30 января 1730 года умер Пётр II — и в тот же момент родились две интриги, которые определили путь развития России. Обе касались претендента на престол, одна сохраняла самодержавие, другая могла полностью изменить страну.
Пётр Романов, историк:
16-летний Пётр II — внук Петра Великого — умер от оспы. Ничем выдающимся ни сам император, ни его краткое царствование не запомнились. В дневниковых записях Василия Ключевского ему досталась всего лишь одна короткая, но обидная фраза: «Дрянной мальчишка, преждевременно развращённый». В оправдание «дрянного мальчишки» следует всё же заметить: царедворцы с малых лет развращали его целенаправленно, цинично используя в своих интересах. Так что он и сам в немалой степени был жертвой.
Со смертью Петра II прервалась прямая мужская линия династии, а придворная элита, как это обычно и бывает в отсутствие очевидного преемника, сразу же начала плести интриги. Если точнее, их было две: большая и маленькая. Впрочем, маленькая, едва родившись, тут же и скончалась. Речь шла о неудачной попытке клана Долгоруких, опираясь на весьма сомнительное завещание умершего императора, посадить на престол его невесту — княжну Екатерину Долгорукую. Подлог не прошёл.
Большая интрига была куда сложнее, да и ставила перед собой отнюдь не корыстные цели. Автором этой «многоходовки» стал князь Дмитрий Голицын. Причём, если бы его план удался, вся дальнейшая история России пошла бы иначе.
Решение о том, кто сядет на освободившийся престол, принималось узким кругом лиц: пять членов Верховного тайного совета, три члена святейшего Синода и несколько наиболее влиятельных фигур из Сената и генералитета. В списке кандидатов фигурировали лишь шесть женских имён. Первая кандидатка — княгиня Долгорукая, как уже говорилось, была вычеркнута из списка быстро. Вторую идею — провозгласить государыней первую жену Петра Великого, бабку покойного императора Евдокию Лопухину, также отклонили без особых колебаний: преклонный возраст претендентки говорил не в её пользу. Оставались две дочери Петра — Анна и Елизавета — и две его племянницы, то есть дочери царя Ивана — Екатерина и Анна.
Решающей в той дискуссии стала речь Дмитрия Голицына. Вот её фрагмент: «Есть дочери Петра Первого, рождённые до брака от Екатерины, но о них думать нечего... Нам надобно подумать о новой особе на престол и о себе также... Есть прямые наследницы — царские дочери. Я говорю о законных дочерях царя Ивана Алексеевича. Я бы не затруднился без дальних рассуждений указать на старшую из них, Екатерину Ивановну, если б она уже не была женою иноземного государя — герцога Мекленбургского, а это неподходящее для нас обстоятельство. Но есть другая сестра её — Анна Ивановна, вдовствующая герцогиня Курляндская! Почему ей не быть нашей государыней? Она родилась среди нас, от русских родителей; она рода высокого и притом находится ещё в таких летах, что может вступить вторично в брак и оставить после себя потомство».
Речь полна подтекста. Любопытно, например, что Голицын сходу отвергает кандидатуры дочерей великого реформатора и ни у кого из присутствующих эта позиция не вызывает протеста. Причины очевидны: обе дочери рождены не только от иностранки, но и до брака, а значит, с точки зрения церковной и общепринятой тогда морали на них лежит клеймо незаконнорожденных. Пока был жив могучий отец или пока правила Екатерина I, подобные «детали» уходили на второй план, но теперь прослеживалось очевидное желание аристократии всё вернуть в приличное, «благородное» русло, да ещё и под предлогом защиты национальных интересов. То есть императрица должна была быть чистокровной русской.
Ущербность подобного подхода очевидна. Вопрос национальности монарха и вопрос национальной политики суть вещи разные. Русская Анна Иоанновна в истории ассоциируется с бироновщиной, а немка Екатерина II заслужила титул Великой как раз за то, что проводила сугубо национальную политику. Однако в данном случае любопытно и другое: то, что идея посадить на престол Анну Иоанновну только потому, что она «чистокровная», принадлежит Дмитрию Голицыну, человеку независимых и широких взглядов, известному своим европейским образованием.
На самом деле, как уже говорилось, речь шла о хитроумно задуманной Голицыным «многоходовке». Недаром как бы вскользь он пробрасывает слова: «Надобно подумать и о себе также». А поскольку слушатели этот важный пассаж прозевали или не поняли, Голицын, как только вопрос о выборе Анны Иоанновны был решён, снова возвращается к тому, что для него и было главным. «Выберем, кого изволите, господа, — настойчиво напоминает он, — только, во всяком случае, нам надобно себе полегчить». И тут же предлагает «составить пункты и послать их государыне».
