- Дмитрий, почему именно книга о Булате Окуджаве? Чем лично вас заинтересовала личность этого человека? Насколько эта книга актуальна сегодня?
- После Пастернака у меня было много вариантов: Твардовский, который меня занимает давно, Маяковский в связи с Пастернаком… Но потом мне показалось, что Окуджава – наиболее спорная сегодня фигура. Его статус гения несомненный для одних другим непонятен, они спрашивают, можно ли вообще его называть поэтом. Для меня это удивительно. И Окуджава – фигура, как ни странно, довольно прозрачная, мало вопиющих фактов в биографии, она довольно типична. Очень мало личных ярких свойств, те, которые есть, глубоко спрятаны. Этот человек не перетягивает внимание на себя, он много дает для понимания эпохи, сквозь него видно время. Мне хотелось эту эпоху не то что проанализировать, мне хотелось посмотреть с советским проектом, ступени его эволюции. В этом смысле Окуджава дает возможность об этом поговорить.
Я в значительной степени сам состою из Окуджавы – из его цитат, из усвоенных и перенимаемых черточек и манер, из его ответов на общие вопросы, просто из его словечек любимых. Я много его стихов знаю наизусть, песни, думаю, просто все. Мне захотелось разобраться в себе с помощью этой фигуры. Думаю, что только роль Стругацких в моей жизни сопоставима с его. И я предпринял такую титаническую попытку разобраться, что он значил и как он это делал.
Думаю, с самого начала эта книга обречена на сравнение с предыдущей, но она сильно отличается. Для меня это немаловажно, потому что мне хотелось написать что-то принципиально другое, чтобы не эксплуатировать уже понятое.
Думаю, книга будет очень интересна тем, кому сегодня от 15 до 30. Прежде всего потому, что у молодежи на месте советского периода огромное белое пятно. Я сейчас делаю все, чтобы этот советский опыт актуализировать. Русская культура насчитывает всего 3 века, настоящая светская культура. Была церковная культура – это отдельная тема. Светской культуры в России очень мало. Поэтому коль скоро мы примерно 90 лет потратили на советский опыт, нельзя бросаться такими материками, надо этот опыт актуализировать, а не справлять, как предложил некто, поминки по советской литературе. Советская литература даст большую фору тому, что делается сейчас. Надо понимать, как это было, как началось и почему закончилось. Поэтому книга моя прежде всего адресована тем, кто об этой эпохе думает, кому она интересна.
- Читали вы какие-то рецензии на книгу? Как вообще к критике относитесь?
- К критике я отношусь положительно, мне странно, когда человек демонстративно игнорирует то, что о нем пишут. Я существую в диалоге с читателем, мне важны читательские оценки. Некоторые люди недоумевают, почему я отслеживаю отзывы о себе в блогах. Потому что мне интересно. Мне интереснее полемика, грызня, нежели хвалебные вещи, все хорошее я сам про себя и так знаю. То, что я пока прочел, больше про Окуджаву, чем про книгу. Люди выясняют свои отношения с ним. Мне это приятно, это говорит о том, что Окуджава по-прежнему фигура спорная. От книги я еще не отошел, она всего 2 месяца как вышла, мне в ближайшее время интереснее про Окуджаву, чем про нее. Пока так. В любом случае я благодарен всем людям, которые потратили время, прочли, купили, написали. Не благодарен я только тем, кто начал рассуждать не читая, высказывать свои возражения, не поняв, с чем он спорит. Я могу это понять, книга толстая, естественно, требовать, чтобы ее прочли и поняли быстро, я не могу.
- В продолжении темы о жизни великих людей. Как относитесь к книге Куняевых о Есенине, в которой много национализма, гомофобии? И, в принципе, что вы скажете о попытках сделать из Есенина «русскую национальную идею»?
- Я не стал бы с порога так резко накатывать на младшего Куняева. Ему принадлежит весьма недурная книга «Русский беркут» о Павле Васильеве. О нем у нас мало написано, а ведь он большой поэт. Куняевы проделали большую работу, у них такие взгляды. Это вещь неподсудная и критике неподлежащая. Это такие люди. Мы все время думаем, что наши убеждения – результат свободного времени. Нет, это вещь антропологическая. Это во многом результат того, что вы родились в такой-то семье в свое время, результат национальной и местной принадлежности. Для меня человек значит столько, насколько он от этого отойдет, насколько он преодолеет, что ему дано. Куняевы, наоборот, считают главной заслугой следование этим моментностям. Вы не вложите им другие мозги, они такие люди. Несмотря на то, что мне тоже отвратительны антисемитские вещи, которые там есть. Насчет гомофобных фактов неуверен, потому что как раз в отношении Клюева, такого демона в есенинской биографии, эта книга довольно толерантна. Клюев – великий поэт, хотим мы того или нет.
