Трагические сцены августа 2021 года в кабульском аэропорту заставили еще раз вспомнить события столетней давности, происходившие в России. Так называемая «Новороссийская катастрофа» стала одним из знаковых событий Гражданской войны.
«Все мечтали „идти на Москву“, и всем давалась эта надежда»
В начале июля 1919 года главнокомандующим Вооружённых сил Юга России генерал-лейтенантом Антоном Деникиным в Царицыне была подписана «Московская директива», предполагавшая «конечной целью захват сердца России: Москвы».
Сам Деникин впоследствии объяснял смысл директивы так: «В сознании бойцов она должна была будить стремление к конечной, далекой, заветной цели. „Москва“ была, конечно, символом. Все мечтали „идти на Москву“, и всем давалась эта надежда».
К середине сентября 1919 года казалось, что главная цель белых близка: силы красных терпели поражение за поражением, 21 сентября пал Курск, и в Москве большевики уже готовились к уходу в подполье.
14 октября после тяжелых боев корниловцы взяли Орел, проведя там парад. Тем не менее сопротивление Красной армии нарастало. В ходе Орловско-Кромского сражения в октябре-ноябре 1919 года наступление белых было окончательно остановлено, а инициатива перешла к красным.
Важнейшим обстоятельством являлось почти полное израсходование Деникиным резервов, из-за чего парировать контрудары Красной армии не представлялось возможным. Начался стремительный откат назад.
«В составах Астафьев нашел много денег, а Форберг — сумочку с бриллиантами»
Сами участники Белого движения отмечали, что характер войны оказывал деморализующее влияние на части. В период наступления войска захватывали множество имущества, которое делили между собой. В результате поход на Москву незаметно превратился в подобие ордынского набега, когда главной целью становилась не столько победа над противником, сколько приобретение ценностей.
Из воспоминаний поручика Сергея Мамонтова: «Казаки, привлеченные каким-то грабительским нюхом, нагрянули в вагон. Мне пришлось лечь на ящики, чтобы предохранить их от расхищения. К счастью, появились наши солдаты, и мы буквально вырвали несколько ящиков… Стало уже смеркаться, и мы порядком устали. Поехали домой. Несмотря на темноту, собрали всю батарею и справедливо распределили добычу между всеми офицерами и солдатами, с обязательным условием тут же в Купянске сшить себе всем синие штаны, а не отправлять добычу на Кубань, как принято у казаков… В составах Астафьев нашел много денег, а Форберг — сумочку с бриллиантами. Вопреки обычаю, они не поделились, а затаили. Но Астафьев все проиграл в карты, а Форберг накупил участков в Сочи, а потом застрелился. На следующий день со многими повозками и солдатами поехали подобрать то, что выбросили, и отыскать чего-нибудь еще. Но это оказалось наивностью с нашей стороны. Толпы грабителей шныряли повсюду, и в составах осталось только самое неинтересное, то, что никто не брал».
«Фронт рухнул»
Резкое изменение характера войны застало части белых врасплох. Трофеев больше не было, приходилось вести кровопролитные оборонительные бои, в результате чего в войсках Деникина началось массовое дезертирство. Особенно отличались этим казачьи подразделения, объявлявшие, что собираются оборонять только «свои земли», и удалявшиеся в родные станицы.
Начался настоящий обвал фронта. Белыми были оставлены такие крупные города, как Харьков, Ростов, Киев, Одесса. В декабре 1919 года была наголову разбита знаменитая белая Марковская дивизия.
Мощные контрудары войск Деникина в начале 1920 года общую ситуацию не меняли. Белый генерал, а на тот момент командир 1-го полка Дроздовской дивизии Добровольческого корпуса Антон Туркул в своих воспоминаниях так описывал происходящее: «Фронт рухнул. Мы катимся к Новороссийску. Екатеринодар занят красными. Особый офицерский отряд ворвался туда только для того, чтобы освободить гробы Дроздовского и Туцевича, погребенных в соборе. Гробы их освобождены, идут с нами к Новороссийску. В станице Славянской, где полк заночевал после боя с конницей Буденного, я получил от генерала Кутепова приказание прибыть в Новороссийск, навести порядок при погрузке войск».
«Черная орда» Новороссийска
Вплоть до конца 1919 года Новороссийск сохранял статус глубокого и сытого тыла Белой армии, куда стекались добытые войсками трофеи. Георгий Виллиам в книге «Побежденные» так описывал реалии благополучных месяцев Новороссийска: «Главная улица в Новороссийске — Серебряковская. Приблизительно посредине этой лучшей, но тем не менее достаточно нескладной и неприглядной улицы находилась бойкая кофейня, называвшаяся „кафе Махно“. Здесь помещалась штаб-квартира спекулянтов, так называемой „черной орды“. Орда была действительно черная: по духу и по колориту... Стильные брюнеты: константинопольские греки, налетевшие на охваченный гражданской войной юг, как воронье на падаль, евреи — преобладали; хотя, конечно, не было недостатка и в представителях славянской расы...»
