20 июня народный артист России Владимир Коренев отмечает 80-летие. Чем сейчас живет известный актёр, который в золотой фонд советского кино вошел как исполнитель роли Ихтиандра в ленте «Человек-амфибия»? Выяснил АиФ.ru.
Ольга Шаблинская, АиФ.ru: Владимир Борисович, вы сыграли в пяти десятках фильмов. И тем не менее для зрителя вы навсегда останетесь Ихтиандром — юношей с человеческими лёгкими и одновременно жабрами акулы — из ленты «Человек-амфибия» Владимира Чеботарёва. Судя по воспоминаниям членов съемочной группы, работа над фильмом шла тяжело, случались драматические ситуации вплоть до того, что несколько раз вы оказывались на волосок от гибели.
— Для меня те съемки тяжелыми не были. В 20 лет ты об опасности не думаешь. Наоборот, я получал удовольствие от того, что делаю. Во-первых, меня и Настю Вертинскую обучили плавать в бассейне Института физкультуры в Ленинграде. Я научился и подводному плаванию, и стилю «дельфин». Спасибо авторам картины за это, плаваю до сих пор хорошо.
Что же касается экстремальных ситуаций, то да, они были. Я прыгнул со скалы на большую глубину, а цепь, которой я был закреплен, матрос в этот момент выронил из рук. Слава богу, оператор увидел, что цепь падает, бросил камеру и успел поймать её. А иначе утащила бы меня цепь на дно: она была 60 метров длиной и весила килограмм 50. Я потом только понял, что произошло, когда мне рассказали. Я же прыгал в воду без маски, а под водой ты ничего не видишь, муть сплошная перед глазами. Ещё был случай: мне выдали акваланг и спустили под воду, я был привязан к якорю. А баллон оказался пустой, выработанный, воздуха в нём не было. И тогда инструктор отдал мне загубник от своего акваланга, а сам стал подниматься. Слава богу, всё кончилось благополучно. Было очень опасно с такой большой глубины выходить. Может быть баротравма легких, барабанные перепонки могут лопнуть. Но, повторюсь, совершенно никто из нас о трудностях не думал. Мы с удовольствием своим делом занимались. Единственное, что было тяжело, — мне было страшно холодно под водой. У меня тогда не было ни капли подкожного жира. Поэтому периодически съёмки прерывали, на берегу меня укутывали в огромную пастушью шубу и отпаивали коньяком.
— Вашу возлюбленную по фильму — красавицу Гуттиэре — играла Анастасия Вертинская. Какое у вас осталось впечатление от сотрудничества?
— Она была совсем еще ребенок тогда, в 9 классе училась. Но была ответственным и профессиональным человеком, что удивительно для такого юного возраста. Настя плавать быстрее меня научилась, вообще везде без дублера снималась под водой. Съемки выпали на время школьных экзаменов, и мы договорились, что Настя будет их сдавать в бакинской школе: заграничный портовый город снимали в советском Баку. Она бегала сдавать экзамены в перерывах между съемками, а я ей помогал. Настя выскакивала в коридор, я ей что-то говорил из того, что помнил еще со школы. Особенно запомнилось, как мы сдали экзамен по литературе, сочинение написали.
Что же касается съёмок, то Настя всё делала замечательно, она очень обучаемый человек, очень способный. И вообще, Анастасия Вертинская — одна из очень немногих советских и российских звезд настоящего европейского уровня. У неё нет ролей, сыгранных «просто так», все её работы в кино, в театре — замечательные. Она удивительно талантливая актриса, очень серьезная, очень ответственная.
— Давайте теперь немного поговорим о Кореневе — муже и отце. Ваша супруга — заслуженная артистка РФ Алевтина Константинова. Вы женаты с 1961 года. Сегодня, в век разводов, это что-то невероятное. Владимир Борисович, как выбрать человека, чтобы на всю жизнь?
— Я никогда себе не задавал таких вопросов, никогда не теоретизировал на эту тему. Я просто живу так, как мне живется. Так получилось, что с этой женщиной я прожил всю жизнь. Значит, она мне подходит. Значит, я ее люблю, мы друг другу подходим, мне с ней комфортно. Значит, есть химия, которая и называется любовью. Что касается вашего вопроса... Хуже всего, если ты занимаешься рефлексией по этому поводу. Ни в коем случае не надо этого делать. Может быть, потому люди и расходятся, когда начинают об этом думать.
— И вы, и ваша супруга, и ваша дочь, актриса Ирина Коренева, много лет служите в «Электротеатре Станиславский», который когда-то был Московским драматическим театром им. Станиславского. При этом ещё и играете в одних спектаклях. Вы научились разделять работу и дом?
— А никак не надо их делить! Для меня, во-первых, театр — это не работа. Я никогда не устаю ни на спектаклях, ни на репетициях, я получаю от них удовольствие. У Ильфа и Петрова я прочёл очень смешные строчки: «Артистов окатил потный вал вдохновенья». Вот это самое страшное. Если я вижу пот у актёра, думаю: «Ты зачем, парень, сюда пришел?» Не надо тебе ходить в это дело, если тебе это трудно, и ты еще показываешь, как тебе тяжело играть, как ты мучаешься. Зачем? Актёрство — это замечательное дело. В нём есть азарт, кураж. Я вообще люблю куражливых актеров, это для авантюристов профессия, а не для бухгалтера. Представляете, какая авантюра: ты выходишь на сцену, а в зале сидит несколько сотен зрителей, и все деньги заплатили. И ты их приводишь в состояние, которое тебе нужно. Это гипноз, которым ты каждый день занимаешься, коллективный гипноз. Вот мы вместе с театром и с женой и дочкой и гипнотизируем.
— Глядя на вас в жизни, думаешь, будто у Коренева вообще нет проблем: вы всё время шутите, всё время бодры. В чем секрет такого жизнелюбия?
— Знаете, я вообще не люблю сухарей, людей без юмора. Они опасны. Опасны именно отсутствием юмора. В России невозможно прожить без чувства юмора, ты просто сдохнешь. А ваш вопрос… Я вообще люблю жизнь, и это дает мне силы. Когда перестану радоваться, наверное, это и будет мой конец. Счастье — когда ты не задумываешься. Толстой задал вопрос философу Соловьеву: давая людям образование, не лишаем ли мы их счастья невежества? Потому что это действительно счастье. Вот человек живет, допустим, с женой. Не знает, что она ему изменяла, и он счастлив. Но если он узнает, каково ему будет? По сути дела, это библейский вопрос. У Экклезиаста тоже написано: «Ибо многие знания — многие печали». Как примирить знание и радость в жизни, чтобы печаль не пришла? Потому что следствием глубоких размышлений, в общем-то, всегда бывает печаль. Конечность — это тоже печаль. Я понимаю, что умру, куда деваться, никто этого не избежал, кроме Христа. Но не надо о конечности задумываться.
— Есть что-то, чего вы боитесь больше этой самой конечности, Владимир Борисович?
— Одиночества. Я в спектакле «Синяя птица» об этом говорю со сцены. Вот я помер, и апостол Пётр меня пропустил в рай. Сижу я в раю в белых одеждах на облаке, вокруг меня птички летают, колокольчики звенят, музыка хорошая. Ни выпить, ни закусить не несут. Ни души вокруг. Я сижу 15 минут, 20, 30, никого нет. И я начинаю рассуждать: а зачем мне это счастье?.. В одиночку-то радоваться неинтересно!
