105 лет назад, в ночь с 16 на 17 июля 1918 г., в Екатеринбурге, в подвале дома, реквизированного у военного инженера Николая Ипатьева, был расстрелян бывший русский император Николай II, члены его семьи и слуги.
Это политическое убийство сейчас многими оценивается если не как одно из важнейших событий революции и Гражданской войны, то как поворотное — точно. Хлёсткие формулы, вроде «Русская Голгофа», стали в периодике и даже в специальной литературе чем-то вроде общего места. А утверждения, выдержанные в стиле «кошмарная расправа над царской семьёй была центральным событием в череде кровавых большевистских беззаконий», от частого повторения и впрямь могут заставить подумать о том, что «та роковая ночь стала самой тёмной и ужасной ночью столетия».
В реальности же все эти эмоции только мешают как следует разобраться — в чём же состояла истинная трагедия последнего русского императора и его семьи. А ведь эта трагедия, в общем-то, на виду. Просто надо непредвзято и последовательно посмотреть, как развивались события.
Иной раз создаётся впечатление, что более-менее вменяемые планы относительно будущего царя и его семьи были только у лидера большевиков, Владимира Ленина, который накануне событий в Ипатьевском доме говорил: «Именно всероссийский суд с публикацией в газетах! Подсчитать, какой людской и материальный урон нанёс самодержец стране за годы царствования. Сколько повешено революционеров, сколько погибло на каторге, на никому не нужной войне! Чтобы ответил перед всем народом!»
«Балласт» на балансе
Другое дело, что Ленин как раз в те дни мог считаться лидером всех большевиков только формально. В том же Екатеринбурге вся власть действительно принадлежала Совету. Но решающую роль в нём играли большевики, поражённые «детской болезнью левизны». Их не устраивал, например, Брестский мир — временный компромисс Ленина они считали проявлением недостатка революционности. А планы Ильича насчёт бывшего императора — тем паче. «Гражданин Романов» был, по их мнению, опасным балластом, от которого нужно поскорее избавиться. И потому, начиная с момента восстания Чехословацкого корпуса, который привёл к разгоранию Гражданской войны в Сибири и на Урале, кормили центр сказочками о невозможности эвакуации бывшего царя в Москву. Дескать, белые спят и видят, как бы освободить Николая.
Однако условные белые, по всей видимости, тоже считали «гражданина Романова» обузой. Судите сами — восстание Чехословацкого корпуса вспыхнуло в Челябинске 24 мая. До Екатеринбурга войска чехов и полковника Сергея Войцеховского добрались только 25 июля. Расстояние между Челябинском и Екатеринбургом по железной дороге в то время преодолевалось часов за семь. Однако в течение двух месяцев эти войска, якобы горевшие желанием «освободить царя», наносили удары куда угодно, но не по городу, где Николая держали под стражей. Ими были захвачены Курган, Миасс, Златоуст и даже Тюмень. К слову, Екатеринбург условные белые заняли, можно сказать, с комфортом. Вот как вспоминал об этом генерал Михаил Дитерихс: «Части полковника Войцеховского вошли в город, рассеяв Красную гвардию». Обратите внимание — не разбив, а именно рассеяв. То есть фактически без сопротивления. В мае 1918 г. «рассеять» Красную гвардию можно было ничуть не хуже, чем в июле. Её боеспособность в те месяцы находилась на одном и том же уровне — крайне низком. Но тянули до последнего — обуза в виде бывшего царя условным белым была не нужна.
Спустя рукава
О том же самом говорит и следствие по делу о расстреле царской семьи, которое белые начали 30 июля 1918 г. Спустя целых пять дней после захвата города. Вообще-то по-настоящему важные дела полагается возбуждать сразу и тут же приступать к сыскным мероприятиям — по горячим следам... Но хорошо, что начали хоть так.
Бытует мнение, что всё следствие от начала и до конца вёл Николай Соколов — следователь по особо важным делам Омского окружного суда. В реальности же он приступил к расследованию только 6 февраля 1919 г. До него делом о расстреле царской семьи занимались двое. Первым был Алексей Намёткин — следователь по важнейшим делам Екатеринбургского окружного суда. Вёл он дело неохотно — в самом начале и вовсе заявил, что без предписания прокурора расследование не будет считаться законным. В итоге 13 августа следствие передали члену Екатеринбургского окружного суда Ивану Сергееву. Он вроде был поактивнее, но именно что «вроде».
Вот его слова: «Кругом инертность, а подчас даже и недовольство... Состав розыска был далеко не на высоте своих задач. Бывали случаи, когда истреблялись свидетели, от которых можно было бы ожидать полезных для дела сведений, захватывались вещи и документы, имевшие для дела значение доказательств и тому подобное». Кем же истреблялись свидетели и захватывались вещественные доказательства? Может быть, большевиками, которые заметали следы?
Ничего подобного. Все эти безобразия творили военные власти. Взять хотя бы тот факт, что в доме Николая Ипатьева разместили инженерное управление армии и штаб чехословацкого генерала Радола Гайды. Подвал дома, то есть место преступления, даже не потрудились опечатать — он превратился в проходной двор, куда в поисках сувениров с места расстрела царской семьи могли явиться все кому не лень. Вряд ли это был злой умысел — власть условных белых просто не считала расследование гибели бывшего царя чем-то приоритетным.
Народ безмолвствует?
Но в том-то и фокус, что топорную и бестолковую «работу» расстрельно-похоронной команды Юровского расследовали примерно в том же стиле. Итогом стал доклад Николая Соколова вдовствующей императрице Марии Фёдоровне — так и не найдя тел, он сочинил историю о том, что трупы расчленили, сожгли, а потом окончательно растворили в серной кислоте. Только спустя сто лет Следственный Комитет РФ доказал, что всё было не так. Но тогда в версию Соколова поверили.
Впрочем, особого резонанса известия о гибели последнего русского императора не вызвали. Во всяком случае, этот резонанс на порядок уступал тому, что имел место после отречения Николая II в марте 1917 г. Газеты большевиков «Правда» и «Известия» 18 июля 1918 г. поместили лаконичную информацию о расстреле царя — правда, с анонсом на первой полосе. Можно было бы ожидать, что известие о цареубийстве вызовет бурю возмущения в стане условных белых. Однако газета «Сибирская жизнь», издававшаяся в Томске, помещает эту новость на третьей полосе — как нечто проходное, не заслуживающее внимания. Бывший министр финансов Владимир Коковцев вспоминал: «В день напечатания известия я был два раза на улице, ездил в трамвае и нигде не видел ни малейшего проблеска жалости или сострадания». Положим, это «насквозь большевистский» Петроград. Но вот что вспоминает генерал Антон Деникин: «Получив известие о смерти императора, я приказал Добровольческой Армии отслужить панихиды, этот факт вызвал жестокое осуждение в демократических кругах и печати...»
Именно в этом и состоит главная трагедия последних дней Николая II и его семьи. Спасти их не пытались, они казались обузой и красным, и белым, от известия об их трагической гибели современники в лучшем случае отмахивались, а в худшем — злорадствовали. По большому счёту, от них тогда отвернулись все — за ненадобностью. Что может быть страшнее и трагичнее?