Вопрос о необходимости наведения порядка в городе командованием поднимался не раз, но фактически ничего сделано не было.
По мере приближения частей Красной армии к Новороссийску туда стекались и отступающие части, и беженцы. При этом Деникин изначально знал, что обеспечить эвакуацию морским путем не представляется возможным.
«По условиям тоннажа и морального состояния войск одновременная, планомерная эвакуация их при посредстве Новороссийского порта была немыслима: не было надежд на возможность погрузки всех людей, не говоря уже об артиллерии, обозе, лошадях и запасах, которые предстояло бросить, — писал командующий в воспоминаниях. — Поэтому для сохранения боеспособности войск, их организации и материальной части я наметил и другой путь: через Тамань».
«Катастрофа становилась неизбежной и неотвратимой»
Однако, по утверждению Деникина, управление войсками было утрачено, директивы не выполнялись. 10 марта большевики переправились через Кубань, и вскоре в их руках оказались Анапа и Гостагаевская. Дорога на Тамань для белых оказалась закрыта.
«И 11 марта Добровольческий корпус, два донских и присоединившаяся к ним кубанская дивизия без директивы, под легким напором противника сосредоточились в районе станции Крымской, направляясь всей своей сплошной массой на Новороссийск, — признавал главнокомандующий Вооруженными силами Юга России. — Катастрофа становилась неизбежной и неотвратимой».
Антон Иванович единомышленников не пощадил, изобразив в воспоминаниях крайне неприглядную картину последних дней Новороссийска: «Улицы его буквально запружены были молодыми и здоровыми воинами-дезертирами. Они бесчинствовали, устраивали митинги, напоминавшие первые месяцы революции, с таким же элементарным пониманием событий, с такой же демагогией и истерией. Только состав митингующих был иной: вместо „товарищей солдат“ были офицеры. Прикрываясь высокими побуждениями, они приступили к организации „военных обществ“, скрытой целью которых был захват в случае надобности судов…»
При этом нельзя сказать, что красные наседали. Им физически трудно было подойти к Новороссийску по причине того, что и обычные, и железные дороги были полностью забиты брошенным имуществом. Дошло до того, что частям Буденного пришлось оставить тяжелое вооружение и артиллерию, поскольку дальнейшее продвижение с ней было невозможно.
«Сколько нас пришло? Никто точно не знал»
Ситуацию осложняли бушевавшие в Новороссийске тиф и испанский грипп. Корабли, вывозившие беженцев в Турцию, ставились англо-французскими войсками, контролировавшими эту территорию, на длительный карантин. В итоге и без того недостаточное количество судов становилось еще меньше.
В эвакуации, помимо русских кораблей, участвовали также суда Великобритании, Франции, Греции и США. Но от союзников ждали гораздо большего. Тот же Георгий Виллиам писал: «Слухи ходили самые невероятные. Ждали высадки 50 000 сербских войск и жаловались на французов, которые их будто бы не пускают».
В действительности непосредственная иностранная военная помощь заключалась в корабельных обстрелах окрестностей Новороссийска, где к тому времени якобы были сосредоточены красные. Впрочем, серьезного ущерба наступающим этот огонь не наносил. Да еще британские моряки… прошли парадным маршем перед генералом Деникиным. На фоне происходящего эта акция выглядела самым настоящим издевательством.
Из воспоминаний поручика Мамонтова: «Ничего для эвакуации не было приготовлено. Дюжина пароходов, уже до отказа набитых частным имуществом, тыловыми учреждениями и беженцами. Лазареты же переполнены ранеными и больными, без всякой надежды на выезд. Измена? Нет, не думаю. Генерал Деникин был хорошим генералом, но, видимо, из рук вон плохим организатором. С эвакуацией он не справился… Обессиленная, усталая и морально подорванная армия дотащилась с таким трудом до Новороссийска, чтобы увидеть переполненные пароходы и забитые народом пристани. Сколько нас пришло? Никто точно не знал. Может быть, и сто тысяч, а может, и двадцать».
Вывозить войска предполагалось в контролируемый белыми Крым, расстояние до которого было небольшим. Однако рейсы осуществлялись крайне медленно, и люди стали понимать, что своей очереди они не дождутся.
«В это мгновение я был эгоистически счастлив: спасен!!!»
Сам Мамонтов признавался, что попал на борт одного из судов, пригрозив оружием:
«Мы дожидались на пристани около парохода весь день. Настал вечер.
— Я больше не могу никого взять. Нет места, — крикнул в рупор капитан.
— У меня тут шестьдесят артиллеристов, — ответил Сапегин. — Вы их всех возьмете, даже если места нет.
— Невозможно. Судно перевернется. Вы же видите.
— Вы нас всех возьмете, — повторил Сапегин очень решительно. — А если места нет, то я его создам.
Он снял свой карабин из-за спины. Сейчас же мы все положили седла и с карабинами в руках сгруппировались вокруг Сапегина, стоявшего на груде мешков. Кругом воцарилось молчание. Защелкали затворы. Несчастный юнкер у сходен съежился. Что он мог сделать?
