80 лет назад, 22 марта 1943 года, была сожжена белорусская деревня Хатынь. Сожжена вместе с жителями — в огне и от пуль карателей погибло 149 человек, из них 75 детей. Самому младшему из них, Толику Яскевичу, было всего лишь семь недель от роду.
На чьей совести боль и кровь?
О том, что тогда произошло в Хатыни, мы, разумеется, знаем. Судьба именно этой деревни стала символом расправы над мирными жителями, а Хатынский мемориальный комплекс — одним из символов Великой Отечественной войны как таковой. Другое дело, что с течением времени кое-что уточнялось. Так, в процессе создания того самого комплекса перед следственными органами СССР была поставлена задача разыскать карателей, совершивших это конкретное преступление. Задача была в общем и целом решена, но выяснились крайне неприятные для советской концепции «дружбы народов» вещи. Оказалось, что боль и горе Хатыни лежат на совести не каких-то там абстрактных «эсесовцев», а на вполне конкретном подразделении — 118-м украинском шуцманшафтбатальоне. Ещё конкретнее — на его первой роте, которая была сформирована из военнослужащих Буковинского куреня. То есть из подразделения одной из фракций ОУН — Организации Украинских Националистов (запрещена в России).
Нет, следствие шло своим чередом, преступников изобличали и ловили, они представали перед судом, и длилось это в течение многих лет. Однако широкой огласке в СССР это дело не предавалось. Вполне возможно, что так могло бы продолжаться и дальше, если бы в бывшей УССР, провозгласившей независимость, не взяли верх националистические силы. Которые моментально возвели украинских коллаборационистов в ранг национальных героев. Логичным ответом на этот шаг и стала публикация корпуса материалов, демонстрирующих истинное лицо этих «борцов за свободу».
Живую облили бензином и подожгли
Словом, теперь наше знание о Хатыни можно считать полным. Известны имена погибших. Известны имена немногих выживших. Известны имена карателей — и тех, кто понёс наказание, и тех, кто сумел от него уйти. Однако понять и прочувствовать трагедию Хатыни, а также трагедию сотен и даже тысяч деревень, сожжённых вместе с жителями, можно, только ознакомившись с подробностями.
Какая картина возникает в сознании, когда речь заходит о сжигании деревни? Правильно — что-то из кино времён СССР. Вот деревня — хаты крыты соломой. В неё вступает отряд нацистских карателей. Факелы забрасывают на соломенные крыши. Людей, выбегающих из домов, расстреливают.
На самом деле к марту 1943 года каратели продумали, разработали и ввели в действие совсем другой алгоритм уничтожения населённых пунктов. Сказать, что Хатынь была первой, наверное, нельзя. Ещё 11 ноября 1942 года было издано «Наставление Верховного главнокомандования вермахта по борьбе с партизанами», где говорилось: «Против деревень, в которых банды получили любого рода поддержку, как правило, предусмотрены коллективные меры... вплоть до уничтожения всей деревни».
Но как именно уничтожать деревню, не говорилось. И потому каратели своим умом дошли до схемы, которая в Хатыни была явлена в полной мере.
Итак, решили нацистские преступники, прежде всего надлежало согнать всех жителей в отдельно стоящее здание — чаще всего сарай. Зачем? Во-первых, чтобы обеспечить себе максимально комфортные условия для грабежа. Потому что запалишь ты с ходу хату, застрелишь хозяев, а как грабить? В пламени и дыму? Нет уж — в чужом добре надо рыться «со вкусом», подумали они. Исключений не допускалось. Так, в декабре 1943 года судьбу Хатыни разделила белорусская деревня Ола. Один из выживших, Тарас Колеснев, рассказал о том, как погибла жена бухгалтера колхоза, Анисья Курлова. Она просила дозволения умереть в родном доме. И её действительно выпустили из сарая. Но до дома она не добралась — её сразу же облили бензином и подожгли...
Успел спросить, жива ли мама
Мерзавцы, творившие расправу, были уверены: «И грабить, и вести учёт награбленному добру надо с комфортом». Что подтверждается показаниями карателя 118-го шуцманшафтбатальона Ивана Петричука, стоявшего в оцеплении у сарая, куда согнали жителей Хатыни: «Не знаю, много ли было в сарае детей. Когда мы уходили из деревни, он уже догорал, живых людей в нем не было — дымились только обгоревшие трупы, большие и маленькие... Помню, что из Хатыни в батальон привели 15 коров». Карателя не заботило, сколько он умертвил детей, зато количество украденных коров он помнит спустя годы.
