Мы встречались со Спартаком Мишулиным четыре раза... В первый раз нашу беседу в театральной гримерке прервал режиссер, приглашавший Мишулина сыграть в антрепризе. Во второй раз нагрянули телевизионщики, снимавшие фильм о 35-летнем юбилее «Кабачка 13 стульев». Третья попытка прервалась из-за внезапно объявленной репетиции перед спектаклем. И только с четвертой встречи, проходившей на даче у Спартака Васильевича, интервью удалось закончить...
Встреча первая. Воровство ламп, Сталин и «Золотой гроб»
Спартак Мишулин: Ну и о чем мы с вами будем говорить? — Мишулин пригласил меня сесть на маленький диванчик в его гримерке, а сам расположился на стуле. — О судьбе? Чьей? Моей? Отлично! Как раз собираюсь писать мемуары. Вот и начнем...
Моя судьба должна была сложиться вполне благополучно. Посудите сами: мама была заместителем наркома, ее родной брат и мой дядя Шура — ректором академии общественных наук при ЦК партии, личным другом Суслова. Жили мы в двух шагах от ул. Горького, в Настасьинском переулке. В общем, будущее предполагалось вполне устроенным. Но, наверное, нечто разрушающее сидело внутри меня...
«АиФ»: Как это проявлялось?
— Сбегал из дома, попадал в милицию... Когда вернулся из очередного побега обратно в Москву, уже шла война, и мама с дядей эвакуировались. Еду в трамвае и вижу — стоит курсант и чуть не плачет. «Нашу артспецшколу из Москвы в Анжеро-Судженск переводят», — рыдает он. В общем, мама, папа, сопли, слюни... А я, сколько себя помню, всегда мечтал быть актером и не мог не обратить внимания на афишу: «Набор в артспецшколу», которую расшифровал для себя как «артистическая специальная школа». «Давай свою шинель, — говорю этому курсантику. — Как твоя фамилия? Где сбор?» И поехал вместо него. А на сборном пункте рады были каждому, и меня зачислили. Ну а то, что школа оказалась совсем не артистической, а артиллерийской, я узнал позже...
— Как артиллерист Мишулин стал заключенным Мишулиным?
— С малолетства, где бы я ни находился, всегда что-то творил: ставил сценки, спектакли, организовывал хор или танцы. В артиллерийской школе тоже затеял самодеятельность. Сейчас это город, а тогда было два небольших поселка-шахты: Анжерка и Судженка. Дом культуры в Анжерке был совсем заброшенным, даже не было ламп для освещения сцены. А мне поручили организовать праздничный концерт. Ну я и осуществил ночную вылазку за лампами в судженский (более приличный) очаг культуры — решил на время концерта их позаимствовать, а потом вернуть обратно... Воровство ламп понравилось, поэтому «оргвыводы» не последовали. Только я попался вновь. Дело в том, что с 13 лет я писал роман «Золотой гроб». По сюжету мои герои попадают из-за границы в революционную Россию. Про революцию я ничего не знал, поэтому пошел в библиотеку и попросил взять на дом «Историю революции». Мне отказали. Сидеть и читать в библиотеке было некогда, поэтому ночью снова пришел туда, аккуратно выставил окно и... Тут меня и схватили... А потом еще нашли исписанный моим мелким почерком портрет Сталина. Бумаги же тогда не было! Вот я и срывал по ночам на улицах разные плакаты и портреты вождей, а на обратной, чистой стороне писал свои романы, графоманствовал. За такие дела вообще могли под трибунал отдать. А мне присудили только полтора года.
Встреча вторая. Мельница и «Мешок с костями»
— Почему вам не помогли высокопоставленные мама с дядей? Не «отмазали», как сказали бы сегодня?