— Я даю вам три минуты на размышление. Потом я буду стрелять, — очень спокойно, но твердо сказал Сапегин.
Мы бы стали стрелять. Дело шло ведь о жизни и смерти. Кроме того, на пароходе набились всякие тыловики, эгоисты и трусы, из-за которых мы войну проиграли. И эта сволочь хотела уехать, а нас, армию, оставить! Так нет же! Конечно, если были бы войска или раненые, то стрелять не стали бы, но эти тыловые крысы не возбуждали в нас никакого сожаления».
В итоге будущий мемуарист оказался в числе тех, кто сумел покинуть Новороссийск: «В это мгновение я был эгоистически счастлив: спасен!!! Или почти... Конечно, ужасно, что столько народу не может уехать и попадут к большевикам… Но я на пароходе, и это главное... Я облокотился на поручни и, сдавленный соседями, крепко заснул, стоя на одной ноге».
Ирония судьбы: под Новороссийском в качестве трофея красным достался бронепоезд белых с названием «На Москву!». Но в реальности для многих из них конечной станцией стал приморский город.
«У большинства спокойное, тупое равнодушие — от всего пережитого, от утомления, от духовной прострации»
27 марта 1920 года Деникин находился на борту миноносца «Капитан Сакен», который был последним кораблем в порту Новороссийска. Вот какую картину увидел в этот день генерал на берегу: «На берегу у пристаней толпился народ. Люди сидели на своих пожитках, разбивали банки с консервами, разогревали их, грелись сами у разведенных тут же костров. Это бросившие оружие — те, которые не искали уже выхода. У большинства спокойное, тупое равнодушие — от всего пережитого, от утомления, от духовной прострации. Временами слышались из толпы крики отдельных людей, просивших взять их на борт. Кто они, как их выручить из сжимающей их толпы?.. Какой-то офицер с северного мола громко звал на помощь, потом бросился в воду и поплыл к миноносцу. Спустили шлюпку и благополучно подняли его».
Вот еще одно описание последнего дня Новороссийской катастрофы, оставленное участником Белого движения, писателем Петром Варнеком: «Порт опустел, но на его восточной стороне, у цементной пристани и в районе восточного мола, находилась многотысячная толпа главным образом казаков, но и других военных, а также беженцев с женщинами и детьми и их подводами, груженными всяким скарбом. Стоял целый табор калмыков, среди которого были верблюды. Весь район порта был запружен брошенными повозками, автомобилями, пушками и танками, и в нем находились тысячи оставленных лошадей, которые, привыкнув к уходу за ними людей, в большинстве оставались на месте. Пробиваясь с трудом через всю эту „кашу“, большинство гусар достигло восточного мола в километр длиной и в надежде, что придут еще пароходы, пробралось в его конец. В большинстве своем бывшая на берегу толпа пассивно ожидала своей участи, многие женщины плакали, но необходимо отметить, что здесь же находились также тысячи солдат из мобилизованных и бывших пленных, которые никакого желания эвакуироваться не имели. Но были случаи, что некоторые отчаявшиеся офицеры, предпочитая плену смерть, кончали с собой».
В книге Сергея Волкова «Трагедия русского офицерства» можно прочитать описание одного из таких случаев: «Момент пленения нас большевиками не поддается описанию; некоторые тут же предпочитали покончить счеты с жизнью. Мне запомнился капитан Дроздовского полка, стоявший недалеко от меня с женой и двумя детьми трех и пяти лет. Перекрестив и поцеловав их, он каждому из них стреляет в ухо, крестит жену, в слезах прощается с ней; и вот, застреленная, падает она».
Оставшиеся в Новороссийске вступали в ряды Красной армии
Петр Врангель, противник Деникина, сменивший его на посту главы Вооруженных сил Юга России, писал о том, как ворвавшиеся в Новороссийск красные «косили из пулеметов тех, кто не успел бежать». Однако самого Врангеля в Новороссийске не было, а другие источники, которые можно отнести к серьезным, подобное не подтверждают. Согласно советским документам, в Новороссийске в плен было взято около 22 000 солдат и офицеров противника.
Какова же была судьба тех, кто остался? Эмигрантские источники сообщают о массовых казнях. Расправы, как это бывает в условиях гражданской войны, конечно, были, но массового характера они не носили. Гражданские лица искали свое место в новых условиях, те, кто категорически не выносил красных, искали способы покинуть территорию, оставленную Белой армией. А часть оставшихся в Новороссийске деникинцев вскоре уже воевала в рядах… Красной армии. Подобный переход из лагеря в лагерь никакого удивления тогда не вызывал.
Новороссийская катастрофа стала символом краха Белого движения, и именно она нашла отражение в легендарной картине «Служили два товарища». Хотя авторы сместили акценты: герой Высоцкого, согласно сюжету, сводит счеты с жизнью во время эвакуации из Крыма, но в действительности этот окончательный исход Белой армии из России не выглядел столь жутко, как оставление Новороссийска.
