58-летний хирург Хасан Баиев получил известность после того, как в разгар конфликта в Чечне лечил в своём госпитале как раненых российских военных, так и боевиков: всего он прооперировал 4 600 человек. Это едва не стоило доктору жизни — но от убеждения, что долг медицинского работника спасти любого умирающего пациента, Хасан не отказался. Он дважды выдвигался на Нобелевскую премию мира (пусть и безуспешно), получил международное звание «Врач мира». Баиев делал операцию по коррекции век актрисе и телеведущей Ларисе Гузеевой, его клинику посещали и другие российские знаменитости. Ежегодно он бесплатно проводит десятки операций, помогая больным детям со всего мира. Обозреватель «АиФ», будучи в Грозном, попытался узнать у Хасана Баиева — трудно ли оставаться человеком, если мир вокруг тебя превращён в сумасшедший дом?
Георгий Зотов, АиФ.ru: По вашему мнению — как следует врачу вести себя на войне?
Хасан Баиев: В первую очередь, врач не должен быть в политике. Ему категорически нельзя делить пациентов на врагов и друзей: кто бы ни попал к нему на операционный стол, он обязан оказывать ему медицинскую помощь. В ХIX веке, во время Кавказской войны в зону боевых действий приезжал знаменитый хирург Пирогов — ему разрешали пересекать линию фронта и помогать раненым солдатам и горцам. Это классический пример того, что надо соблюдать. У меня советская школа: я давал клятву Гиппократа, и я её выполнял.
— А как вы относитесь к призыву одного украинского доктора калечить пленных?
— Резко отрицательно. Я говорил моим коллегам, которые склонялись на одну сторону — не играйте, это риск. Будьте врачами вне зависимости от ситуации. Блефовать, играть в условиях сражений опасно. И те, кто вёл игру — погибли, потому что на фронте нельзя фальшивить. Другие же доктора, кто оперировал раненых, невзирая на их мундиры, по большей части уцелели. Я не поддавался разговорам и оставался доктором — вот и всё.
«Склоняет меня матом»
— Поэтому вы в Чечне оперировали и боевиков, и российских солдат?
— Да, я сделал сотни операций: и российским военнослужащим, и боевикам, и женщинам, и детям. Никогда я никому не отказывал. Один раз привозят ко мне раненого контрактника. В стельку пьяный, склоняет меня налево и направо матом. Медперсонал это слышит, и говорит — Хасан, зачем ты ему помогаешь? Отвечаю: я права не имею не помочь, пусть оскорбления будут на его совести. У этого мужчины были множественные осколочные ранения, я остановил кровотечение, спас ему жизнь. Утром приехали забирать раненого, и мне сказали — подойди к БТР, он хочет тебя видеть. Я подошёл, и контрактник извинился: «Прости меня, пожалуйста, за моё вчерашнее поведение — мне очень стыдно».
— Думается, за вашу позицию вы имели больше угроз, чем извинений.
— Да, фактически каждый день. Где война, там тяжело объяснять — у одних родственники погибли, у других — друзья и сослуживцы. Но наши старейшины, находящиеся в больнице, сказали — это территория мира, мы должны оказывать помощь всем. Я видел поразительные моменты — на одной стороне палаты лежат раненые солдаты, на другой — боевики. Иногда переносили это соседство спокойно: шутили друг с другом, смеялись. А были такие, что не могли принять факт — как же так, напротив тебя лечат твоего врага! Иногда мне приходилось становиться между стволами, и громко кричать — успокойтесь!
«Потом его убьём»
— Верно ли, что вас боевики водили на расстрел?
