155 лет назад, 16 декабря 1866 года, в семье селенгинского купца первой гильдии родился первенец. Дело было в Москве, куда этот самый купец переехал по вполне логичным соображениям — он занимался торговлей чаем. Древняя столица России, будучи самым крупным потребителем этого продукта, конечно, была наиболее перспективным местом. Звали купца Василием Кандинским.
Точно так же, Василием, он назовёт и своего сына, которому будет суждено стяжать роду Кандинских небывалую мировую славу. Потому что словосочетание «Василий Кандинский» уже больше ста лет означает только одно: «Русский живописец, художник и теоретик искусства, стоял у истоков абстракционизма».
Хотя на отсутствие славы этот род, в общем, никогда не жаловался. Если даже оставить в стороне семейные предания о предках — князьях мансийского Кондинского княжества, то всё равно будет, чем похвастать. Правда, слава эта была с отчётливым криминальным душком, но для наших палестин это, наверное, даже прибавляет авторитета и веса.
Скажем, прапрадед нашего героя, якутский посадский Пётр Кандинский был в 1752 году посажен в острог за ограбление церкви, а потом сослан в Нерчинск. Зато его женой была Дарья Атласова — судя по всему, родственница знаменитого первопроходца Владимира Атласова, подарившего России Камчатку.
Прадед пошёл по стопам отца. Хрисанф Петрович Кандинский был знаменитым разбойником, грабил купцов на таёжных дорогах и тропах в Китай. Разбогатев на грабежах, стал купцом, а впоследствии даже «коммерции советником». Между прочим, это звание приравнивалось к VIII классу статской службы по Табели о рангах и соответствовало коллежскому асессору, а в армейском эквиваленте — к майору. Кстати, его брат Алексей принимал у себя дома ссыльных декабристов, например, князя Сергея Волконского.
Дед, Сильвестр Хрисанфович, легально занимался торговлей пшеницей, а по непроверенным данным — ещё и ростовщичеством. Вроде бы даже промышлял тайной — в обход казны — добычей золота, но здесь уже нет совсем никаких достоверных данных, а сплошь наветы недоброжелателей. То, что в недоброжелателях ходила чуть ли не вся Нерчинская волость, опутанная кабальными долгами всесильному клану Кандинских, никого не волнует.
Отец художника, Василий Сильвестрович, был интеллигентным светским человеком. Он женился на барышне, происходящей по матери из рода остзейских немцев. Дома у них царило двуязычие, и будущая мировая знаменитость заговорила по-немецки едва ли не раньше, чем по-русски. Однако криминальные наклонности никуда не делись и в этом колене рода. Правда, перешли в другую плоскость. Василий Сильвестрович ездил в Лондон, встречался там с «первым русским социалистом» Александром Герценом и нелегально ввозил в Россию его журнал «Колокол» и альманах «Полярная звезда».
Словом, Кандинские — это люди беспокойные, с явным авантюрным складом характера, склонные к крутым поворотам. Это в полной мере проявилось и в жизни Василия Васильевича. Но не сразу.
Поначалу его карьера развивалась более чем логично. Дальние предки — разбойники, потом — торговцы, а потом что? Правильно, юристы.
Василий Васильевич учился на юрфаке Московского университета. Учился очень даже неплохо. Диплом выпускника Кандинского насчитывает двенадцать отметок «весьма удовлетворительно», что соответствует нынешнему «отлично». И всего три отметки «удовлетворительно» — аналог современного «хорошо». В целом — более чем заслуженный диплом «первой степени». С дальнейшими очень хорошими перспективами — его оставили в университете «для подготовки к профессорскому званию и написанию диссертации».
Но тут знаменитая родовая авантюрность взяла своё. В возрасте тридцати лет Кандинский оставляет юриспруденцию и решает стать художником. В истории отечественного искусства случай уникальный. Можно вспомнить только Павла Федотова, который в двадцать девять лет оставил офицерскую карьеру и подался в вольные художники. Правда, автор «Свежего кавалера» и «Сватовства майора» к тому моменту был уже признанным живописцем-любителем. Его работа «Встреча Великого князя» была куплена самим Великим князем, Михаилом Павловичем. У Кандинского же не было ничего, кроме воспоминаний о детских занятиях рисунком, да о запахе скипидара «таком обворожительном, серьёзном и строгом».
Правда, была ещё удивительная способность. Некоторые называют её даже девиацией, отклонением от нормы. Называется это явление синестезией. Описывается оно так: «Особое восприятие, при котором раздражение одного органа чувств наряду со специфическими для него ощущениями вызывает и ощущения, соответствующие другому органу чувств». То есть такие люди могут в прямом смысле слова видеть музыку и слышать цвета. Для композиторов это нормально — так, Ференц Лист и Николай Римский-Корсаков видели окраску музыкальных тональностей.
Для художника это тоже нормально, но мучительно. Потому что именно художник сталкивается с вопиющей несправедливостью. Во всяком случае, художник традиционный, которому «положено» изображать людей, животных, и вообще мир вещей. Пусть даже фантастический.
А хочется изображать музыку, которая в тебе звучит, и ты совершенно ясно видишь, как и в каких цветах это ляжет на холст. Но изображать нельзя, поскольку музыка штука такая, что на выходе ты получишь нечто непонятное — завихрения, цветовые пятна, линии, точки, фигуры… Короче, абстракцию.
Потомок разбойников, юрист Кандинский обладал обострённым чувством справедливости и безупречной логикой. Почему нельзя? Почему музыке разрешено быть абстрактной, а живописи — нет?
Доводы, приводимые им, великолепны: «За некоторыми исключениями, на протяжении нескольких столетий музыка была искусством, посвящённым не воспроизведению природных феноменов, а скорее выражению души творца через музыкальные звуки… Крик петуха, скрип двери, лай собаки, которые может поразительно искусно воспроизвести скрипка, никогда не будут признаны произведениями искусства. Настройте свои уши на музыку, раскройте глаза для живописи и… перестаньте думать!»
Собственно, секрет абстрактного искусства в этом и состоит. Когда ты слушаешь музыку, ты не думаешь, а чувствуешь. То же самое должно, по идее, происходить и перед беспредметным полотном. Простая мысль, которая вызывает смуту, а иной раз и бешенство вот уже больше ста лет.
