С юбилеем его поздравил президент. А в детстве у Лёли дней рождения не было.
«Простите, я на минуточку», – Лёля укладывает трубку рядом с аппаратом, и мне остаётся тихое шарканье тапками – от меня удаляются шаги свидетеля целого века. И затем опять приближаются: «Да, извините, телеграмму от Путина принесли. Так на чём мы остановились?»
И кажется, на чём бы мы ни остановились, всё мелко по сравнению с глыбой шварцмановского времени. Которое погребает под собой и эпидемии, и властителей дум, и тревоги дня… но оставляет вот эти шаги, которые ещё слышно. Шаги человека, которому в предпоследний день лета 2020-го исполнился век.
У Шварцмана – незаметного гения, художника-мультипликатора, всю жизнь проработавшего на «Союзмультфильме» и нарисовавшего Чебурашку, Снежную королеву, Золотую антилопу, всех 38 попугаев и всю бесконечную гирлянду из обезьянок, – короче, у того, кто нарисовал детство советским детям и ещё немножко детям их детей, я не была 10 лет. Капля в море.
Тогда Лёля (как он представляется, кажется, до сих пор) ещё принимал гостей. Сейчас уже только звонки, телеграммы и ближний круг. Но по-прежнему рядом с ним сидит (и кивает в трубку) Татьяна – поженились, когда ему было 30, ей за 20, жили в коммуналке в центре Москвы, напротив особняка Берии, и однажды столкнулись с Самим – не дышали… По-прежнему речь его можно сразу класть на бумагу – безупречно ясна. По-прежнему не изменяет привычкам: «Всю жизнь делал зарядку – и сейчас делаю, уже слабенькую». И выходит гулять: «Двор у нас зелёный, как роща», только уже «с помощницей – или палочкой».
На измайловских бульварах лёгкого до прозрачности, словно акварельного, старика узнают и взрослые, и дети: он гуляет здесь вечность.
«Телевизор не жалую»
– Всю жизнь я ходил с маленьким альбомчиком – зарисовывал, что увижу необычное или интересное: малышей, зверей в зоопарке, удивительных людей в метро… Сейчас уже, конечно, без альбомчика. Слава богу, что просто хожу, – размеренный и спокойный темп, которого сейчас и не встретишь, Лёля говорит так, словно у него ещё сто лет в запасе. – Если не могу выйти на улицу, гуляю по квартире. Могу читать. К сожалению, в библиотеку уже лет 10 не хожу, хотя она у нас тут в 2 остановках, довольствуюсь перечитыванием что есть в квартире. Вот отыскал у себя трёхтомник Довлатова, наслаждаюсь. Интернета у нас нет, телевизор я не жалую. Но вот что-то пока не могу придумать интересного образа. Пока…
Все интересные образы – удивительные люди с московских улиц, малыши из окрестных дворов («Для обезьянок мне нужно было нарисовать почти 20 детских персонажей – и тут мои зарисовки были большим подспорьем!») и все укромные уголки родного Минска – за десятилетия работы на «Союзмультфильме» перекочевали из Лёлиных альбомчиков в нетленные мультики. У Романа Качанова, режиссёра, вместе с которым Шварцман сделал «Аленький цветочек» и остальную классику, например, взяты штрихи для бульдога из «Варежки». А у Софи Лорен – манеры для воспитательницы из обезьянок. А вот ещё тёща Леонида Ароновича, Нина Францевна, дочь белого генерала, приютившая осиротевшего Лёлю у себя в коммуналке на 25 человек на Садовом кольце («Ишь, разъездились тут!» – ворчала на всё разрастающееся автомобильное движение под окнами) и сделавшая зятю баснословный подарок – вдохновила его на бессмертную Шапокляк. А ещё Юрий Норштейн, сделавший «Ёжика в тумане», – один из туристов в «Потерялась внучка», да и сам Лёля – тощий грабитель из обезьянок... Московско-минский, дружеско-творческий, бульварно-семейный роман Шварцмана со своим веком оставил на плёнке любимых мультфильмов много великих и просто прохожих людей – может, вы и себя вдруг узнаете в ком-то, читатель.
– Кто мой любимый персонаж – вопрос, на который невозможно ответить. Это как спросить у родителя, кого из своих детей он больше любит.
