В 24 года она бросила все и уехала из Москвы в никуда. В город, куда наведывалась до этого всего раз, где ни квартиры, ни друзей. Но был он — красивый, интеллигентный... 30-летний женатый мужчина с маленькой дочкой. Они прожили вместе без малого 45 лет. Отказавшись от карьеры актрисы и рождения ребенка, она посвятила ему всю свою жизнь. А для него всегда главным был театр. Она — это Людмила Шувалова, он — Владислав Стржельчик.
Расписались только через 7 лет
— Это было в июне 1950 года в Сочи, — вспоминала Людмила Павловна при встрече. — Я отдыхала, БДТ там гастролировал. Владик уже был ведущим молодым актером, а театр имел сумасшедшую популярность. Нас познакомили, мы стали видеться. Я только окончила училище, и мне было лестно его внимание. Говорил он в основном о театре. Но между прочим заметил, что женат и семейная жизнь не ладится. Я не придала этому значения. В Москве меня ждал человек, который хотел на мне жениться...
Однако уже через полгода я переехала в Ленинград. Сейчас даже сложно представить, что это произошло со мной! Какое-то наваждение... Представляете, что значило раньше потерять московскую прописку? К тому же меня только приняли в Театр Гоголя. Но я вдруг поняла, что хочу быть с этим человеком... И хотя папа был категорически против моего отъезда, работая в отделе культуры в Совмине, помог сделать мне перевод в БДТ. А провожая, сказал: «Будет трудно — немедленно возвращайся».
Конечно, меня смущало, что Владислав Игнатьевич женат. Но со временем я поняла, что первая его супруга была далека от театра и вела свою жизнь. Думаю, поэтому произошел разрыв. Мне казалось, Владику очень плохо оттого, что его не поняли. В БДТ нам пошли навстречу — дали комнату в общежитии, хотя мы не были расписаны, а Стржельчик не разведен. Однако все же пытались влезть в нашу жизнь: парторганизация, комсомол...
Татьяна Уланова, АиФ.ru: Вас сразу обеспечили работой?
— О чем вы говорите? Это теперь молодежь сразу требует Гамлета! Владик окончил студию при БДТ, театр растил его для себя. А я кто такая? С улицы пришла туда, где блистали свои звезды. Начала с массовки. Но и потом не заняла положения, достойного актрисы БДТ, всю жизнь посвятив мужу.
— Отказывались от ролей?
— Бог с вами! Мне просто их не давали. Театр жесток. Ему нужно принадлежать на сто процентов! Я бы не отказалась ни от одной рольки, но в театре сразу видно, чем человек дышит. Все знали, что для меня главное — Владик. После репетиций я стремглав бежала домой, чтобы приготовить ему обед...
Несмотря на то, что расписались мы только через 7 лет, у меня не было комплекса незаконной жены. Мне было хорошо с ним, и я никогда ничего не требовала. Хотя он был совсем не простой человек — уже избалован успехом. Через три года — в возрасте 33 лет! — получил заслуженного. В те времена! У-у-у, что вы, это было чудо! Однако при всем своем благополучии внутренне он был очень незащищен и нуждался в поддержке.
«На ребенка меня бы уже не хватило»
— Вы ездили с мужем на гастроли?
— Всегда. У меня от него даже писем нет. Если вдруг он ехал один — звонил по несколько раз в день. Казалось, проверял: жива я или нет. Или ревновал. Особенно в молодости. Ко мне приезжали из Москвы друзья, подруги, мы встречались, скажем, в Мариинке и тут же бросались друг другу в объятия. Владик неистовствовал: «Кто такой? Почему поцеловал? Откуда ты его знаешь?..»
— Разве красавца Стржельчика не одолевали поклонницы?
— Наверное, у меня такой характер — я даже в молодые годы не ревновала. Мне вообще кажется, нет мужчины, который бы всю жизнь был верен одной женщине. У нас с Владичкой было главное — театр, в котором я помогала ему жить.
— Ходили легенды, что он всегда был одет с иголочки, а ароматы духов, исходившие от него, сводили женщин с ума. Он мог сказать, что вы купили ему не ту рубашку, не тот галстук?
