Федор Достоевский тщательно выбирал новогоднюю елку, Николай Гоголь описывал, как шумен Петербург 1 января, Чехов замечал, что «на Рождество воздух пахнет чем-то особенным», Анна Ахматова много лет праздновала Рождество и Новый год втайне, а трудоголик Корней Чуковский даже предпочитал отмечать за письменным столом.
«Ни один день так не шумен в Петербурге, как первый нового года: всё утро экипажи, лошади, люди то и дело что разъезжают вдоль и поперек по всем улицам; все спешат, как бы не опоздать поздравить, или хотя завезть карточку, и только в четыре часа пополудни переводят немного дух», — писал 1 января 1830 года из северной столицы Николай Гоголь в поздравительном письме своей матушке.
Достоевский любил сам украшать елку
До революции праздники в России отмечали по старому стилю: Рождество Христово выпадало на 25 декабря, Новый год — на 1 января (сегодня это Старый Новый год). Таким образом Новый Год праздновали во время Святок.
И елку ставили прежде всего на Рождество.
В Петербурге центральный елочный базар находился на Александринской площади. Сюда за елкой приходила и супруга Федора Достоевского Анна Григорьевна. Она вспоминала, каким важным делом классик считал приобретение рождественской ели: «Требовал, чтобы я покупала большую и ветвистую, сам украшал ее (украшения переходили из года в год)». В дневниках Анны Григорьевны есть подробное воспоминание о Рождестве 1872 года. Писатель вручил детям подарки. Дочери достались кукла и детский чайный набор, а сыну — подзорная труба. Был и общий детский подарок — санки, запряженные игрушечными лошадками, из которых дети не хотели вылезать до глубокой ночи. «Федор Михайлович был доволен праздником, пожалуй, больше своих детей», — писала позже Анна Григорьевна.
Всей семьей Достоевские обязательно посещали в Рождество церковь, отстаивали службу. На Святках писатель обязательно водил детей на рождественский бал, где, по воспоминаниям очевидцев, весело отплясывал вместе с ребятишками.
В Новый год, когда весь Петербург приходил в движение, Достоевские выбирались к друзьям и родственникам. Младший брат писателя Андрей вспоминал: «Мы были у Голеновских и утром, были и вечером, где встречали Новый год. Брат Федор был в отличнейшем расположении духа, равно как и все присутствующие, и мы возвратились домой далеко за полночь, как и подобало при встрече Нового года».
«В воздухе пахнет чем-то особенным»
Мандарины, запах которых сегодня у многих ассоциируется с Новым Годом, до революции заменяли апельсины. Антон Чехов вспоминал, что без них в его родительском доме праздничный стол не обходился. Как и без обязательного рождественского пирога, внутрь которого клали гривенник. Считалось, что тому, кому доставался кусок пирога с монетой, будет сопутствовать удача. Конечно, это делалось в шутку, чтобы лишний раз повеселиться.
Для юного Чехова, будущего всемирно известного драматурга, рождественские каникулы ознаменовывались еще и походами в театр. В пост многие из них закрывались, поскольку существовала традиция избегать в этот период увеселений, а вот уже в Святки подмостки вновь оживали, нарядная праздничная публика наполняла залы. Много позже Чехов вспоминал дни юности и, говоря о Рождестве, писал о его аромате, имея в виду нечто метафизическое. «Есть праздники, которые имеют свой запах. На Пасху, Троицу и на Рождество в воздухе пахнет чем-то особенным. Даже неверующие любят эти праздники», — признавался драматург.
Новогодняя елка в 1945-м у Ахматовой
Но уже в XX веке, после революции, в 1929 году Рождество отмечать запретили. Однако поэтесса Анна Ахматова не желала с этим мириться и в узком кругу близких сохраняла традиции.
Не остановило Ахматову и то, что в СССР с 1929 по 1935 год официально была запрещена ель, как символ Рождества. Правдами и неправдами поэтессе каждый раз удавалось раздобыть новогоднее деревце и украсить его самодельными игрушками. Поэтесса делала их вместе с третьим мужем Николаем Пуниным. Когда запрет на празднование Нового года сняли, в семье Ахматовой старались 31 декабря устроить шумный праздник главным образом для ребятишек. Сохранились воспоминания о новогодней елке 1945-го в доме Пуниных. Собравшиеся гости оставались в валенках и верхней одежде, потому что не работало отопление. Зато к восторгу детишек поздравить их пришел настоящий Дед Мороз да еще и с подарками. «Анна Андреевна принимала в этом очень большое участие, ей это очень нравилось, грело ее. Она играла со всеми детьми», — вспоминала внучка Пунина Анна.
«Вот только доем булочку»
Корней Чуковский, напротив, по какой-то причине Новый год не жаловал. Сохранилась дневниковая запись автора «Мойдодыра» о том, как он заглянул на празднование Нового года в Дом литераторов: «Пошел экспромтом, потому что не спалось. О-о-о! Тоска — и старость — и сиротство. Я бы запретил 40-летним встречать Новый год».
Чуковский признавался, что не любит застолья, юбилеи и вечеринки, предпочитая как можно больше времени уделять работе за письменным столом. Однажды он вспоминал, как проснулся за две минуты до Нового года, и первая его мысль была отнюдь не о новогоднем желании и бокале шампанского, а о новом литературном произведении, над которым он работал. «Я снова засяду за Конрада — вот только доем булочку, которую купил вчера у Беца», — писал Чуковский в дневнике по горячим следам той новогодней ночи.
А вот писательница Евгения Гинзбург, автор «Крутого маршрута», в 1937 году, даже будучи в тюрьме, не пропустила встречу Нового года. «Какое-то шестое чувство заставило нас одновременно протянуть руки из-под колючих серых одеял и чокнуться жестяными кружками, в которых заранее заготовлена сладкая вода», — вспоминала Гинзбург о первой встрече любимого праздника в заключении. Всего она отсидит десять лет. И еще семь проведет в ссылке. Сладкую воду в жестяных тюремных кружках Гинзбург назвала «лукулловым пиршеством». И запомнила тот Новый год на всю жизнь.