Эти пункты или условия договора с Анной Иоанновной участники совещания не без споров, но составили. Вот они: «Государыня обещает сохранить Верховный тайный совет в числе восьми членов, и обязуется — без согласия с ним не начинать войны и не заключать мира, не отягощать подданных новыми налогами, не производить в знатные чины служащих как в статской, так и в военной сухопутной и морской службе выше полковничьего ранга, не определять никого к важным делам, не жаловать вотчин, не отнимать без суда живота, имущества и чести у шляхетства и не употреблять в расходы государственных доходов». Позже добавили жёсткую приписку: «А буде чего по сему обещанию не исполню и не додержу, то лишена буду короны российской!».
Со слабым кандидатом легче договориться. Рассуждения князя о «чистокровности породы» и «иноземных пороках» являлись лишь тактическими уловками. Князь прекрасно знал собеседников и играл с ними. Если бы Голицыну потребовалось уговорить тайный совет остановить выбор на Елизавете Петровне, то он говорил бы уже не об иностранной матери, а о великом русском отце. Князь просто справедливо посчитал, что для реализации его планов легче иметь дело с Анной Иоанновной, чем с Елизаветой Петровной. Добиться ограничения прав дочери Петра было тогда сложнее, чем ограничить в правах дочь Ивана, прозябавшую в Курляндии.
Инициатива Голицына вызвала противоречивую реакцию среди дворян. А их в этот момент в Москве оказалось больше, чем обычно. Многие приехали из провинции на свадьбу молодого императора, а попали на похороны и избрание нового государя. В это время самые известные московские дома стали дискуссионными клубами, где обсуждалась программа ограничения самодержавия. Дело было для России невиданное, а потому посягательство на самодержавную власть поддерживали не все.
Инициатор затеи князь Голицын и остальные члены Верховного тайного совета от дискуссии не уклонялись, напротив, готовы были рассматривать любые проекты и предложения. Датский посланник Вестфален информировал своё правительство, что двери совета оставались открытыми целую неделю, и каждый из дворян имел возможность высказаться по поводу предполагавшихся изменений в системе управления империей. Секретарь французского посольства Маньян сообщал из Москвы: «Здесь на улицах и в домах только и слышны речи об английской конституции и о правах английского парламента».
Кстати, сам Голицын был готов пойти намного дальше направленных Анне Иоанновне условий. Князь предлагал создать двухпалатный парламент: одна палата из двухсот представителей представляла бы интересы дворянства, другая предназначалась для защиты интересов купцов, горожан и вообще простого народа от «несправедливостей». Конечно, и этот план был далёк от того, что мы сегодня понимаем под термином «демократия», но по сравнению с тем, что было до того на Руси, проект Голицына, бесспорно, являлся революционным прорывом к конституционной монархии.
Любопытно, что если автором идеи уйти от самодержавия был русский, то сорвал эти планы сын пастора из Вестфалии и тоже член Верховного тайного совета Остерман. Анна Иоанновна, следившая за событиями в России из Курляндии, подписала условия, выдвинутые тайным советом, но, выезжая в Москву, благодаря Остерману уже знала, что на её стороне есть немалая поддержка. Остерман повёл себя как хитрый лис. Сказавшись больным, он всё смутное время провёл в постели, как пишут, «облепленный пластырями, обвязанный примочками». Но при этом, не выпуская из рук пера, развил бурную деятельность, внушая всем, и прежде всего императрице мысль, что надо во что бы то ни стало сохранить самодержавие в полной неприкосновенности. Он же организовал императрице поддержку и в гвардейской среде. В результате, прибыв в Москву, Анна Иоанновна разорвала все подписанные ей ранее соглашения с «верховниками». А Остерман тут же «выздоровел» и получил за свои услуги русскому самодержавию графское достоинство.
Когда стало ясно, что план рухнул, князь Голицын с горечью заметил: «Пир был готов, но званые оказались недостойными его... так и быть, пострадаю за отечество, но те, кто заставляет меня плакать, будут плакать дольше моего».
Трудно сказать, была ли Россия на тот момент реально готова к конституционной монархии или Голицын со своей идеей, как считают некоторые, забежал вперёд. Зато очевидно другое: русское самодержавие так и не сумело дозреть до перемен. А потому просто сгнило на корню.
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции
