29 декабря 2013 года в результате теракта в здании железнодорожного вокзала Волгограда 18 человек погибли, 45 были ранены. Житель посёлка Зимовники Ростовской области Михаил Шубин оказался в эпицентре взрыва.
Жизнь после взрыва
«Я сына из школы заберу, и мы можем встретиться в парке», — говорит Михаил в ответ на мою просьбу об интервью. Приходит точно вовремя. Когда я окликаю его по имени, пёс-поводырь Михаила начинает вилять хвостом.
«У меня сын Денис здесь в Зимовниках и жена. Дочь Анастасия от первого брака живет в поселке Чалтырь Ростовской области, — говорит Михаил. — Со школы Дениса забираю я. Лабрадор Макс знает много маршрутов: от дома до школы, работы, рынка, ветлечебницы, вокзала».
Михаил начинает свой рассказ о долгом пути восстановления после теракта.
«Я не должен был выжить»
«Здоровье у меня нормальное, жду операции, на живот нужно сетку специальную ставить, чтобы восстановить мышечный каркас. Но пока ни одна клиника меня не берет из-за того, что большая площадь поражения, да и в финансовом плане еще надо собрать нужную сумму. За сетку необходимо оплатить 100 тыс. рублей, а саму операцию обещали сделать по квоте.
Сейчас у меня на животе нет своей кожи, мышц и жировой прослойки, поэтому я пять лет ношу бандаж. Я стянутый весь. Бандаж нельзя снимать.
После операции сетка должна раствориться в организме и превратиться в своеобразную стенку для поддержания внутренностей.
Именно из-за этого ранения меня изначально отнесли в морг... Потом вернули.
После теракта я очнулся в 36-й больнице Москвы, это произошло 15 января. Находился без сознания полмесяца. В Москве я пробыл почти два месяца. Мне сделали 18 операций, две были очень сложные, длились 20 и 18 часов. Как сказал мой лечащий врач Иван Александрович, их выполняли четыре бригады хирургов. Говорили, что у меня было четыре ранения, несовместимых с жизнью, и по логике я не должен был выжить.
После реанимации меня перевели в хирургию. На тот момент у меня правое полушарие мозга было сильно повреждено и память практически отсутствовала.
Доктор медицинских наук Александр Андреевич Щеголев на одном обходе признался мне: „Крепкий ты парень, не ожидали, что ты вытянешь!“
Заведующая реанимацией Ирина Леонидовна говорила родным, что если я даже останусь живой, то, скорее всего, не буду ходить, потому что левая нога не реагировала ни на холод, ни на тепло. Из-за перелома основания черепа и сильнейшей гематомы я, согласно прогнозам, не мог в дальнейшем разговаривать. Череп стянули железками, а в горле трубка стояла для искусственной вентиляции легких. А когда я заговорил, услышал голос брата и матери, то врачи поняли, что у меня не все плохо с памятью. Главная медсестра Елена Анатольевна со мной много возилась. Я безгранично благодарен всем этим людям!
Потом меня и других пострадавших отправили в санаторий „Пятигорский нарзан“. Месяц в Пятигорске проходил реабилитацию, там и стал заново ходить.
С глазами совсем непонятно. Надежда всегда есть, но сетчатки осталось на одном глазу всего четыре процента. Второго глаза я полностью лишился, потому что ранение головы очень сильное было.
Теракт 29 декабря 2013 года
Момент теракта я никогда не забуду, помню всё до мелочей. Накануне, 28 декабря 2013 года, я приехал в Волгоград по работе: сдал товар, отправил деньги работникам для зарплаты.
Приехал на железнодорожный вокзал, но оказалось, что опоздал на все поезда и все автобусы до Зимовников уже уехали. Переночевал в гостинице. Утренний автобус на 07:00 я пропустил, поэтому пришел на железнодорожный вокзал к намеченному рейсу в обед. В минуты ожидания я часто входил и выходил из помещения вокзала. На это полицейский Дмитрий сказал мне: „Почему ты все время проходишь через металлическую рамку?“ А дальше — всё... Я очнулся первый раз. Это было в Волгограде. Услышал голос: „Ольга, что ты делаешь?“ В ответ слышу: „Ему это больше не понадобится!“ И отключился. Потом понял: в морге с меня снимали цепочку и крестик. Но, когда я подал признаки жизни, меня из морга увезли в больницу и отправили спецбортом МЧС в Москву.
Государственные структуры один раз заплатили компенсацию, а дальше забыли о нас. Когда звонишь в службу социального обеспечения, то тебя недоуменно спрашивают на том конце провода: „Зачем вы звоните? Все уже отлечились, а вы что, лечиться хотите?“
«В посёлке я единственный такой»...
В Зимовники я переехал из поселка Чалтыря, что под Ростовом-на-Дону, 13 лет назад. Остался здесь из-за того, что работал на продовольственном складе. До теракта работали с госучреждениями, снабжали объекты соцкультбыта продуктами питания. На сегодняшний день в розницу торгуем и собираем вторсырье.
Я продолжаю работать, и мне больше по душе сельская жизнь, нежели городская.
С женой Мариной нормально всё. По дому максимально стараюсь сам выполнять мужскую работу. Сначала, конечно, тяжело было ей, и мне иногда кажется, что родные до сих пор не осознают, что я слепой. Бывает, говорят: „Ты что не видишь? Стул рядом стоит, присядь!“
Запахов я не чувствую, но от этого особо не страдаю. Я хожу, разговариваю, голова работает, мне бы зрение вернуть...
Поводырь-лабрадор Максимус Мэн — так собаку зовут по паспорту — мой друг. Сейчас ему пять лет, Макс родился за месяц до теракта.
С Максом ездим в автотранспорте, но бывают проблемы здесь, именно в Зимовниках. Прихожу на вокзал, и первый вопрос: „А вы куда с собакой?“ Несколько раз было, что люди противились: „А зачем вы с собакой сюда пришли?“ Надо объяснять, что это собака-поводырь и что ей положен бесплатный проезд.
Если попадаем в Волгодонск (50 км от дома), там уже другое отношение людей: многие в транспорте благодушно относятся ко мне и Максу.
А в посёлке я единственный такой, есть недопонимание. Во многом из-за такого отношения люди не хотят брать собак-поводырей.
Чат «Слепой дождь»
Слепые — очень неактивные люди, они замкнутые. Чтобы как-то сделать жизнь таких людей интереснее, я создал чат „Слепой дождь“ в мессенджере WhatsApp. Цель — чтобы незрячие выходили на улицу, двигались, помогаю им информационно. Когда сидишь дома, жизнь протекает зря. Но активных очень мало.
Я не злюсь на судьбу, легче от этого никому не станет: ни родным, ни мне. Лучше радоваться жизни, тому, что имею, двигаться дальше, надеяться, что всё будет хорошо. По-другому никак, лучше вперед идти, а не оплевывать за собой.
Во всей ситуации, что произошла со мной, одно непонятно. Я по жизни не носил никогда нательный крестик. И надел его за 10 дней до теракта, потому что мы крестили сына. Но крест не мой: он принадлежал брату моей жены, который умер. И вот вопрос меня очень мучает: этот крест в итоге мне помог или он меня туда затянул, в эпицентр взрыва?
Говорят, что нельзя чужой крест надевать. Но насколько это правда?»