— Мама не знала, что я в тюрьме. Шла война, они были в эвакуации, а я боялся даже заикнуться о том, кто у меня родственники. Думал, их тут же снимут с должностей. А нашли они меня уже после того, как я вернулся из лагеря. Кстати, в лагере под Кемеровом я встретил Ваню — личного водителя дяди Шуры. Он был осужден по 58-й статье и работал начальником мельницы. Ваня взял меня к себе в подчиненные и, помню, так накормил в первый день работы, что я чуть не умер от заворота кишок. Я стал водовозом, возил на поля воду для осужденных. А потом мы с Ваней придумали вот какую штуку: наполняли бочку не водой, а... зерном. Заключенные же голодными работали, а зерно сваришь в котелке — и сыт. Поехал я так в очередной раз, а тут начальник лагерного пункта. «Дай, — говорит, — попить». — «Да грязная у меня вода, на болоте взял», — пытаюсь увильнуть. Он уже развернулся, а потом опять: «Не-е, пить очень хочется, дай воды». Зачерпнул из бочки, а там вместо воды зерно... Так я еще полтора года заработал. Но в каком-то смысле я даже благодарен тюрьме. Она научила меня работать.
— И чуть не погубила...
— Да, я тогда работал прицепщиком на тракторе, вкалывал по 20 часов в сутки, уставал так, что на ходу засыпал. Тракторист как-то попросил меня принести воды для заправки радиатора, а сам пахать уехал. Я сел в борозду его дожидаться и не заметил, как заснул... Он не увидел меня и проехал прямо по той борозде, в которой я спал. Врачи потом рассказывали, как к ним «мешок с костями» привезли. Дыхание на зеркальце не обнаружилось, и меня едва в трупы не записали. Спасибо хирургам, вытащили с того света. На ноги я встал только через восемь месяцев. Иду обратно в лагерный пункт, а меня не пускают. Объясняю охране: «Я — расконвоированный Мишулин, возвращаюсь из больницы». — «Мишулин давно умер. Иди отсюда», — отвечают мне. Еле пустили обратно.
— Досталось вам...
— Но на судьбу мне грех жаловаться, она за мной следит. Я ведь несколько раз мог погибнуть, ан нет. В детстве меня чуть сосед Юрка Емельянов не пристрелил. Заглядываю к нему в форточку (он жил на первом этаже): «Пошли в футбол играть!» — и вижу направленное на меня ружье. У него папа в НКВД работал, ружье дома висело, и Юрка решил меня попугать, не зная, что ружье заряжено. Я в какую-то долю секунды отпрянул обратно — и раздался выстрел. Я весь в крови — пуля лицо поцарапала, а могла бы и...
Встреча третья. Папанов, Миронов и ларек с водкой
— А как заключенный Мишулин стал актером Мишулиным?
— На втором сроке в лагере я организовал самодеятельность, создал оркестр народных инструментов, хор. Меня заметил один заключенный (он уже освобождался) и пригласил в поселок Брусово Калининской области, ныне Тверской, где его жена работала директором дома культуры. Приехав в Брусово, я стал художественным руководителем самодеятельности этого клуба. Выступали мы на полях, зарплату получали едой и ночлегом на сеновалах. Однажды с «гастролями» доехали до поселка Удомля той же Калининской области. Первый секретарь райкома посмотрел концерт и предложил: «А не хотели бы вы у нас работать?» Я согласился. Дом культуры в Брусово — это деревянный дом-пятистенок, а тут каменный, двухэтажный дворец, с кинозалом и концертным залом. В общем, настоящий очаг культуры.
Потом я прошел конкурс в Калининский театр, и тут-то меня нашел дядя...
Я приехал в Москву, сказал ему, что хочу быть только артистом и никем другим, и он решил помочь. Председателем комитета по делам искусств тогда был Храпченко, тоже какой-то наш дальний родственник. Дядя вместе с Храпченко организовали для меня прослушивание в ГИТИСе. Я читал много, но, наверное, плохо, по крайней мере лица экзаменаторов не выражали никакого восторга. Потом кто-то предложил: «Пусть сыграет этюды». С этюдами я справился хорошо, меня уже было решили принять, как вдруг выяснилось, что я еще не закончил 10 классов. «Пошлите меня в Калинин», — предложил я, и все облегченно вздохнули. Ну, мол, там и десятилетку окончит.
