Тимур Бекмамбетов: «Илон Маск или Сергей Брин — это современные Эдисоны»

В конце XIX века между компаниями американских промышленников Томаса Эдисона и Джорджа Вестингауза развернулась война. Эдисон был на стороне постоянного тока — по его мнению, он был более безопасен для потребителей электроэнергии. Вестингаузен развивал системы переменного тока — таким способом электроэнергию можно было передавать на более далекие расстояния почти без потерь мощности. Война велась в прессе, перед различными комиссиями; Эдисон не брезговал и грязными трюками — например, демонстрировал журналистам убийство животных переменным током. Кроме того, именно в те годы был придуман электрический стул, в котором применялся переменный ток, и это было использовано Эдисоном для очернения конкурента. Но в войне всё равно победил Вестингауз — его системы были дешевле и практичней, а когда изобретатель Никола Тесла создал для его компании необходимые электромоторы, у Эдисона не осталось шансов. В настоящее время практически весь мир использует для бытовых и производственных нужд переменный ток, а системы Эдисона остались в очень немногих местах.

Сейчас в российский прокат выходит фильм режиссера Альфонсо Гомеса-Рехона «Война токов», в котором воспроизведен этот эпизод эпохи великих открытий. Эдисона в картине играет Бенедикт Камбербэтч, Вестингауза — Майкл Шеннон, а Теслу — Николас Холт; помощника Эдисона и будущего магната Сэмюэля Инсулла сыграл Том Холланд (Человек-паук из марвеловских фильмов). Накануне российской премьеры «Войны токов» АиФ.ru поговорил с продюсером фильма Тимуром Бекмамбетовым об электричестве, изобретениях, современных «войнах токов» и о том, как изменилось американское кино после скандала с Харви Вайнштейном.

Игорь Карев, АиФ.ru: Почему вы выбрали эту тему для фильма? Чем вас привлекло противостояние Эдисона и Вестингауза в далеком уже 19 веке?

Тимур Бекмамбетов: Я родился в маленьком городе Гурьеве, у меня энергетиками были отец и брат,  отец был директором местного ТЭЦ. И я помню, как ночью выезжал вместе с отцом на срочный вызов, как люди там бегали, пытались реанимировать остановившуюся турбину — это выглядело как военная операция. И еще одно воспоминание: у нас был толстый справочник Хютте, и мне его подкладывали на стул во время еды, потому что роста не хватало, чтоб дотянуться до тарелки (смеется). Поэтому сразу после школы я пошел учиться в Московский энергетический институт.  Энергетика, правда, из меня не получилось — я увлекался театром и рисованием и пошел по этому пути.

— Но тяга к электричеству осталась?

— Осталась, это воспоминания о детстве. Думаю, до сих пор большинство из нас до конца не понимает, почему горят лампочки или почему ток движется по проводам. Это какой-то магический процесс. Как и история борьбы сторонников постоянного и переменного тока. И когда я прочитал сценарий фильма об этой борьбе, то немедленно его купил.

— Мне кажется, что эта «война токов» больше американская тема — она происходила на территории США, а до нас дошли только результаты…

— Никола Тесла был не американцем, а сербом, сыном православного священника, и сыграл одну из основных ролей в этой «войне». Так что это не столько американская, сколько общемировая история. И наша история тоже. Кроме того, эта история об ответственности за то, что мы изобретаем, и это очень актуально сегодня. Например, я сейчас занимаюсь технологией, которая позволяет копировать любые голоса, говорить любой текст, например, вашим собственным голосом. Такая технология предоставляет огромные возможности, но таит в себе и большие опасности. И «Война токов» как раз о поиске баланса между возможностями и опасностями, как остановиться в нужный момент, как преодолеть свои творческие амбиции.

— Поначалу вы собирались сами снимать этот фильм. Почему отказались от этой идеи, оставшись лишь продюсером?