В распахнутые окна Лёлиной квартиры поднимаются детские голоса из «зелёного, как роща» двора спального района – «Очень меня голоса эти радуют… Всегда любил рисовать малышей». Раньше признавался: «В молодости то, что своих детей у нас с Таней нет, меня не тревожило…» А теперь кажется, что они есть. Ведь придумать существо с «удивлёнными глазами маленького ребёнка», как описывал Чебурашку Успенский, и отдать ему Танины глаза и всю нерастраченную любовь – «Нет, это не зверёк, это маленький и любимый ребёнок…» – разве это намного меньше, чем принести из роддома? Да ведь его так и называют – Леонид Шварцман, «папа Чебурашки»! Беззащитного, нежного и вобравшего в себя всё, что и дало, похоже, этот долгий шварцмановский век. Ведь если Лёля рисует город – то непременно городок, если варежку – то щеночка.
Если перечисляет имена друзей и коллег, то непременно с эпитетами – любимый, неповторимый, по-настоящему гениальный… Трогательные слова находятся для каждого: «Юрий Олеша, который бывал у нас на студии, удивительный писатель и талантливый человек, был очень колоритной фигурой: и внешне, и по своей сущности он напоминал растрёпанного, взъерошенного воробья…»
И совсем не даются ему плохие слова: «Про современные мультфильмы ничего не могу сказать: я, к сожалению, очень мало знаю, ничего не смотрю, разве что из пересказа близких. Ну а к тому, что вижу… не очень положительно отношусь... А по характеру я человек спокойный, умеренный в желаниях, стараюсь избегать крайностей и перегибов».
Кажется, что только такой художник и мог создать тот мир, который устоит перед громадой времени, перед которой не может устоять человек.
Время Шварцмана
«Когда я был маленький, дни рождения не отмечали – не было принято, времена были тяжёлые…»
Отца Изи Шварцмана сбила в Минске лихая конка – лошади понесли, испугавшись сигнала первых автомобилей. Мама, оставшаяся с тремя детьми, погибла от голода в Ленинграде, где сестра с библейским именем Этта потеряла мужа и 4-летнего сына – «И с такой же осиротевшей подругой записалась на фронт». Сам Шварцман не попал в блокаду – оказался эвакуированным под Челябинск, где работал на танковом заводе: «Руки примерзали к станку». Руки, что потом будут переносить тёщину шляпу на голову Шапокляк, рисовать доверчивого дракона, от эскиза к эскизу увеличивать окружности ушей невиданного зверька... В середине века он предусмотрительно поменяет имя с Израиля на Леонида. Так ХХ век не зашибёт, почти не тронет Лёлю. Оставит нам.
...С ним интересно говорить о времени – но не о приметах его, а о свойствах. Сколько, например, спросишь, вы живёте с женой? «Долго живём». Лет 70? «Да вроде и больше…» Время Шварцмана выдаётся большими порциями, по десятилетке. Меньше несущественно.
– Когда умерла сестра Этта?
– Очень давно... подождите, у меня здесь записано точно.
– «Рука чешется» ещё писать?
– Беру карандаш уже редко, работаю над серией рисунков о друзьях сейчас, полтора года назад.
– Сколько, говорите, читаете «АиФ»?
– Всего лет 15.
Текучее и обнуляющее привычные измерения шварцмановское время – оно оттуда же, из мультфильмов, где варежка превращается в щенка, Снежная королева будто отлита из цельного льда и об неё можно разбиться, как об зеркало, где существо с большими ушами – это «любимый ребёнок»… Параллельный мир, из которого мы все давно уже выросли и вряд ли до него опять доживём.
Не то Шварцман.
– Над чем сейчас работаете? – спрашиваю и вспоминаю, что 10 лет назад дарственная надпись на книжке уже дрожала буквами.
– Взялся за серию «Разные характеры» – 10 рисунков сделал и застрял… Изобразил моих друзей. Один – Роман Качанов, он большой, свыше 100 кг, характер решительный, и в то же время тонкий художник. Второй – друг детства, мы вместе в школе учились. Третий – более современный, такой рафинированный тип… И эти разные характеры оказываются в ситуациях: вот ложа театра, а тут собирают грибы, ждут приёма у врача, вот гуляют под луной с дамами, сидят в гостях… А дальше пока не придумал.
Великая обыкновенная жизнь – какой она была для Лёли, увидевшего целый век и сотворившего бессмертный мир на целлулоидной плёнке.
– Трудно жить долго?
– В жизни всё имеет две стороны. Вроде живёшь – это само по себе подарок, с другой – годы делают тебя несамостоятельным. Зависеть от других трудно.
– За что из этих 100 лет благодарны?
– Спасибо за то, что живём. За близких друзей. За то, что Бог меня наградил этим самым талантом – художника. И за то, что понял сегодня: что-то хорошее я всё-таки сделал в жизни – и большим, и маленьким принёс радость.