Потом я еще приезжал в Щукинское училище, а тогдашний ректор Захава очень не любил записки от властей и сказал, чтобы ближе, чем на три километра, я к училищу не подходил. Кстати, потом, когда я уже работал в Омском театре, Захава посмотрел один из наших спектаклей и отметил в газете работу одного молодого актера, то есть меня... Естественно, он не помнил, что хвалит человека, которого когда-то близко не подпускал к училищу.
— Как вы попали в московский Театр сатиры?
— В Театр сатиры можно было пройти только по конкурсу. Я привез с собой из Омска десять актеров, чтобы они мне подыграли: оплатил им дорогу, проживание, рестораны. А главный режиссер Театра сатиры Валентин Плучек перенес смотр на неделю, и мы, чтобы не сидеть без дела, прошлись по другим московским театрам. Меня везде принимали. В Театр сатиры тоже взяли, и я тут же отправился вместе с ним на гастроли в Пермь. Помню, встретила меня в Перми Ольга Аросева на грузовике (кстати, ее сестра Лена Аросева до сих пор работает в Омске, очень хорошая актриса). А Плучек забронировал для меня комнату в общежитии на Малой Бронной.
— Карьера сразу пошла в гору?
— Первые вводы в спектакли были удачными, в Перми меня очень хорошо встретила публика, смеялась. А потом... Потом был провальный дебют. Театр сатиры поставил спектакль «Фунт лиха» по пьесе, которую написал известный тогда фельетонист из «Правды», работавший на ЦК (только поэтому Плучек и решил ее поставить). Эта пьеса до сих пор мне снится. Помню, мы приехали на гастроли в Ленинград, дворец культуры на три тысячи мест заполнен, а к концу спектакля в зале осталось восемь человек. Народ уходил пачками, несмотря на то, что в спектакле играли и Анатолий Папанов, и Ольга Аросева, и Георгий Менглет. Но у меня-то главная роль! Я даже плакал тогда. А мой провал вызвал у некоторых улыбку и радость. Карьера, так и не начавшись, покатилась вниз. В следующей пьесе мне дали роль только в четвертом составе. Но после репетиций все перемещали, перемещали и, наконец, вывели в первый состав. Потом был «Женский монастырь» вместе с Андреем Мироновым, очень веселый спектакль «Проделки Скопена», и обо мне заговорили. А известность на всю страну пришла, конечно же, после «Кабачка 13 стульев», который просуществовал на экране 16 лет. Что тут говорить — великая сила телевидения! Я даже передать не могу, какая у нас была слава. Билеты в театр невозможно было достать, зрители по ночам жгли костры, караулили около касс, чтобы «живьем» увидеть пана Директора или пани Монику...
— Как это отражалось на материальной стороне жизни актеров?
— За «Кабачок» я сначала получал немного, но со временем ставку повысили до максимальной — 15 руб. 50 коп. за день съемки «Кабачка». Потом еще добавили за мастерство, за гастроли — в итоге получалось 89 рублей. При основной зарплате в 120 рублей совсем неплохо. Не скажу, что заработки были слишком шикарные, но они были выше доходов простого человека.
— А еще у вас случались заграничные гастроли...
— 70 процентов суточных у нас забирало посольство. Поэтому, чтобы сэкономить валюту, еду мы везли с собой. Помню, в Италии, когда Таня Васильева поставила свой чемодан в гондолу, лодка чуть ко дну не пошла. Итальянец как заорет с испугу! А на другой стороне канала Андрей Миронов с Шурой Ширвиндтом вдвоем еле подняли этот чемодан — и лодка просто выскочила из воды.