Я считаю, что делать из Есенина народного героя довольно странно, еще страннее провозглашать его великим поэтом, потому что наряду с блестящими достижениями, как «Пугачев» или «Сорокоуст», у него есть довольно слабые вещи, например, почти вся «Москва кабацкая» - это, по-моему, довольно плохая лирика, не поднимается выше обычного уровня российской кабацкой лирики. Есенин – это такой недо-Блок. Поэт с замечательной потенцией, который во многих отношениях вторичен по отношению к тому же Клюеву и Блоку. Во многих отношениях перепевает себя, иногда не думает о форме и так далее. Это поэт с гениальными задатками, который не сформировался в гения.
Тем не менее, как сказал Борис Стругацкий, мера терпимости и мера состоятельности общества проверяется тем, как оно относится к отвратительным явлением, а не тем, как оно относится к прекрасным, насколько оно умеет быть терпимым к плохому. Поэтому книга, пусть даже плохая, всегда должна приветствоваться. Нам надо радоваться, что у нас есть эта биография, потому что она позволяет по отношению к ней как-то определяться.
- Кого вы больше любите Гоголя, Пастернака или Горького?
- Я так их не сравнивал. Во всяком случае, Гоголь писал лучшую прозу из этих трех, стихи ему давались гораздо хуже, чем Пастернаку, но драматургия, думаю, лучше, чем Горькому. А вот публицистика у Горького выходила лучше, и сатира горьковская не уступает гоголевской. Такова моя система предпочтений. Тем не менее, Гоголь велик уже тем, что был первым. Это первый гений русской прозы. Гений, что важно, ведь в России все великое существует на пересечениях.Пушкин сделал галльскую прививку, французскую, при этом принес хорошую примесь добротной африканской крови, Гоголь принес малороссийскую прививку замечательную, Лев Толстой – традицию английских сентименталистов, много всего интересного, при этом он такой руссоист. Русская культура очень открыта, я думаю, это хорошо. Поэтому Гоголь для меня – замечательная фигура, замечательный малоросс в Петербурге, которому виднее все главное – то, что всегда поражает южанина, приехавшего на север – это озлобленность и недоброжелательность людей. Гоголь это увидел. Честь ему и хвала.
Другое дело, что для того чтобы написать русский эпос, такой же, как он написал украинский, понадобился Лев Толстой, и «Мертвые души» остались незаконченными. Почему так получилось, подробно рассказано в журнале «Что читать» и «Русская жизнь». Оба я рекомендую. Пересказывать очень долго.
- Как выживает ваш журнал в кризис?
- Журнал существует при поддержке нескольких бизнесменов, главным образом при государственной все-таки. Это журнал Министерства печати. Я надеюсь со своей стороны, что он вернет не просто моду на чтение, а отношение к чтению как к лекарству от всех проблем. В кризис чтение очень востребовано. Русские – очень литературная нация. В кризис чтение становится самым востребованным и самым доступным занятием. На прочие развлечения не остается ни времени, ни сил. Я думаю, что это журнал достаточно веселый, открытый для полемики, а самое главное – единственный на сегодня журнал, который достаточно полно представляет новинки – что выйдет через пару месяцев, вы уже сейчас можете у нас читать. У нас хорошие эксперты. Мы делаем такой журнал, который интересно читать нам. Нас очень мало – всего 10 человек. Мы крайне сократили смету свою. Могу сказать, что начальство журнала срезало себе зарплаты до корреспондентского уровня, чтобы все получали одинаково. Это создало хорошую среду.
- Много гневных вопросов пришло по поводу вашего участия в недавней программе Александра Гордона. Что там случилось?
- Ничего. На передаче обсуждали феномен Аркаима и получили феномен российского неоязычества. Всегда, когда в России начинают говорить, что русские – потомки ариев, к сожалению, под это дело протаскивается реабилитация так называемых арийских, иногда откровенно неофашистских ценностей. Об этом я сказал. Антихристианские настроения в этой среде тоже очень распространены. Магическое мироощущение, иррациональное, в котором нет нравственности, а есть мистика, тоже меня очень раздражает. Вокруг Аркаима, помимо ученых, реально его изучающих, группируется много людей, которые пытаются вывести русскую идею из идеи арийской белой расы и пытаются возвести те же построения, которые фашистская наука производила в 30-е годы. Мне это не нравится. Вот и все, о чем идет речь. Не думаю, что эта программа сама по себе могла спровоцировать столь буйную полемику. Но когда на одной стороне выступает астролог Глоба, а на другой – доктора исторических наук, мне кажется, понятно, на чьей стороне будут мои симпатии. При том, что сам по себе Павел Глоба очень славный человек.
- Дмитрий, как вы все успеваете?
