175 лет назад, 17 июля 1846 года, в деревне Языково Боровичского уезда Новгородской губернии у железнодорожного инженера родился сын. Окрестили его с именем Николай, а восприемником младенца был генерал-майор Ридигер, представитель рода, который уже в XX столетии даст России патриарха Алексия II.
Впрочем, сам новорождённый тоже может претендовать на статус патриарха. Во всяком случае, патриарха отечественной этнографии — точно. Его отец происходил из старинного казачьего рода и носил фамилию Миклуха. Сын же, склонный доверять романтическим семейным легендам, добавил к ней продолжение: Маклай. Дескать, в XVII столетии некий шотландский искатель приключений по имени Майкл Маклай попал в плен к казакам, прижился и женился на сестре одного из Миклух.
Итак, Николай Миклухо-Маклай. Как и было сказано, патриарх отечественной этнографии и великий гуманист. Исследовал папуасов и боролся за их права. Что ещё? Пожалуй, всё. Именно этим и ограничивается обиходное знание об этом человеке.
Старший современник учёного, писатель Фёдор Достоевский, в своём романе «Братья Карамазовы» адресует мальчику Коле Красоткину следующий пассаж: «Покажите вы русскому школьнику карту звёздного неба, о которой он до тех пор не имел никакого понятия, и он завтра же возвратит вам эту карту исправленною». Вообще-то, мальчик должен был устыдиться, поскольку имелось в виду, что русские школьники не имеют никаких знаний и при этом обладают запредельным самомнением. Однако Коля Красоткин находит отличный ответ: «Самомнение — пусть... зато смелость мысли и убеждения, а не дух ихнего колбаснического раболепства пред авторитетами!»
Коля Миклуха, выросший потом в Николая Николаевича Миклухо-Маклая, идеально попадает в описанный типаж. «Раболепством пред авторитетами» он точно не страдает, справедливо полагая себя самым главным специалистом по первобытным народам, понять которого дано не всем, а лишь избранным: «Профессор Вирхов — единственный человек в Европе, который может верно оценить мои научные работы и понять всю научную важность моих путешествий...»
Ну а что касается остального... Миклухо-Маклай действительно исправил. Но не карту звёздного неба, а наше представление о планете Земля и о народах, которые её населяют. Самое интересное, что его исправления оказались точными, хотя до своего первого путешествия на берега Новой Гвинеи в 1871-1872 гг. он этнографией как таковой не занимался.
Многим это его путешествие показалось классической авантюрой, следствием полудетского романтического желания «ступить там, где не ступала ещё нога человека». Действительно, молодой биолог, занимающийся морскими животными и уже успевший приобрести некоторый научный авторитет, вдруг лезет совершенно не в своё дело. Зачем?
За пару лет до своего первого путешествия на Новую Гвинею Миклухо-Маклай уже выслушивал в свой адрес нечто подобное. Тогда он так рвался к берегам Красного моря, что его не смутило даже неудачное время экспедиции: она совпадала с большим хаджем, когда огромные массы мусульман идут в Мекку, и европеец, занятый в «их исконных землях» чем-то непонятным, серьёзно рисковал здоровьем, если не жизнью.
Ну и что? Николай Николаевич покупает бурнус и молитвенный коврик, бреет голову, наскоро учит несколько арабских слов и всё-таки пробивается к Красному морю. Зачем?
А затем, что вот-вот откроют Суэцкий канал, соединяющий Красное море со Средиземным. И, значит, неповторимая фауна Красного моря, и без того почти не изученная, будет до неузнаваемости искажена. Надо успеть. Миклухо-Маклай успевает.
Точно так же он действовал и в ситуации с Новой Гвинеей. Это была не авантюра, а желание успеть и точный расчёт. Западный и южный берега острова уже были затронуты влиянием чуждых папуасам культур. На юге работали христианские миссии. На западе бесчинствовали малайские купцы и пираты-работорговцы. Миклухо-Маклай выбрал северо-восток, который с тех пор так и называется: Берег Маклая.
То, что было дальше, в общем, известно. Николай Николаевич стал первым из европейцев, наблюдавших реалии каменного века. Его не убили и не съели. Его, безоружного и беззащитного, окружили необыкновенным почётом и уважением. О России, его Родине, слагались легенды. Сам он стал культурным героем: слова «так говорил Маклай» стали чем-то вроде залога абсолютной истины. Ну а то, что некоторые предметы папуасы называют практически по-русски, давно уже стало общим местом. «Тхаппор», «гугрузы», «ножа», «глеба» — наш человек без труда опознает здесь топор, кукурузу, нож и хлеб.
Повторим, это была не авантюра, а полевое исследование, увенчавшееся грандиозным успехом.
Авантюра началась потом, когда Миклухо-Маклай передал императору Александру III просьбу жителей Берега Маклая: «Туземцы Новой Гвинеи желают политической независимости под российским покровительством». Потому что любую попытку воззвать к отечественным властям нельзя назвать иначе, только авантюрой. Причём авантюра это заведомо безнадёжная. Так было и на этот раз. Результатом хлопот Миклухо-Маклая стала унылая многолетняя тягомотина, которая после вердикта («За удалённостью земли и неимением Россией там своих интересов отказать») окончилась ожидаемым афронтом. Инициативу перехватили немцы. Так, исследователь Отто Финш выдавал себя за брата Миклухо-Маклая и захватывал под это дело огромные земельные участки. В 1885 году к Берегу Маклая подошёл немецкий корабль, и сошедший на землю чиновник воздвиг там германский флаг, объявляя территорию владением Рейха.
В принципе, Миклухо-Маклай мог, что называется, отыграть назад. И даже попытался это сделать. Вернувшись в очередной раз на Родину, Миклухо-Маклай даёт в издании «Новости и Биржевая газета» следующее объявление: «Желающие поселиться или заняться какою-нибудь деятельностью на Берегу Маклая в Новой Гвинее или на некоторых других островах Тихого океана могут обратиться ко мне письменно по адресу: Императорское Русское географическое общество в Петербурге или лично по моём приезде в Петербург в часы, о которых можно будет узнать в Географическом обществе».
Тут как прорвало. Желающие сначала исчислялись десятками. Потом — сотнями. Потом — уже тысячами. Это можно отследить по переписке Миклухо-Маклая с министром иностранных дел Российской империи Николаем Гирсом: учёный ещё надеялся оформить русскую колонию на Новой Гвинее официально.
Тщетно. Развернулась всё та же тягомотина, и государственные мужи затянули всё ту же волынку насчёт «дорогостоящих мероприятий». В итоге Миклухо-Маклай понимает, что рассчитывать надо только на себя, и пишет министру письмо, где ирония переходит почти в дерзость: «При возвращении моём на острова Тихого океана я найду возможность достигнуть остров, который я избрал, и устроиться на нём на постоянное жительство. Будучи русским, я не желал бы поднять на этом не занятом пока острове какой-либо другой флаг, как русский, что ни в каком случае не „может повлечь за собою дорогостоящих мероприятий“ со стороны русского правительства».
Успех русской колонии был, в общем, предопределён. У Николая Николаевича было всё: опыт, авторитет, известность, слава, умение повести людей за собой... Не было денег, но могли найтись и они, поскольку проект выглядел весьма заманчиво. А вот со временем оказалось хуже. Его Миклухо-Маклаю было отпущено не так много. Учёный умер в апреле 1888 года, не успев даже как следует систематизировать свои полевые наблюдения.