— Несколько раз. Однажды наше село захватил полевой командир Арби Бараев, боевики меня взяли в госпитале, устроили типа шариатский суд. Мол, ты прислуживаешь русским, оперируешь их, предатель, продался неверным. Я отвечаю — Арби, ты забыл, как я тебя оперировал и ты кричал — «не дай мне умереть»? А чем отличается твоя жизнь от жизней российских солдат? Они тоже хотят жить. И что тебе сделали бедные мирные люди в этом селе? Меня выводят расстрелять, и тут притащили раненых боевиков. Бараев заявляет — ладно, пускай наших бойцов спасает, потом его убьём. Приставил ко мне двоих, приказал — если упустите, сам вас пристрелю. Но федералы окружили село, начали долбить — им стало не до меня. Я всю ночь оперировал, меня контузило: рано утром иду весь в крови домой, чтобы переодеться. И тут появляется несколько человек в форме, в масках. Ты бандитам операции делал? Сообщаю — я врач, это моя работа. Прикладом по груди мне дали, свалили в грязь. Один требует — расстрелять его! Другой — нет, нельзя. Повели по улице. Вышло сразу много женщин из подвалов, заступились: меня отпустили.
— То есть, вечером вас хотели расстрелять одни, а утром другие?
— Да. Вот так я и жил тогда каждый день.
— Есть мнение, что война превращает людей в монстров.
— Я согласен. Как человек себя ведёт на войне? Вот про кого ты думал в мирное время — о, он такой суровый и жёсткий, этот персонаж вдруг проявляет доброту. А тот, насчёт кого ты уверен — он и курицу не способен зарезать, убивает без жалости. У каждого психика реагирует на происходящее по-разному. На войне теряются ценности, идёт разложение общества. Человек привыкает к жестокости: ему становится всё равно, что происходит.
— Реально ли сохранить разум на войне?
— С трудом. Я себя психологически подготовил. Когда решил, что остаюсь в больнице, я твёрдо осознавал: меня могут контузить, ранить, убить, издеваться. У меня не было обид ни на кого. Человеческая жизнь на войне стоит копейку, это давно известно. Мой отец был инвалид Великой Отечественной I группы — ещё с финнами воевал, он меня строго воспитывал. В любой ситуации я всегда старался оставаться человеком. Соблюдать все правила тяжело. Но я искренне рад — что не сломался и достойно выдержал испытания.
— Глупый вопрос, но... насколько сложно вам было?
— Очень сложно. Я делал добро и рисковал своей жизнью, однако стал мишенью для обеих сторон. Одни возмущались, что я спасал русских военных, а другие — что перевязывал врагов. Но мой авторитет как врача был высок, и в больнице у меня перестрелок не происходило. Напряжение существовало, разумеется. Помню, доставили как-то раненых солдат, все в крови. Я объясняю: ребята, сейчас вас переоденут, получите спортивные костюмы, отдайте ваши вещи. Один парень вытаскивает из кармана «лимонку» — я задумал себя взорвать, если мучить будете. Я смеюсь в ответ — ну ты молодец, конечно!
«Спас жизнь за сметану»
— И всё же, вам 4 года пришлось лечить нервную систему в США.
— Да, меня вывезли в Америку на реабилитацию. Я ведь не железный. Чудовищно годами днём и ночью пилить руки и ноги, слышать крики, стоны и последние вздохи умирающих. Безумно тяжко быть между двух огней. Как ты не поступи — всегда твой поступок кому-то не нравится. Но это выбор врача. Я в Соединённых Штатах расслабился, у меня открылась язва, желудочное кровотечение, полная потеря памяти. Не мог слышать шум вертолёта, доставлявшего в больницу пациентов — просто подпрыгивал до потолка. Знаете, ещё после первой чеченской войны я поехал в Москву на лечение — заикался после контузии...и вдруг встретил совершенно свинское отношение к себе коллег. Понятно, что взаимная ненависть повлияла на всех. Никто ко мне в палату не заходил, не спрашивал, как я себя чувствую — транквилизаторы давали, и всё. Я встретил в больнице чеченца в преклонном возрасте, он посоветовал — тебе как человеку верующему следует поехать на паломничество в Мекку. Я согласился, полетел... и мне правда очень-очень помогло.
— Можно ли после подобных ужасов вернуться к прежней жизни?
— Если я скажу, что сейчас у меня всё хорошо и прекрасно, это будет обман. Многие мужчины умирают уже после войны — от последствий стресса и пережитых кошмаров.
— Повлияло ли это на желание людей жить в мире?
— Очень сильно повлияло. Видевшие бои в городах готовы пережить что угодно — голод, безденежье, экономические проблемы: лишь бы снова не разразилась война.
«Просто выключите телевизор»
— Что следует делать в эпоху плохих новостей, дабы не сойти с ума?
— Я стараюсь не смотреть новости. Не спрятать голову в песок, а дозировать информацию: иначе это слишком больно и страшно. Просто на время возьмите и выключите телевизор.
— Правда ли, что однажды на фронте вы оперировали...корову?
— Да. Приходит жительница села, и просит — мол, животное умирает. Я психанул — у меня ж тут полный коридор раненых, я людей спасать не успеваю, вы издеваетесь? Женщина заплакала. Объясняет — у меня пятеро детей, и корова их кормит. Если она погибнет, им нечего есть будет. Я ночью поехал, вытащил здоровенный осколок, почистил рану.
— Поблагодарили?
— Через две недели литр сметаны принесли.
— Вас дважды выдвигали на Нобелевскую премию мира. Обидно, что не получили?
— Абсолютно нет. Клянусь Всевышним, я об этом даже не думал — я звёздной болезнью не болею. Мне сообщили новость, я возразил категорически: не делайте этого! Но они моё мнение не спросили. Лучшая награда для меня — спасённая человеческая жизнь. Я много езжу по всему миру, постоянно оперирую бесплатно маленьких детей с врожденными аномалиями. Их смех, счастье и здоровье я оцениваю намного важнее всяческих премий.
«Надо помогать, а не хапать»
— Как вы оцениваете современное российское здравоохранение?
— Оно значительно ушло вперёд, но слишком многое превращено в бизнес. Мало кто задумывается о людях, это вот плохо. Есть богачи, равнодушные к страданиям бедняков, хотя спокойно смогли бы им помогать — но не шевелят и пальцем. Есть также личности, живущие сугубо ради своего желудка. А мне неинтересно так жить — я не бизнесмен, а обычный доктор. Я использую своё имя и положение на благо бедных детей. Каждый человек, будь у него такая возможность, должен помогать неимущим — а не хапать себе. Ты же с собой на тот свет ничего не заберёшь, абсолютно! Сугубо лишь свои благие дела.
— Врачам сейчас больше интересно зарабатывать деньги?
— Да, это началось с распада СССР. Раньше имелось сочувствие к пациентам, врачебная этика — теперь популярны расчёты, сможет ли пациент заплатить нужную сумму.
— Но дорогой шоколад докторам и в советское время носили...
— Ну, слушайте — если в знак благодарности за серьёзную операцию, это нормально. Я не вижу в коробке конфет ничего ужасного (смеётся). Не похоже на коррупцию.
— Вам пришлось оперировать террористов. Откажись вы, вас бы расстреляли?
— Возможно, ведь вместе с ними была вооружённая охрана. Я знал, что у меня точно будут серьёзные проблемы. Мне не нравилось, какие вещи они делали — мы из-за них страдали. Но я всегда вижу на операционном столе лишь человека с ранениями, истекающего кровью и нуждающегося в моей помощи. Я врач, и меня так учили. Не скрою, мне было уникально сложно — ведь ты подставляешь не только себя, но и свою семью. Уже в Америке я задумался — наверное, я тогда сошёл с ума, раз рисковал и собой, и близкими. Случалось, я наблюдал себя на видео в госпитале, и приходила мысль — нет, это кино, разве я мог делать работу врача в подобном кошмаре? Это не я, а кто-то совсем другой.
— Вы смогли бы всё повторить?
— Я бы даже не раздумывал. Просто прошёл бы этот путь снова.