- Я ничего не успеваю! Я пишу очень мало, того меньше редактирую. Такие титаны, как упомянутые Горький или Толстой, писали в разы больше. На них-то нам и надо равняться. А когда человек пишет мало и объясняет это повышенной требовательностью к себе, - это вы не верьте, это у него творческий кризис.
- Расскажите о своей творческой кухне. Как вы пишете, как себя заставляете, когда не хочется?
- Я себя не заставляю. Просто если я в течение дня этого не делаю, у меня есть ощущение, что живу зря. Я ничего другого не умею. Чтобы как-то оправдать свое существование, я в день заметку одну-другую должен написать. А если этого не сделано, то день прошел зря. Так живут все. Допустим, у кого-то день прошел зря, если он гадость не скажет соседу. У другого – если он кого-нибудь, простите, не трахнет. Каждый себе ставит какие-то задачи. Я ставлю себе такие.
- Дмитрий Львович, кого из современных авторов вы считаете достойными прочтения?
- Это список страниц на 20. Людмила Петрушевская, Марина и Сережа Дьяченко, Сергей Лукьяненко, Алексей Иванов, Михаил Успенский, Андрей Лазарчук, Александр Терехов, Евгений Попов, Валерий Попов, Александр Житинский, Лев Анненский, Новелла Матвеева, Юлий Ким, Игорь Караулов, Михаил Щебраков, Виктория Измайлова, Анна Рус, Вела Полоскова, Яна Дубинянская, Елена Остапченко – море. Я называю друзей, но я стараюсь дружить с хорошими писателями. Страшное количество. Александра Кудряшева. Из прозы Мария Галина. Так что читайте, читать вам не перечитать, а журнал «Что читать» будет вашим верным гидом в этом бурном море.
- Будет ли выходить «Огонек»? Пишете ли вы теперь «Письма счастья»?
- Письма счастья я пишу, спасибо «Новой газете». Многое изменилось, изменился я, изменилась «Новая газета». Надеюсь, эти перемены к лучшему. Письма счастья сейчас вышли отдельной книжкой. Следующая такая книжка выйдет в конце года. Будет ли выходить «Огонек», я не знаю. Я слышал, что он куплен «Коммерсантом». Слышал, что вроде бы в начале мая его издание возобновится. Если «Коммерсант» будет верен своему принципу запрещать любое совмещение, я вынужден будут оттуда уйти, потому что основное мое место работы – еженедельник «Собеседник», и журнал «Что читать» мне тоже очень нравится. Поэтому я останусь где остаюсь. Мне важно, чтобы «Огонек» был, потому что это очень важная краска в спектре русской журналистики.
- Недавно в Киеве Вы высидели четыре часа на передаче «Свобода с Савиком Шустером». Какие впечатления?
- Я высидел это, как высиживают спектакли, ничего дурного в этом не было, было очень интересно. Я люблю наблюдать Юлию Тимошенко вблизи. Я успел ей сказать важные для меня слова об «Артеке». Я с радостью послушал многих представителей Украины, убедился, что политическая культура там выросла значительно, стало гораздо меньше базара, нация на глазах проходит прекрасную политическую школу. Кроме того, я далек от мысли, что все российские демократы видят в украинской ситуации всемирный образец. Это не образец свободы слова, но это весьма достойный уровень, хорошая положительная динамика.
Что касается такой ситуации в России, мы не можем сказать, что сейчас в России нет свободы слова. Есть полное игнорирование слова – вы можете сказать все что угодно, единственное последствие – вас не позовут больше в телевизор. А так ничего не произойдет, думаю, вас даже репрессировать не будут, если не назовете особо ужасных конкретных цифр и фактов. Просто вам лишний раз докажут, что вы гроша ломаного не стоите в глазах власти. Презрение к народу – вечная черта руководителей, вышедших из спецслужб. У них такой стиль. Это нормальная черта. Спецслужбы всегда презирают людей. Они себя считают орденом меченосцев, а всех остальных – быдлом. Это нормально. Поэтому у нас свобода слова есть, но она ничего не меняет. Это свобода болтовни, а не свобода конструктивного развития.
На Украине каждое сказанное слово очень резко отдается и многое меняет. Это хорошо. У меня было опасение, что Украина повторяет российский путь, свобода вырождается в бардак, не исключено появление своего Путина, который будет возмездием за этот разгул. Последняя поездка меня убедила, что, слава богу, пока это не так. Нет тоски по одноцветности. Всем нравится такая жизнь, что выходит пар. Не нравится, что при этом нет денег. Но, кажется, там уже понимают, что если свобода закончится, денег от этого не прибавится. Поэтому у меня жизнерадостные впечатления.
- Профессия критика умерла, критики превратились в PR-менеджеров, обслуживающих те или иные проекты. Можете ли Вы назвать нескольких, например, кинокритиков мнению которых можно доверять?