— Никогда. Во-первых, потому что мы покупали все вместе, а во-вторых, он даже не знал, какой галстук нужен к какой рубашке и какие носки. Не знал, где взять вещи, хотя много лет они лежали на одних и тех же полках. «Дай платок». — «Возьми в шкафу». — «А где?». Ему это было не нужно. А я никогда никуда не могла уехать — он не пожарил бы себе даже яичницы. Мы жили театром, говорили о нем с утра до вечера. Поэтому я считала, что если есть у него на стороне выплески души — пусть будут. Главное-то было дома, со мной. Если б почувствовала, что он может уйти, наверное, заволновалась бы.
— Боролись бы?
— Не уверена. Наверное, я гордый человек — не стоит опускаться до унижений борьбы с кем-то... А потом у меня перед глазами всегда стоял потрясающий пример первой супруги Мравинского. Когда мы с Владичкой купили дачу на Красном озере, она оказалась нашей соседкой. Интеллигентная пожилая женщина, от которой в 60 с лишним лет ушел муж. Понятно, что ей было и больно, и обидно — разрушен дом, в котором прожито много лет. Но с каким достоинством она несла эту трагедию! Ни перед кем не унижалась, не жаловалась, о Мравинском говорила только в превосходной степени. Никому и в голову не приходило ее жалеть. Она сумела остаться бывшему мужу другом.
У Владислава Игнатьевича с первой женой так не получилось — видимо, они были друг другу чужими. Когда мы стали жить вместе, я всегда старалась его дочке что-то купить. Но Стржельчику не разрешали с ней встречаться.
— Никогда не жалели, что не родили ребенка?
— Нет, это было сознательно. Мы с Владиком были в Ленинграде одни. Папа мой уже умер, мамочка после инсульта — в тяжелом состоянии. Брат только окончил школу, и Владичка помогал ему и маме. Рассчитывать было не на кого. При всей своей нетребовательности бытовой суеты он не переносил. Владик просил: «Давай родим». Но я сказала: «Мы с тобой не справимся». Я не очень выносливый человек — на него, театр и ребенка моих сил не хватило бы. Может, и не права была...
Беда началась с «Макбета»
— Многие актрисы не рожают, всю жизнь посвящая театру. Но у вас и актерская судьба не сложилась...
— На каком-то этапе вдруг поняла, что никогда бы и не заняла в театре высокого положения. Рядом были другие актрисы. Лучше.
— Не каждая актриса в этом признается.
— Наверное, это мой недостаток. Может, недооценивала себя, а может, напротив, оценивала очень здраво. Владиславу Игнатьевичу же было хорошо. Он в БДТ ни разу ни одного слова за меня не замолвил. Моя творческая судьба его не волновала. К слову, и то, что мы имели в жизни, у нас было только потому, что этого хотела я. Первое жилье получили — и прекрасно, его там все устраивало. Все уже давно переехали в другие районы, в хорошие квартиры, а мы сидели в плохой, далеко от центра. И пока я не начала пилить, он ничего не хотел делать. Прожив в Московском районе 30 лет, мы лишь к старости переехали в центр. Кроме театра, ему не нужно было ничего.
— Но и в театре со смертью Товстоногова начались проблемы — Стржельчик почти ничего не играл.
— Так сложилось: пришли другие режиссеры, которые не видели его в своих спектаклях. Эти долгие годы муж очень страдал. Хотя, когда я успокаивала: «Ну, Владя, не переживай ты так!», отвечал: «А я и не переживаю». Но я-то знала, что он ждет новой роли. И вдруг лет через пять Чхеидзе ставит «Прихвостня» Эдуардо де Филиппо и дает Владичке роль. Потом предлагает ему сыграть Дункана в «Макбете». Мужу эта роль была неинтересна, он считал ее слишком маленькой, но согласился. С «Макбета» и началась беда. Наверное, это действительно мистическая пьеса...
Болезнь подкралась неожиданно. Владичка всегда был веселым, в хорошем настроении. А тут начал приходить мрачным, сильно уставал. Вернется из театра — ложится. Я думала: все-таки 70 лет...