— Александр Ширвиндт в своей книге написал, что за границей чуть ли не весь театр ходил на суп к Спартаку Мишулину. Рецептом не поделитесь?
— А его нет. Потому что я все туда складывал: и консервы, и супы из пакетиков. Почему-то вкусно получалось. А, может, просто голодные были? Все брали за границу кипятильники (и благодаря этому вырубали электричество в гостиницах), а я возил с собой охотничью керосиночку. Она маленькая, как портсигар, ее открываешь, разжигаешь в номере «костер», и можно хоть кашу, хоть супчик в кастрюльке варить.
— Вы работали с любимцами публики — Анатолием Папановым, Андреем Мироновым, Татьяной Пельтцер... Если все-таки соберетесь издать мемуары, что напишете об этих людях?
— Я хочу написать правду, но борюсь сам с собой. Я же знал их не такими, какими их видели зрители.
— Думаю, будет интересна любая история, связанная с этими легендарными актерами.
— Папанов с Весником все время пытались бросить пить. В Ленинграде на гастролях я был у них судьей. Написали они на бумаге клятву о том, что бросают пить, подписали ее кровью (действительно порезали себе пальцы!) и отдали мне. Я лег спать и слышу сквозь сон, как в дверь стучат. «Отдай расписку! Слышишь? Отдай!» — кричит за дверью Папанов. На часах — пять утра.
— Вернули?
— Конечно. На следующий день они новую расписку написали, но я больше не стал ее брать. К тому же со временем они все-таки бросили пить. Очаровательные и талантливые люди. Папанову сначала не очень везло, но после выхода на экраны «Живых и мертвых» его признали. Однажды он потерял ключи, и мне пришлось через балкон соседей залезать к нему в квартиру. А было высоко — 8-й этаж.
— Согласны ли вы с тем, как описала Андрея Миронова Татьяна Егорова в своей книге?
— С некоторыми недостатками Миронова, описанными Егоровой, я согласен. Но все остальное — это ее личное воображение. Когда читаешь книгу, создается впечатление, что они с Андреем были вместе чуть ли не всю жизнь. А ведь их отношения продолжались только два года. Она пишет, что не сыграла Сюзанну в «Дон Жуане». Но Миронов сам отказался с ней играть. Он мог выбирать себе партнерш.
— В одном из своих интервью Лариса Голубкина рассказала вот какую историю: «Андрей пришел домой совершенно потерянный и сказал обреченно: «Сегодня 25 лет с того дня, как я работаю в Театре сатиры. И никто об этом не вспомнил. Давай, Лариса, выпьем! Наверное, они меня не любят!» Неужели его действительно не любили коллеги?
— Нет, его очень любили коллеги и любят до сих пор. И тому доказательство — спектакль «Андрюша», который был поставлен в честь Миронова. Вот Плучек в последние годы страшно ревновал Андрея, потому что видел в нем соперника на пост главного режиссера театра. Помню, Плучек подошел как-то ко мне и спросил: «Не сыграешь ли ты Фигаро вместо Миронова?» Странное предложение, поскольку вся страна по телевидению посмотрела в этой роли именно Андрея. Мне казалось, после рижских гастролей Миронов должен был занять место Плучека. Но не случилось.
— Сейчас вы активно заняты в театре, участвуете в антрепризах, редко, но все же снимаетесь в кино и сериалах. А правда ли, что было время, когда Спартак Мишулин торговал водкой в ларьке?
— Ну, было такое в начале девяностых. У меня тогда дача сгорела, деньги очень были нужны. Я считаю, мужчина должен содержать семью и обязан искать разные способы дохода, не стыдясь никакой работы. Моя «собачья будка» — я так прозвал свой ларек — стояла на Мосфильмовской улице. Об этом не роман, но повесть точно можно написать: какие кадры за бутылкой приходили, как милиция оброк собирала.
— Неужели вас никто не узнавал?