А вот что рассказал Иосиф Каминский, кузнец из Хатыни, один из немногих выживших. Именно он и его мёртвый сын стали прототипом той самой скульптурной композиции «Непокорённый человек» Хатынского мемориального комплекса: «Когда меня пригнали в сарай, то там уже было человек 10 граждан. Я ещё спросил, почему они неодетые, на что моя жена Аделия и дочь Ядвига сказали, что их каратели раздели... Через какое-то время сарай был заполнен так, что нельзя было даже руку поднять. Когда сарай загорелся, обречённые на смерть люди сильно плакали и кричали. От этого крика я даже не слышал звука выстрелов, когда каратели открыли двери и стали расстреливать выбегающих граждан. Обвалилась горевшая крыша. Страшный, дикий крик людей ещё усилился, горящие люди так кричали и ворочались, что эта крыша прямо-таки кружилась. Мой сын Адам успел выскочить, но метров через 10 после выстрелов упал... Я лежал на снегу в луже крови, смешавшейся со снегом. Мой сын лежал от меня метрах примерно в трёх и позвал вытащить его из лужи. Я подполз, приподнял его, и увидел, что он перерезан пулями пополам, и кишки уже вывалились. Он ещё был жив, но успел только спросить, живая ли мама, и тут же скончался...»
Впрочем, судя по свидетельским показаниям выжившего в Хатыни Антона Барановского, каратели не только грабить предпочитали в комфортной обстановке: «Ворвавшийся первым каратель на русском языке с характерным украинским акцентом в озлобленной форме, сопровождая слова нецензурной бранью, приказал нам выходить из дома. Когда мы выходили, один каратель приказал дочери Казимира Иодко, Марии, остаться в доме... Когда я находился уже в сарае, каратели в него втолкнули Марию Иодко. Волос у неё был растрёпан и порвано платье. Она сдержанно плакала. Как я полагаю, каратели, оставив её в доме, изнасиловали».
Как правило, каратели либо открывали двери уже горевшего здания, либо не препятствовали людям из него выбегать. Одних расстреливали, как в тире, хвалясь друг перед другом меткостью. Другим же, отдельным «счастливчикам», дозволялось уйти. Не всем. Лишь тем, кто был явно не жилец, но мог протянуть ещё какое-то время. Зачем? На этот вопрос, рассказывая, что с ним произошло потом, ответил тот же Иосиф Каминский: «Мне известно, что из дер. Хатынь при её сожжении, вернее из сарая, каким-то образом выскочил Казимир Фелицианович Етка, совершенно обгоревший, босиком, но он сразу же, в тот же день, прибежав в дер. Козыри, умер. Стефан Рудак говорил мне, что ехавшие из дер. Хатынь после её сожжения каратели видели Казимира Етка, и он у них просился добить его, но они на это только смеялись и отпустили, чтобы показать жертву другим жителям...»
Последний из выживших в Хатыни, Виктор Желобкович, умер 24 мая 2020 года. До последних дней жизни он помнил, что творилось 22 марта 1943 года — тогда ему едва исполнилось семь лет: «Пуля обожгла мне левое плечо, я сообщил об этом матери и тут же почувствовал, как она сильно вздрогнула, по её телу прошла судорога, и она затихла, не отвечая на мои вопросы, что с тобой, мама. Я понял, что она мертва. На пепелище лежали обгоревшие трупы. Некоторые ещё подавали признаки жизни и просили дать им воды. Я набирал в лужах красную от крови воду и в пригоршнях подносил им, даже своим детским разумом понимая, что они обречены...»
Последний из выявленных палачей Хатыни, Владимир Катрюк, умер 22 мая 2015 года. Умер в своей постели, в сельском домике, в часе езды от Монреаля. Умер безнаказанным — все попытки лишить его гражданства, выслать из страны и предать справедливому суду наталкивались на ожесточённое сопротивление местной украинской диаспоры. И власти Канады из политических соображений предпочли пойти у неё на поводу...
