Тюремный доктор Гааз: безумный филантроп и помощник осужденных

Это было время, когда в России в тюрьмах одновременно с уголовными преступниками содержались и те, кто совершил мелкие полицейские или административные нарушения, а также оказавшиеся без паспортов, мужчины вместе с женщинами и детьми. Колодников приковывали за шею или неделями держали в железных рогатках, так что нельзя было ни сесть, ни лечь.

«Некаторжных» на этапе вели на толстом железном пруте с ушком, на который надевалось от восьми до десяти наручников. Снять с прута можно было лишь умирающего или тяжко больного, который уже не мог шагать, несмотря на брань, проклятия и даже побои спутников.

Первое учреждение в России, которое стало заниматься нуждами узников, открыл в Москве в 1828 году генерал-губернатор князь Голицын. В помощь князю выделили медиков и общественных деятелей, но все они постепенно отказались, остались только двое помощников – митрополит московский Филарет и доктор Гааз.

Неуместное удобство

Фридрих Иосиф Гааз, в России называвшийся Федором Петровичем, окончил венский университет и был приглашен в Москву своим пациентом князем Репниным. Он быстро стал пользоваться популярностью и по личному распоряжению императрицы был назначен главным доктором Павловской больницы. Гааз имел широкую практику, завел подмосковное имение и суконную фабрику. Судьба его мало отличалась бы от судеб преуспевших в России иностранцев, если бы не беспокойное сердце этого человека. Доктор всегда лечил бесплатно в московских богадельнях, требовал учредить должность врача для помощи «внезапно заболевших, нуждающихся в немедленной помощи», увеличить количество коек для крепостных, сделать более гуманной процедуру освидетельствования душевнобольных…

Однако почти по всем своим просьбам доктор Гааз получал отказы. Чиновникам того времени он представлялся докучным иностранцем, который одержим вредными фантазиями. В парике, в потертых чулках и старых башмаках с бантами он и выглядел-то странно: несмотря на хорошие доходы, не покупал себе новой одежды. Но чудной наряд не мешал Федору Петровичу добиваться своего. Гааз был убежден, что даже виновному необходимы сострадание и участие. Почти 25 лет Федор Гааз был директором тюремного комитета. Он разработал облегченную модель кандалов, испытал ее на себе, проходя по комнате расстояние, которое предстояло пройти арестантам. Но новшество не приняли. Только Голицын «у себя», в Москве, разрешил применять гаазовские кандалы. На Воробьевых горах была устроена кузница, и Гааз лично наблюдал за «перековкой» каждой партии пересыльных. Средства на эту процедуру он жертвовал личные, добавлял вклады богатых добродетелей, которые не могли отказать знаменитому врачу, никогда не просившему для себя…

Федор Петрович оказывал врачебную помощь больным, увечным и престарелым арестантам, смог отменить кандалы для самых немощных и бритье половины головы для тех, кто не совершил уголовного преступления. По его требованию ввели освидетельствование здоровья арестантов, и больных оставляли подлечиться в тюремной больнице на 120 мест, которая была открыта по ходатайству Гааза. Многие обвиняли его в том, что он обращается с преступниками слишком мягко, но он лишь отмахивался и продолжал свое дело. Лишь когда умер покровитель доктора Гааза князь Голицын, враги вынудили Федора Петровича покинуть свою должность. А новый начальник тюремного комитета генерал Закревский назвал гаазовские кандалы «незаслуженными удобствами». Но отставка не могла остановить «святого доктора».

За свой счет

Опрашивая арестантов, Гааз понял, что многие из них несут наказание, не соответствующее степени их вины. И тут же предложил ввести при пересыльной тюрьме должность «справщика», который поможет осужденным бороться за свои права. И получив отказ, стал сам выполнять эту работу. Хлопотал за старика-американца, привезенного некогда в Одессу дюком де Ришелье и задержанного «за бесписьменность», за крестьян, которые не успели вовремя вернуться к помещикам, за призванного в армию 13‑летнего мальчика… Один молодой стряпчий вспоминал, как к нему явился с прошением странный старик, которого он небрежно отослал за какой-то справкой. На улице бушевала гроза, но вымокший до нитки старик все же явился с нужным документом. Коллеги пристыдили юношу, сказав, что его посетил знаменитый доктор Гааз, и он до конца жизни со стыдом вспоминал этот эпизод.

Федор Петрович открыл школу для детей арестантов и мастерские при тюрьмах, где можно было учиться ремеслу. Большинство его «проектов» не встречали поддержки у чиновников. Чтобы они могли осуществиться, он тайком добавлял свои деньги. Когда сократили на пятую часть тюремное продовольствие после неурожая, внес 11 тысяч рублей «от неизвестной благотворительной особы». Он продал и имение, и фабрику, в старости жил чрезвычайно скудно (хоронить его пришлось за казенный счет), но и не думал отказаться от своей «бе­зумной филантропии», как выражались чиновники.

«Несмотря на унижения, на обхождение со мною, лишающее меня уважения подчиненных, чувствуя, что я остался один, я тем не менее считаю, что мне никто не может воспретить отправляться в пересыльный замок в момент отсылки арестантов», – писал доктор.

Два признания

Гааз часто общался с московским митрополитом Филаретом, ныне прославленным в лике святых. Доктор и священник часто спорили. Однажды Филарет стал возражать Гаазу: «Вы все говорите о невинно осужденных… Таких нет. Если человек подвергнут каре – значит, есть вина».

Гааз вскочил со своего места и воскликнул: «Да вы о Христе позабыли, владыко!». Все замерли от такой дерзости. Но Филарет, опустив голову, молчал. А потом произнес: «Нет, это Христос меня позабыл!». Благословил всех и вышел.

Не менее удивительный случай произошел при посещении Николаем I московского тюремного замка. Царю показали старика, приговоренного к ссылке в Сибирь, которого доктор в течение долгого срока держал в Москве. «Что это значит?» – обратился император к Гаазу, видя явное нарушение закона. Вместо ответа Федор Петрович стал на колени. «Я не сержусь, Федор Петрович, встань!». «Не встану! – ответил Гааз. – Помилуйте старика, ему тяжко будет идти в Сибирь! Не встану, пока не помилуете». Государь подумал и согласился, прибавив: «На твоей совести».

Читайте в соцсетях!