Потом он поехал один на небольшие гастроли в Швейцарию, вернулся грустный: «Больше никуда без тебя не поеду! Ой, как мне было трудно! Пойду гулять — прихожу больной». Однажды куда-то вышел, вернулся: «Еле дошел... Держался за стенку». Я предложила вызвать врача — «Нет, нет, у меня сегодня „Пылкий влюбленный“, не надо». А самому все хуже и хуже. Я говорю — он плохо понимает. Позвонила друзьям в Военно-медицинскую академию, где Юрий Леонидович Шевченко был начальником. Врачи приехали, сделали кардиограмму и говорят: «Мы вас забираем». Он: «Нет, у меня сегодня спектакль, никаких больниц». Это был первый звонок того страшного недуга, который его и погубил. Но врачи не услышали. Владик продолжал шутить, рассказывал анекдоты, и они думали: ну какой же он больной? А муж просто не хотел выглядеть хворым.
В следующий раз он играл в «Пылком влюбленном» и вдруг забыл текст... После спектакля сидел в гримерной белый как мертвец. На следующий день пошел к врачу. Тот говорит: «У вас предынсультное состояние. Поезжайте в санаторий». Пока я оформляла путевку, муж продолжал репетировать «Макбета». И каждый день возвращался из театра невменяемый: «Я не могу запомнить текст...» А текста — две страницы! Начинаем работать вместе, я подаю реплики, он говорит-говорит, и вдруг — затычка. Один раз скажет, второй — не может. Я испугалась: «По-моему, надо не в санаторий ехать, а обследоваться». В этот раз он согласился: «Пожалуй, ты права».
Когда Институте нейрохирургии доктор дала направление на компьютерограмму с диагнозом опухоль мозга, мне стало плохо. Пыталась гнать от себя страшные мысли, думала: этого не может быть. Но на следующий день после обследования ко мне подошел другой врач: «Должен вас огорчить...». Сейчас я даже не понимаю, как могла это выдержать, не потерять сознание. «Ему ни слова!», — говорю доктору и при появлении мужа начинаю улыбаться — «Ничего страшного!»..
Но жизнь-то идет. Заказаны новые костюмы для спектакля, нужно ехать на примерку. А он выглядит ужасающе. Будто появилось предчувствие чего-то страшного... Приезжает в БДТ. Вдруг останавливается: «Наверное, я последний раз вхожу в театр». И заплакал. И такая крупная слеза покатилась...
В тот день он был в театре последний раз.
Кругом были ложь и обман
— У актеров интуиция очень сильная. Неужели Владислав Игнатьевич так и не узнал о болезни?
— Все семь последних месяцев мы обманывали друг друга. Он чувствовал, что происходит страшное, но боялся причинить мне боль. А я не хотела расстраивать его. Это был настоящий ад. Надеялась, что диагноз ошибочен, верила в чудо. Но чуда не случилось.
Я не знала, что предпринять. Если бы Владичку выписали домой, он понял, что обречен. Этого я допустить не могла. Утешала: «Подумаешь, инсульт... Ну, какое-то время не будешь играть в театре». Владик: «А без театра мне жизнь не нужна!..» Он стал плохо говорить, с трудом — ходить. Начал волноваться: если инсульт, почему не лечат? И вдруг в один из дней, злобно взглянув, выдавил из себя: «Де-лай-что-ни-будь!» Это было страшно! Он понял, что погибает, а я сижу и ни черта не делаю.
Из Москвы на помощь приехала моя сестра Марочка. Медсестры продолжали делать уколы, массаж, врачи смотрели его. А Владичка медленно умирал в реанимации Военно-медицинской академии.
В последний день он был совсем слабенький. Я сидела у кроватки, держала его ручку, утешала. А он смотрел беспомощно и понимал, что уходит. Под вечер пришла сестра: «Пойди поешь, полежи». Я: «Нет. Сегодня останусь на ночь». Она ушла, но скоро вернулась. И врач подключилась: «Я вас умоляю, отдохните». Уговорили. Пришла домой, а через час вернулась Мара: «Владика не стало»... Не могу себе простить, что оставила его. Но, с другой стороны, я не видела самого момента смерти, и до сих пор мне иногда кажется, что он жив...
31 января Владиславу Стржельчику могло бы исполниться 97 лет.
