В принципе одного этого названия достаточно, чтобы понять, о ком идёт речь. Потому что существует только один человек, которого называли «яснополянский исполин», — Лев Николаевич Толстой.
Банальные слова энциклопедий (что отечественных: «Лев Толстой — великий русский писатель», что зарубежных: «Leo Tolstoy — один из величайших романистов мира») особых эмоций уже не вызывают. И напрасно! Величие Толстого не та вещь, от которой можно просто отмахнуться, что признавали литераторы немаленького калибра.
Солнце против правил
Скажем, Владимир Набоков, который ставил себя чрезвычайно высоко, о Толстом говорил с почтительным придыханием. А на своих лекциях он устраивал целое действо. Задёргивал шторы и зажигал дальнюю лампу: «Это Пушкин на небосводе русской словесности». Зажигал лампу поярче: «Это Гоголь». Ещё ярче: «Чехов». А потом распахивал шторы и под ослепительное солнце возглашал: «А это Толстой!»
Боксёр Эрнест Хемингуэй мыслил в других категориях: «Я начал очень скромно и побил господина Тургенева. С господином Стендалем у меня дважды была ничья... Но ничто не заставит меня выйти на ринг против господина Толстого».
Заметим, что это всё о покойном уже классике. Ивану Бунину довелось встретиться с живым и полным сил писателем. Вот что говорил будущий нобелевский лауреат: «Быстрый, страшный, со своими страшными, серыми, глубоко запавшими глазами... Я даже чуть не...» Далее следовали слова не для печати — мол, при одном только виде Толстого с ним случился приступ медвежьей болезни.
Это физически ощутимое, подавляющее, вгоняющее в ужас и трепет величие идёт вразрез с привычным образом седобородого мудрого старца. Впрочем, вразрез с этим образом идёт многое. Толстой всегда шёл против всех и всяческих правил, ломал их нещадно и выстраивал свои.
Давай деньги!
Так, ему удалось окончательно превратить литературу в профессию, которая может прокормить и писателя, и его семью. Разумеется, кое-какие выплаты доставались авторам и до Толстого. Но только он поставил дело на постоянную основу.
1852 год, никому не известный молодой человек, скрывающийся под инициалами Л. Н. Т., посылает рукопись «Детство» в журнал «Современник», которым руководит поэт Николай Некрасов, знаменитый среди коллег прозвищем Кровопивец за феерическую жадность в гонорарной политике. Рукопись принимается с восторгом, однако при этом сообщается, что денег дебютантам не положено.
Автор в это время служит на Кавказе артиллеристом. Теоретически всё его время должна занимать война, что отчасти подтверждается им самим: «По мере сил моих буду способствовать с помощью пушки к истреблению хищников и непокорных азиатов». Но даже в условиях чеченских набегов он успевает дать в письмах Некрасову такую взбучку, что тот сдаётся и платит дебютанту 50 рублей за авторский лист.
Дебютант же любил английского писателя Сэмюэля Джонсона, говорившего: «Все, кроме завзятых болванов, всегда писали только из-за денег». И усиливает давление на Кровопивца. В результате молодому Толстому удаётся повысить свой журнальный гонорар до 100, а потом до 250 рублей за лист, а немного погодя — добиться процента с выручки. Для сравнения: вечный соперник Толстого Фёдор Достоевский в среднем получал 100-150 рублей. Неподъёмную глыбу «Войны и мира» Толстой продал по 500 рублей за лист, а последний свой роман, «Воскресение», — за 1000.
Ударом на удар
Напор и величие Льва Николаевича были настолько сильны, что капитулировали не только издатели — Толстой был первым, кто сумел выиграть в безнадёжном, казалось бы, противостоянии «писатель против государства».
Начал, впрочем, не он. Издательская фирма «Посредник», проект Толстого, выпускала недорогие книги для народного просвещения. Одно это уже казалось подозрительным. Цензор Климент Воронич прямо писал: «Впервые в литературе такой гениальный талант посвящён сермяжному народу». Ознакомление с содержанием книг «Посредника» возмущало уже до глубины души: «Духовная пища, предлагаемая народу в форме художественно изложенного мировоззрения графа Толстого, есть чистейший разлагающий яд». Под «ядом» понимали, например, отрывок из романа Фёдора Достоевского: «Рассказ старца Зосимы» как несогласный с духом учения православной веры следует запретить к печати«. Книгу «Пословицы на каждый день» отклонили, поскольку там не было «ни перечня святых, ни генеалогической таблицы царствующего дома». И в довершение потребовали полного исключения из книжек девиза: «Не в силе Бог, а в правде».
Толстой же отвечает ударом на удар — и делает это настолько мощно, что всем становится ясно, кто тут победитель. Вот что записывает в своём дневнике литератор Алексей Суворин: «Два царя у нас: Николай II и Лев Толстой. Кто из них сильнее? Николай II ничего не может сделать с Толстым, тогда как Толстой, несомненно, колеблет трон Николая и его династии. Его проклинают, отлучают от Церкви. Толстой отвечает, ответ расходится в рукописи и в заграничных газетах. Попробуй кто тронуть Толстого. Весь мир закричит, и наша администрация поджимает хвост».
И даже этого мало. В финале своей жизни Толстой перестаёт быть писателем, но взамен достигает каких-то совсем уже невозможных высот. Лучше прочих об этом сказал православный философ Василий Розанов: «Толстой, при полной наличности заблуждений, ошибок и дерзких слов, есть огромное религиозное явление, может быть, величайший феномен русской религиозной истории за 19 веков».
