Белый-белый день. Кто залечивал раны Пушкинского заповедника?

В этом марте исполняется 100 лет со дня создания в Пушкинских Горах Государственного музея-заповедника.

С благодарностью от места N

Как человек малознающий и скверно образованный, я предпочитаю верить или доверять своим ощущениям, когда знание (а точнее, его отсутствие) не может объяснить природу того, что происходит. Ну, например, я верю в то, что любовь или искренняя привязанность человека к какой-то территории (городу, деревне, реке, конкретному ланд­шафту, пейзажу, к географической точке) чревата взаимностью. То есть я думаю, что если вам по сердцу и по душе место N, если вас тянет туда, если вам там хорошо, если вы полюбили это место, то и N может испытывать по отношению к вам хотя бы благодарность.

С чего это я взял? В чём и как может выражаться эта «благодарность»? И не кажется ли мне, что я, подобно дикому язычнику, наделяю человеческими качествами то, что человеком не является, одухотворяю симбиоз флоры, фауны, природных явлений и результатов людской деятельности? Кажется, ещё как кажется. Но что поделать, против фактов не по­прёшь. Факты – дело вполне материальное, хоть и данное нам в ощущениях. Какие такие факты, спросите вы. А вот какие.

…и начался снегопад

Много лет подряд я езжу в Пушкинские Горы. Здесь ноги мои привыкли ходить с утра до вечера, а глаза – восторгаться великолепным русским пейзажем. Здесь мой внутренний мир, израненный житейскими неприятностями и мелкими недугами, постепенно приходит в соответствие с тем, что видят глаза, успокаивается и потихоньку исцеляется, становится нормальным и бодрым хотя бы на несколько дней. Я бесконечно благодарен этому месту за всё, что оно для меня сделало, чему научило и от чего избавило. Я был тут в разное время года. Летом восторгался кипением свежей листвы над Сороть­ю, зимой – чистым глубоким снегом, весной – разливом на озёрах, осенью – живописной палитрой леса, отражённой в Маленце. Нынче, в феврале, я приехал сюда за ярко-белыми сугробами, за морозцем и скрипом снежка на лесной тропинке. Но не тут-то было. Какой там скрип! Снега в Пушкин­ских Горах не оказалось вовсе: ни в Михайловском, ни в Тригорском, ни в Петровском. Ни снежинки! Два дня я ходил по унылой жухлой жёлтой траве из Бугрова в Михайловское, из Михайловского на Савкину Горку, с Савкиной Горки – на городище Воронич, оттуда в Тригорское. Месил грязь, а по вечерам с надеждой спрашивал у администратора гостиницы: что на завтра? На завтра, отвечали мне, пасмурно, плюс два – плюс три, возможен дождь.

Два дня пролетели быстро. На следующий день мне надо было уезжать. Накануне вечером я получил на ресепшен моего отельчика тот же прогноз и отправился в свой номер с окнами в потолке. Утром, открыв глаза, я заметил нечто странное: окна моего номера потеряли прозрачность. Потрескались, что ли, подумал я.

Но они не потрескались. Они были завалены сугробами снега!

Я мигом оделся, схватил рюкзак с камерой и выскочил на улицу.

Боже мой! Ветви елей едва сдерживали на себе огромные снежные подушки, ноги утопали в снегу по щиколотку… И свет! Яркий белый свет, отражённый от чистейшего белого покрывала!

Я скорым шагом поспешил к мельнице, мимо озерца с плотинкой, оттуда в лес, на дорогу из Бугрова в Михайловское. Дорога передо мною была устлана толстым снежным ковром. Ни единого следа впереди, и только за спиной – полоски от моих шаркающих ботинок. Скрипел ли снег под ногами? Ещё как! Сказочным ли был лес, запорошённый снегопадом? О да! Замерла ли природа в полной тишине, сама поражённая этим чудом? Она затихла в изумлении. Счастлив ли был ваш покорный слуга, идущий ранним утром из Бугрова в Михайлов­ское по сказочному лесу? Не без этого, скромно, по-довлатовски ответил бы ваш покорный слуга, спроси вы его тогда, когда он преодолевал ту снежную целину.

Ну так ответьте же мне, адепты теории первичности материи, что это было? Если это не благодарность Пушкинских Гор за мою многолетнюю преданность и верность этому месту, то что тогда? Просто снего­пад? Ни с того ни с сего? Ну вы сами-то в это верите?