— Мне сейчас интереснее придумывать новые технологии, чем снимать фильмы. Я всё-таки, наверное, вернулся в лоно своей семьи (смеется). За последние насколько лет я снял один фильм, но зато получил пять патентов — в том числе и по технологии «Вера Voice», о которой я вам уже рассказал. А во время работы над «Войной токов» мы изобрели новый язык кино — «скринлайф», в котором события фильма разворачиваются исключительно на экране — компьютера, телефона. И я так увлекся этим языком, что мне стало интереснее заниматься именно этим. Мы все проводим перед экранами значительную часть своего времени, мы общаемся, принимаем решения, признаемся в любви, обманываем или спасаем — онлайн. Но пока об это не было кино. Обычный фильм про это не снять, потому что вот сидит человек и смотрит в телефон, камере это неинтересно. А у героя в это время бурлит жизнь, он, например, с девушкой расстается или работу теряет. И мы стали первыми, кто смог найти язык, на котором об этой цифровой жизни можно рассказывать истории.

— Конец XIX века подарил человечеству множество изобретений, которыми мы пользуемся до сих пор (массовое электричество лишь одно из них), и множество изобретателей, чьи имена до сих пор у всех на слуху. Что сейчас можно назвать «войной токов»?

— Был фильм «Социальная сеть», который рассказывает примерно о том же. Но вообще сейчас людей, подобных Эдисону и Вестингаузу, стало на порядок больше, чем было в те годы, а тех, кто вовлечен в процесс создания инноваций, бесконечное количество. Просто сегодня большая часть изобретений делается в виртуальном мире. Вот наша технология «Вера Voice» — она же может противодействовать мошенникам, которые обманывают по телефону, или, например, пранкерам. И про это тоже можно снять фильм.

Пожалуй, сегодня нет никого, подобного, например, Микеланджело, который был на редкость многосторонним человеком. Но Илон Маск или Сергей Брин — это современные Эдисоны. Они мыслят в больших масштабах.

— Как сильно повлияла на то, каким получился фильм, ситуация с Харви Вайнштейном?

— Фильм не был закончен, когда скандал разрушил студию Вайнштейна. Полтора года мы просто не понимали, где находятся права на «Войну токов», был риск того, что фильм выйдет незавершенным, но в итоге нам удалось добиться своего. Мы досняли недостающие сцены, актеры — в том числе и Бенедикт Камбербэтч — согласились вернуться на проект, чтобы закончить его.

— Читал, что эту версию фильма сделал Мартин Скорсезе. Это так?

— Скорсезе является ментором Альфонсо Гомеса-Рехона, он был его учителем. И нам очень помогло, что в контракте режиссера было записано: фильм нельзя выпустить, пока его не утвердит Скорсезе. Мы воспользовались этим пунктом и вынудили правообладателей дать нам возможность завершить фильм. Конечно, Скорсезе участвовал в процессе, давал советы по монтажу, но главная его роль в том, что он послужил гарантом свободы творчества. Альфонсо смог снять тот фильм, который хотел.

— Была ли вероятность, что «Война токов» в прокат не выйдет?

— Да, так собирались сделать какие-то промежуточные правообладатели. Но фильм уже был предварительно продан на многие территории, в том числе и в Россию — такой была схема работы компании Вайнштейна. Поэтому главным риском было распространение незаконченного материала.

— А как вообще повлиял скандал с Вайнштейном на американское независимое кино?

— Знаете, я думаю, что никак. Американское кино — это такой бурлящий котел, и когда освободилось место, которое занимала компания Вайнштейна, на него сразу же пришли другие люди, которые начали продюсировать фильмы талантливых режиссеров. И американское независимое кино никуда не исчезло, оно было до Вайнштейна и осталось после него. Скорее всего, уход Харви Вайнштейна из кино — это символ завершения эпохи. Понимаете, большее влияние на независимое кино оказало появление стриминговых платформ вроде Netflix. Это другая возможность доставки контента к зрителям, и у режиссеров и продюсеров отпала нужда биться за экраны и кинотеатры. И фактически распад империи Вайнштейна сыграл на руку этим платформам — они не только получили хороших постановщиков, но и те фестивальные призы, которые получают независимые фильмы, теперь идут в их копилку.