70 лет назад, в далёком 1954-м, юная балерина Наталия Касаткина была принята солисткой в труппу Большого театра, в знаковых балетах которого потом танцевала два десятка лет. С 1977 года Касаткина вместе с мужем, танцовщиком Владимиром Василёвым, руководит московским Театром классического балета. В интервью «АиФ» она обсуждает «дело пуантов» прошлого и настоящего.
Задирать или нет
Ольга Шаблинская, aif.ru: Майя Плисецкая говорила, что в её эпоху педагоги буквально били со словами «ногу не задирай». Сегодня балерины шпагаты на сцене показывают вертикальные — и никого это не смущает.
Наталия Касаткина: Когда я начинала танцевать, звёздами были Марина Тимофеевна Семёнова, Раечка Стручкова. Тогда и вправду неприлично было ноги задирать. А потом, в эпоху Григоровича, появилась эта эстетика красивых вытянутых ног. И в «Кармен-сюите» в конце 1960-х я уже вовсю ноги драла. Но мы делали это с умом, красиво... А Майя вообще гениальная была, сплошное вдохновение. Сейчас же балет временами начинает напоминать гимнастику. Но будем надеяться, что танец, душа не уйдут. Да и поднадоели немножко эти шпагаты. У нас есть такая замечательная балерина...
— Анастасия Волочкова?
— Вот она как раз перебирает с этим делом. Но она талантливая. И когда только начинала свою карьеру, это было здорово. Но потом выбрала иной путь. У каждого своё, ничего страшного. Но она хотя бы познакомила широкую публику с балетом. Настя рассказывает народу, что такое пачка, пуанты. Это важное дело!
— Русский балет в целом в правильном направлении движется? Удаётся ли нам сохранять позиции?
— При нынешней ситуации в мире у нас, к сожалению, нет возможности широко показывать наш балет. Мы не видим конкурентов, они не видят нас. Поэтому сказать, лучше мы других или хуже, трудно. Но я знаю твёрдо: балет у нас очень крепкий. Русскому балету присущ особый дух. Когда люди смотрят наши спектакли, они смеются, плачут. В зале нет равнодушных.
Другое дело, что нужны лидеры. А сейчас их нет — таких ярких, которые вспыхивали в середине прошлого века. В СССР целая плеяда была. Один Григорович чего стоит! Нас с Володей тоже ценили — мы первые поставили «Весну священную» на музыку Стравинского, после чего 6 лет нам Екатерина Фурцева, которая тогда была министром культуры СССР, не давала работать.
— Из-за Стравинского, который был эмигрантом?
— Не только. Там ведь эротические обряды зашифрованы, в «Весне»-то. К счастью, на премьеру в Большом театре съехались режиссёры со всего мира. Потом к нам подходил директор ГАБТ Михаил Чулаки со словами: «Екатерина Алексеевна не велела вам рассказывать, что говорили про вас эти режиссёры, а то вы зазнаетесь».
Барышников — «первый Адам»
— Насчёт эротики в балете. Я у Юрия Григоровича спрашивала, как ему дали поставить такого «Спартака», там же куртизанки совращают воинов. А он ответил: «Так меня и называли эротоманом».
— Без эротики в балете никак! В нашем с Володей «Спартаке» её гораздо больше! Мы ставили свой спектакль в честь столетия Хачатуряна, уже после перестройки, поэтому многое могли себе позволить. А Григорович — это действительно эпоха, мы у него учились. Юрий Николаевич нас с Володей защищал, и не один раз. Когда мы поставили «Сотворение мира» в Кировском, ныне Мариинском, театре, письма пошли тоннами — срочно снять спектакль, они разрушают классику, сплошная эротика. Приезжают семь комиссий, а из Кировского, наоборот, едут в Москву, в министерства всякие, с заявлением: «Падение молодого Барышникова началось с «Сотворения мира». Михаил же сразу после нашего спектакля, в котором исполнял Адама, на Запад уехал. Но это другая история. А Григорович тогда за нас заступился.
— Надо же! А Плисецкая назвала его в своей книге «Сталиным».
— Смог бы он продержаться в Большом театре свыше 30 лет, если бы у него не было такого характера? У него и кнут был, и пряник. На меня, к примеру, он никогда не поднимал голос.
— Барышников каким вспоминается? Есть ли какая-то яркая деталь, характеризующая его как артиста?
— Барышников — явление. И очень интересный человек. Он до последнего времени передавал нам приветы со словами: «Я был их первым Адамом!»
В Мише нет деталей, он весь яркий... Мы уже начали ставить балет, а у Барышникова в это время нога была в гипсе. Как-то он входит на репетицию, садится, ногу вытягивает. Я умоляю завбалетом, чтобы тот уговорил Барышникова танцевать, потому что иначе срывается спектакль. Миша берёт палку, стучит по гипсу и говорит: «Ну ты же видишь?» Через несколько дней происходит прогон первого акта «Сотворения мира». Снова приходит Миша, садится в задний ряд. Смотрит. И на другой день уже гипса нет, бегает за мной по коридору: «Спой мне, спой мне „Рождение Адама“!» После чего ложится на ковёр и начинает повторять жесты из «Сотворения мира». Он увидел и зажёгся! Они с Володей, бывало, до глубокой ночи придумывали приёмы, особенно в прыжках. Как Мишка прыгал — с ума сойти. Прыжки из «Сотворения мира» так и называются — «прыжки Барышникова». Никто не мог такие делать.
— Как вы восприняли его отъезд?
— Плакала. Перед заграничными гастролями Барышникова унижали, вызывали в комиссии разные: «А кто был президентом такой-то страны, кто был президентом такой?» Такого артиста экзаменовали! Не хотели вместе с ним выпускать его любимую девушку. Боялись, что если они уедут вдвоём, то останутся там. Как он решился на эмиграцию, не знаю. И как с девушкой своей расстался — тоже.
Тем не менее импресарио дал ему спектакль в Нью-Йорке, а Наташа Макарова специально приехала с ним танцевать. Наш великий Игорь Моисеев, который всё это видел, потом мне рассказывал, что это было нечто фантастическое. После этого Мише дали ту дорогу, которую он там до сих пор прокладывает.
«Далеко не все против нас»
— В советское время, как говорила мне Елена Образцова, артисты чувствовали гордость, представляя великую страну. У вас те же ощущения?
— Ещё бы! Гордость была невероятная. И западные зрители очень тянулись к нам, уважали. Американцы зазывали в гости. Про французов вообще не говорю, они прекрасно знают русскую литературу и нашу культуру в целом. Был год, когда артистам нашего с Володей Театра классического балета дали пять премий Парижской академии танца.
— Сейчас всё иначе. Сказать на Западе, что ты знаток русской культуры, — почти дурной тон.
— Враньё! Далеко не все против нас. Кто-то там локально где-то что-то запретил, кто-то что-то против нас говорит. Но это вовсе не означает отмену всей нашей культуры. Потому что невозможно запретить огромный пласт культуры мировой, коими являются русские музыка, балет, литература. Люди интеллигентные, нормальные есть во всём мире, и они продолжат читать Пушкина и слушать Чайковского.
