Лидия Семченко из Барнаула — одна из тех, о ком ещё недавно в каждой газете страны писали в рубрике «Наши ветераны». Тех, кто нёс в себе страшный груз, с кем и спустя годы после войны продолжало происходить важное.
Лидия Семченко — одна из тех, кого скоро не будет.
Мы уже живём в другом мире — и тем удивительнее, что о том, чем живут «бывшие блокадники», как принято их называть, можно ещё услышать — из первых уст.
Трава как деликатес
Когда началась война, Семенченко жили в Кронштадте. У родителей было семь сыновей и дочерей. Ушёл на фронт отец. Вслед за ним — старшая сестра Полина. Умерли от голода братья Николай, Степан, Иван. От недоедания заболела водянкой мама. Её положили в больницу, а на руках одиннадцатилетней Лиды остались младшие сестрёнки — Надя и Настя, которую мама родила уже в войну, в бомбоубежище, во время немецкого авианалёта.
Чтобы прокормить сестёр и выжить самой, Лида устроилась в прачечную. Зашивала солдатское обмундирование — брюки-галифе, гимнастёрки. За это ей полагалась рабочая норма хлеба. Она приносила плохо пропечённый тяжёлый липкий хлебный кусок домой, грела в кастрюльке воду, немного солила её и крошила туда хлеб. Эту тюрю хлебали они с Надей, ею пытались накормить и малютку Настю. По осени Лида собирала траву, перекручивала её в мясорубке и делала подобие лепёшек, которые жарила на олифе.
Настенька прожила недолго. Лида поклялась, что не отдаст тельце сестрёнки похоронщикам, собиравшим по домам трупы и свозившим их в общие ямы-могилы. Сшила, как сумела, платьице-саван для малютки, сколотила ящик наподобие гроба и похоронила в нём мертвую сестрёнку в подполе дома. А вскоре умерла мама.
— Я пришла её навестить в больницу, хотя меня очень пугал её огромный, раздутый от голодной водянки живот. В палату меня не пустили. Сказали: «Девочка, мама умерла. Тебе не покажем — ты маленькая, бояться будешь. Сами похороним», — вспоминает Лидия Андреевна.
Иногда навещали папины друзья. Один принёс им свежий улов — кильку. Лида засолила рыбку. Да, видно, мало соли бросила — килька червяками закишела. Девочка плакала, выбрасывая пропавшую рыбу, — еда ведь!
Кто-то из бывших коллег папы помог девочкам эвакуироваться. Лида и Надя были спасены.
Одна на два станка
Блокада Ленинграда показала самые высокие вершины человеческого духа — и самое дно души. Одни воровали у любимых паёк, другие отдавали чужим свой. Испытания, которые проходило тело, перекраивали людей изнутри. И это осталось в них уже навсегда. Отношение к хлебу, к себе, к человеку. Кто-то сходил с ума от невыплаканной боли и стыда. Для кого-то, когда батон можно было в любой момент купить за копейки, что всегда звенят в кармане, а не стоять очередь длиною в ночь, — этот мирный, легко доставшийся хлеб был так же свят и покрыт чистой тряпочкой на тарелке. Ни одной крошки нельзя было оставить на столе — отдать птицам, закинуть в рот; его не выбрасывали, когда черствел, а запас сухарей всегда держали на чёрный день. Не скупость, не бережливость — почти аскеза и великое знание о том, как мало нужно человеку для жизни. Как мало — для смерти. Знание, которое никуда не уходит. Даже если тебе уже 88, как Лидии Семченко, которая нашла своих потерянных во время войны отца и сестру спустя почти три десятка лет.
История, пожалуй, немыслимая в наши дни и вызывающая скорее оторопь: а что так долго? Электронное письмо долетает до Америки за 2 секунды, видеосвязь можно установить с любой точкой мира, а в «Одноклассниках» найти даже тех, кого не очень-то и хотел. Хотя, с другой стороны, из Барнаула в село Жуки Полтавской области уже вот так просто и не поедешь — как поехала спустя 30 лет после Великой Отечественной Лидия Семченко.
Искать папу.
Из Ленинграда Лида с Надей добирались на восток долго. На больших станциях ленинградцам выдавали сухой паёк и ведро баланды на вагон.
