а как общественное достояние.

Цена ошибки 

Одна из первых заповедей продюсера гласит: «Звезда может сидеть на прокуренной кухне, пить водку и не знать, что она - звезда». Именно в таком положении находилась тогда русская национальная живопись как таковая. Если её существование и признавалось, то не более чем на уровне вялого повторения второ­сортных европейских клише. Так что партнёры Третьякова по бизнесу действительно могли бы его осмеять. Что впо­следствии признавалось и самим автором завещания: «Если иногда какой-нибудь художник наш и напишет недурную вещь, то считалось, что это случайно. И что он потом увеличит собой ряд бездарностей. Я был иного мнения».

Однако на тот момент авторитет Третьякова по части живописи был крайне низок. Виной тому оказался он сам. Молодой купец 21 года от роду, влюблённый в живопись и сам мечтавший стать художником, решает приобщиться к миру старых мастеров. И отправляется на Сухаревку - московский рынок, где торговали картинами и анти­квариатом. Знаменито место было в том числе и непревзойдёнными жуликами, о которых в Москве говорили так: «У сухаревских можно хоть Рембрандта купить, да трудно потом будет сбыть!» Сами торговцы это не особо скрывали: «Мадама у меня диван француженки Рекамье заказала... Где такой сыщешь? Придётся Ваське-столяру велеть сделать. Он тебе какую хошь Рекамью загнёт!»

Третьяков не мог всего этого не знать. И тем не менее он покупает 9 картин вроде бы «старых голландцев», отдав за них 900 руб. Что именно купил Третьяков, крайне вежливо объясняет его дочь Александра Боткина: «Были ли эти картины оригиналами - сказать трудно». Купец и художник Илья Остроухов куда более конкретен: «Первые ошибки в столь трудном деле, как определение подлинности старых картин, навсегда отвернули его от собирательства старых мастеров». 

Приходится признать - в самом начале своей карьеры по части живописи Третьяков не обладал ни знаниями, ни чутьём. И был жестоко наказан за свою самонадеянность. 

«Карабас-Барабас»

Это поражение Третьяков сумел превратить в победу. Он извлекает из произошедшего ценный урок: «Самая подлинная картина та, которая лично куплена мной у художника». По большому счёту, именно этот момент можно считать рождением Треть­яковки как галереи русского национального искусст­ва.
Правда, пока без искусства как такового. Его необходимо было создавать практически с нуля - под свой замысел. И если деньги на галерею, по выражению Треть­якова, принадлежали рабочим его фабрики, то вся продюсерская деятельность по созданию великой русской живописной традиции целиком и полностью заслуга самого Павла Михайловича.

Он действительно преображался, когда занимался этим делом. На фабрике Треть­яков завёл порядки довольно строгие. Вот воспоминания одного из служащих: «К тем, кто хорошо работал, он относился с полным доброжелательством. Однако не терпел пьянства, вызывал в кабинет и предупреждал: «Если я ещё раз замечу вас пьяным, я вас уволю». В работе с художниками этот подход был неприменим - многие из них пили феерически. И уж тут Третьяков снисходил к этому греху, поддерживая, например, больного алкоголизмом Алексея Саврасова. 

А вот о том, хороша работа или нет, судил по-своему, ино­гда пытаясь помыкать художниками, почти как Карабас-Барабас своими куклами. Так, Илью Репина Павел Михайлович заставил переделывать ряд работ, впоследствии признанных классикой: «Да, лицо в картине «Не ждали» необходимо переписать. Нужно более молодое и симпатичное». Или вот: «В преж­нем «Крестном ходе» была одна-единственная благообразная фигура, и ту вы уничтожили… Вообще, избегните всего карикатурного и проникните все фигуры верою». Многие брали под козырёк, а Репин до того увлёкся доделыванием своих работ, что повадился править их непо­средственно в галерее Третьякова. Тот вынужден был отдать приказ служителям не пускать Илью Ефимовича внутрь, если заметят при нём краски и кисти.

Опередить царя

Заметив, что русские художники всё больше склоняются к сюжетности и «литературщине», Третьяков умным ходом возвращает их к живописи как таковой, затеяв проект, где не было бы места ни бурлакам на Волге, ни измождённым детям, тянущим бочку воды, ни жирным, противным монахам.

Авторов этих известных картин, Илью Репина и Василия Перова, Третьяков привлекает к работе над линейкой портретов современных знаменито­стей - «писателей, композиторов и вообще деятелей по художественной и учёной части». Результат - восхитительные портреты Мусоргского, Толстого, Тургенева, Островского, Чайковского и многих других.

Забавно, что сам замысел галереи был несколько вольно­думен. Третьяков настаивал, что она должна быть обязательно частной и что к государству за помощью обращаться нельзя ни в коем случае. Это был вызов, и он был принят - в Петер­бурге стали формировать Русский императорский музей. Гонка была чрезвычайно увлекательной, а финал по­учителен. В 1893 г., когда Третья­ковка открыла двери для общественности, император Александр III будто бы с досадой сказал: «Москов­ский купец опередил государя». Русский музей откроют лишь два года спустя. 

И конечно, постоянная идеологическая накачка. «Для меня интереснее бы иметь русский сюжет», «Лучше дать полную свободу художнику как наблюдателю», «Мне не нужно ни богатой природы, ни великолепной композиции, ни эффектного освещения, никаких чудес. Дайте мне хоть лужу грязную, да чтоб в ней правда была, поэзия». Эти слова Третьякова, усвоенные художниками, определили облик отечественной живописи на многие годы вперёд.