— Нет. Я наклеивал бороду с усами, да и этого особенно не требовалось — окошечко узкое, света мало, а ночная публика только бутылку и видит. Зато там хорошо платили, и хозяин меня не хотел отпускать — ему весело со мной было.
Сегодня очень часто слышу, как мужики плачутся, что не могут заработать на жизнь. Я их не понимаю. Ну, может быть, в отдельных регионах это сложно. С другой стороны, там есть земля, а это картошка, капуста — прокормиться всегда можно. А уж в городах грех голодать. Я артист, и вроде даже неплохой, а когда нужда заставила, пошел подрабатывать по ночам в ларек, продавать всякие баночки с консервами, шоколадки, водку, хлеб. Я считаю, никогда нельзя опускать руки.
Встреча четвертая, заключительная. На даче
Чтобы познакомиться с дружным семейством Мишулиных, «Суперзвезды» отправились на дачу к актеру в подмосковное Ново-Архангельское. Нас встретили хозяин, его супруга Наталья Константиновна, дочь Карина, восьмимесячная внучка Кристина и такса Чарли. Муж Карины в это время находился на гастролях.
К двухэтажному дому, возведенному в том числе и на деньги, заработанные Мишулиным в том самом ларьке, вела аллея из причудливых деревьев. Оказывается, прошлым летом здесь побывал со своей программой Павел Лобков, который и посадил диковинные деревца. К сожалению, парочка из них не выжила и превратилась в сухостой, но Спартак Васильевич пока не вырубает их и надеется на счастливое воскрешение. Так же трепетно актер относится к юным дубкам, появившимся рядом с растущими на участке столетними дубами. Он огородил их заборчиками, чтобы случайно не затоптать. Несколько лет назад семья выращивала в парнике огурцы, и их было так много, что Мишулин потом делился урожаем с актерами родного театра. Но с огородничеством решил завязать. Овощи и на рынке стоят недорого. Теперь вокруг дома — деревья и травка, по которой носится такса Чарли и скоро будет делать первые шаги внучка. Кстати, мы стали свидетелями знакомства малышки Кристины с Карлсоном. Спартак Васильевич надел костюм своего героя и взял на руки внучку. Кристиночка была несказанно рада большой живой игрушке и все пыталась откусить деду-Карлсону нос.
— Когда я женился, а потом родилась Карина, мы снимали на лето разные дачи, — рассказал Мишулин. — Потом один мой знакомый решил уехать в Израиль и продал мне эту дачу. Домик был старенький, 30-х годов постройки, зато участок большой — 25 соток. Зимой мы на даче не жили, поэтому я согласился, чтобы здесь пожил мой друг, который развелся со своей женой. Он и стал виновником пожара. Многие знакомые обещали помочь, но никто ничего не сделал, кроме Евгения Петросяна, который играл концерты в мою пользу. Остальные лишь обещали.
Дача сгорела. Но нет худа без добра, как говорит моя жена. Вместо лачужки мы построили хороший блочный дом. Его строили одной богатой даме, но дом ей не понравился. В течение двух-трех лет дом мы осилили и с долгами расквитались. Но здесь всегда надо что-то делать. Колотить, пилить, подрезать. Дачная жизнь — это не отдых. Я лично вообще не понимаю, что такое отдых. За всю свою жизнь только один раз съездил с женой в санаторий «Актер» в Сочи. «Отдых» там заключался в том, что надо было до 12 часов лежать на пляже, потом обедать, спать, опять жариться на пляже и слушать актерские сплетни, а вечером вместе со всеми ходить-бродить вдоль берега или сидеть в душном зале и смотреть кино. Ужас какой-то! Я не выдержал, нанялся в филармонию, вечерами играл в санатории и кое-как дотянул до окончания путевки. А здесь, на даче, хорошо. Конечно, приходится работать, но ведь движение — это жизнь, правда?
Актёр скончался 17 июля 2005 года от сердечной недостаточности. Похоронен на Ваганьковском кладбище.