— Хлеба наелись вдоволь уже на Алтае, — вспоминает Лидия Андреевна. — Нас высадили из вагонов в Алейске. На перроне ленинградцев уже ждали местные женщины. У каждой по краюхе хлеба. Настоящего!
Сёстры Семченко попали в детский дом села Боровское. Потом батрачили у председателя колхоза. Потом Лида устроилась шить мешки на сахарный завод и стала копить деньги, чтобы вызволить младшую. Пришла на завод: возьмите на токарный станок! Мастер посмеялся — и сделал специальную подставку, чтобы Лида могла дотянуться до сверла.
— Так всю войну и точила снаряды. По 12 часов работали. И как работали! Станки же ни на минуту отключать было нельзя. Чтобы сбегать в туалет или на обед сходить, за тебя кто-то из других девчонок должен работать. Одна — на двух станках...
Наденьку Лида из деревни забрала. Сняли на заводскую зарплату угол. Хозяйка, узнав историю сестёр из Ленинграда, сказала: «Приходите. Вас двое, и у меня две дочки. Будете жить вместе». И жили как одна семья. Тетя Лена их с Надей и замуж выдавала — больше некому. А своё — блокадное, детское — болело, никуда не деваясь.
В поисках папы
В конце войны Лида ушла на котельный завод диспетчером цеха. Поступила в машиностроительный техникум. Вышла замуж, родила сына. По службе объездила весь Союз. И все эти годы пыталась разыскать отца. Верила, что живой. Хотя на запросы приходили ответы: «место нахождения неизвестно», «в списках не значится»... Однажды, в 1976 г., случилась командировка на Украину, и Лида решила сделать крюк. С детства помнила, что папа — из села Жуки Полтавской области, до войны отец говорил, что там оставались родственники...
Оказалось, что из Жуков её родня, как и большинство местных жителей, переселилась в другое село — Броварки. Лидия Андреевна достаёт чёрно-белую карточку того года, когда её послали в командировку на Украину. Групповой снимок. Среди неулыбающихся мужских и женских лиц (все в тёмных пальто, тёмных платках до бровей) — два светлых пятна. Это блондинка Лида в ярком павловопосадском платке и в таком же, только с цветами на светлом фоне, её темноволосая сестра Полина. Родная старшая сестра, потерянная, казалось, навеки. Вместе с папой ушедшая в ополчение, когда к Ленинграду ещё только стягивались немецкие войска... А теперь — нашедшаяся. И вся группа на карточке — как будто придавленная этим небом, этим временем, этой памятью...
Сестра рассказала, что отец уехал в Казахстан, живёт с новой семьёй в Кустанайской области. Он и Полина долго разыскивали Лиду и Надю. Писали запросы, но безрезультатно: в алтайском детском доме девочек ошибочно записали как Семченко. А отец искал дочерей по настоящей фамилии — Семенченко.
Немыслимая в наши дни описка. Стоившая им 30 лет жизни, которая могла бы пойти совсем по-другому.
С Украины Лида полетела в Кустанай. Взяла для поддержки родного дядю Ивана, брата отца. Дядя представил племянницу как свою невестку. Сели за стол. И вдруг отец, пристально глянув на Лиду, сказал: «Иван, что ж ты обманываешь? Это же моя доченька!» Вот эти детские глаза провожали его на войну. А сейчас, уже под густыми женскими бровями, роняют слёзы над тарелкой. Такое не спутаешь, не забудешь.
Лидия Андреевна гладит портрет отца, с которым так недолго довелось пообщаться. Целует портрет единственного сына — его тоже уже нет в живых. Вздыхает: «Зачем я так долго живу?» И тут же поправляет себя: «Наверное, нужно ещё пожить, чтобы полностью отработать блокадный хлеб».
И вот это поражает намного больше, чем тридцатилетние поиски. Долг, за который никто не спрашивает, — но который чувствуешь всей глубиной совести. Который никак не отдать — да и непонятно кому. Ценность случайно уцелевшей жизни. Привычка к труду. И бережное отношение к хлебу.
«Беда, когда в человеке нет стремления жить по-человечески. Ведь побеждают только те, кто сопротивляется: голоду, обстоятельствам — и даже себе».