Но если моя «языческая» теория верна, то вот теперь пришла пора отблагодарить заповедник за всё, что он мне (да только ли мне?) подарил. И на этот раз дело не только и не столько в снегопаде. В марте исполняется 100 лет со дня послереволюционного восстановления заповедника.

Разруха, мины и фугасы

Вопрос интересный: а зачем в марте 1922 г. надо было восстанавливать Пушкинский заповедник? Что с ним такое произошло?

Ответ не менее интересен. В феврале 1918 г. усадьбы Михайловское, Тригорское и Петровское были разграблены и сожжены. Кто же надругался над русской культурой: иноземный враг, коварный предатель, безумец? Нет. Пушкинские дома сожгли и разграбили местные крестьяне, ведомые революционными помыслами. Есть поразительные свидетельства этого классового хамства («Окаянные дни» великого Ивана Бунина по сравнению с ними – образцы салонной прозы).

Вторую смертельную рану заповеднику нанесли фашисты. Они уничтожили здания усадеб, постройки Святогорского монастыря, повредили могилу Пушкина (сволочи!), искорёжили ансамбли усадебных парков. Но главное их «достижение» состояло в том, что они всё заминировали: поставили и зарыли 14 тыс. мин и 36 фугасов. Три мины сюрприза с химическими взрывателями эти технические интеллектуалы, соотечественники Бетховена и Гёте, заложили в основание памятника Пушкину.

Вот такое, с позволения сказать, «хозяйство» и досталось в 1945 г. нашему великому музейщику, фронтовику ­Семёну Степановичу Гейченко. Под его руководством и при его деятельном участии оживал заповедник, постепенно возвращаясь к тому, чем был он для Пушкина – местом ссылки, творческого уединения, высокого одиночества, как говорил Боратынский.

И когда не стало Семёна Степановича, в заповедник пришёл его ученик Георгий Василевич, сохранивший главное из сделанного Гейченко, но сделавший это место европейского класса ландшафтным музеем.

Заповедник помнит всё: и революционную разруху, и фашистское хамство, и долгое лечение, когда заботливым доктором Михайловского был Семён Гейченко, и ежедневное охранение пушкинского пейзажа от посягательств современного отечественного хамья.

Они сохранили это место. И теперь оно нуждается в нашей помощи.

Нужно установить и открыть в посёлке Пушкинские Горы памятник Семёну Степановичу Гейченко – нашему легендарному музейщику, гению этого места. Нужно, однако не можем пока. Вот строчки из письма Георгия Николаевича Василевича, нынешнего директора заповедника:

«Открыть памятник 17 марта мы не успеем, поскольку из 7,2 млн руб. удалось собрать лишь 3,5 млн. Предстоит найти средства, чтобы оплатить часть работ по созданию памятника, по устройству каменного поста­мента, перевозке и установке скульптуры, выплатить гонорар скульптору. Учитывая все обстоятельства, ближайшая дата, когда может состояться открытие памятника, – во время Пушкинского праздника ­поэзии, 4 июня.

Автор, скульптор Юрий Викторович Злотя, тем не менее осуществил отливку в долг, сегодня памятник существует в том виде, как на фотографии, датированной 14 февраля 2022 г.

В этом году С. С. Гейченко исполнилось 120 лет. Об этом свидетельствует метрическая запись в церковной книге. По паспорту С. С. Гейченко родился 14 февраля 1903 г.».

Словом, надо собрать 3,7 млн руб. Попробуем? ­Поможем заповеднику?

Вот реквизиты Пушкинского заповедника.

Получатель: УФК по Псковской области (Пушкинский заповедник л/с 20576Х19100) (в лицевом счёте латинская буква Х)

ИНН 6020002374,

КПП 602001001.

Банк получателя:

Отделение ПСКОВ БАНКА РОССИИ, УФК по Псковской области, г. Псков, 

БИК 0415805002,

р/с 03214643000000015700, к/с 40102810145370000049. 

Назначение платежа: Благотворительное пожертвование.

Внимание! Всем, кто пожелает пожертвовать день­ги на создание памятника С. С. Гейченко. Обязательно укажите в назначении платежа: «Пожертвование на создание памятника С. С. Гейченко».