- Она не умерла, она диверсифицировалась. Значительная часть населения пользуется советами журнала «Афиша». Там есть прекрасные критики, скажем, Лев Данилкин, Роман Волобуев, я читаю их с большим удовольствием, хотя не верю их рекомендациям и вообще ни одному их слову. Это очень хорошо, очень смешно, продиктовано чуждыми мне побуждениями. Это не мешает мне оценивать эти тексты по высшему гамбургскому счету как замечательное словесное творчество. Есть другие критики, которые мне интересны. Это Анненский, Валерия Пустовая из молодых. Есть критики, которым не верю по определению, но чья реакция всегда показательна. Есть титанический труд Андрей Немзера, с которым я через раз соглашаюсь, но он обозревает все, достойное внимания. И так далее. Профессия не умерла, просто надо для себя обозначить нескольких PR-менеджеров и доверять их мнению ограниченно.
- Вот бы вам написать в серии ЖЗЛ о Юрии Трифонове – замечательном писатель, который, по-моему, совершенно ничего потерял, хотя прошло уже столько лет…
- Гениальное предложение. Если у вас есть кандидатура, я бы с удовольствием это рассмотрел. Я не представляю себе сегодня человека, который бы это потянул. Текстуально это не так много, даже по фактам, жизнь не очень насыщенная событиями. Но это гигантский массив фактов, связанных с жизнью и судьбой Валентина Трифонова, его отца, чудовищное количество информации по литературной жизни 50-60-х годов, невероятный фактический и литературоведческий объем. Очень трудно понять генезис трифоновского стиля, который вырабатывался так медленно. Я считаю, что есть один человек, который мог бы это написать – Лев Анненский, но он занят другими вещами. Если есть предложения, мы будем только рады.
- Дмитрий, а если бы книгу писали о вас?
- Это очень скучно. Внутренне моя жизнь довольно таинственная, не имеет никакого отношения к внешней и никому не должна быть интересна. О ней никогда не напишет никто. Там много постыдного, дурного, слава богу, преодоленного. А внешняя жизнь – я стараюсь делать все, чтобы она была как можно более бессобытийной, потому что события только мешают работать. Вот так мне кажется. Все, что надо, я переживу внутри и без свидетелей.
- Как Вы относитесь к тому, что Никита Михалков назвал Вас «невидимым идеологом», который «внимательно следит за тем, что происходит» и «формулирует истинные задачи, которые стоят перед нашими рейдерами»?
- Нет, он как-то иначе назвал. Если бы невидимым, это был бы серьезный комплимент. Нормально отнесся. Всегда приятно, когда тебя читают, когда читают известные режиссеры – приятно вдвойне, втройне приятно, когда он понимает прочитанное и понимает, о чем идет речь. Он понял это, безусловно, и отнесся адекватно, если бы ему понравилась статья, я бы удивился. Я рад, что Никита Сергеевич внимательно прочитывает журнал «Русская жизнь». Желаю ему и впредь знакомиться с этим журналом, он узнает много интересного.
- Как там дальше будут развиваться события?
- Думаю, все себе это представляют. В крайнем случае, у нас будет два союза. Один будет состоять из людей лояльных и государственно поощряемых, другой – из талантливых и лишенных всякой возможности снимать. Это нормальная для России ситуация. Посмотрите, как было в 90-е годы, когда были востребованы непрофессионалы, а профессионалы угрюмо сосали лапу и надеялись на коммунистический реванш. Потом реванш случился, но ситуация сохранилась. Думаю, будет два союза. Возможно, будет небольшой процент хорошего малобюджетного кино, а в массе будут фильмы, похожие на старую корейскую картину «Не забывай, мой боевой товарищ». «Тарас Бульба» хорошо показал, в каком направлении будет развиваться отечественный патриотический кинематограф. Думаю, мы увидим еще не одно выдающееся произведение в этом жанре.
- Вопрос от семьи Ивановых. Так что же будет с Родиной и с нами?
- От вас зависит, господа! Что будет с вами – не знаю, с Родиной – думаю, еще лет 20-30 стагнации, потому что больше нечему взяться пока, все очень прибрано, нет никаких знаков, что это будет выпущено из рук. Это довольно большая корпорация, которая сейчас правит Россией. Думаю, будет заметная интеллектуальная деградация на этой почве и нравственная тоже. Думаю, закончится примерно так, как в 50-е годы 19-го века. Эта деградация рано или поздно будет угрожать российскому существованию как таковому. Придется что-нибудь сделать. Пойти на половинчатые реформы, как Александр Второй, написать великую прозу. Оно сделается, будет половинчатым, как всегда, половинчатость приведет к террору, террор – к революции, дальше все начнется сначала. Так мне это видится. Пока нет механизма, который помог бы преодолеть эту цикличность.
Дмитрий Быков: «Я перестал пить – и вылечился от кризиса среднего возраста»
