В Москве идёт острая дискуссия: нужен ли особый Кодекс москвича, чтобы окультуривать «понаехавших». На мой взгляд, кодекс не нужен. Врастание в городскую, а тем более в столичную культуру - путь куда более сложный и долгий, чем сочинение на тему, как из приезжей ростовской дивчины сделать столичную барышню. Расскажу о собственном опыте врастания в московскую жизнь.
Наш семейный род - рязанский, Михайловского уезда. Вначале бабушки Федосья и Татьяна, затем родители приехали из деревни, спасаясь от голода 1920-х годов. Мама стала ткачихой на фабрике «Красная Роза», выбилась в стахановки. Отец получил модную в те годы профессию шофёра. Несмотря на обретённую московскую прописку, быт семейства сохранял многие черты «общинного уклада». Родственники жили по разным углам Москвы. Родители с бабушкой - на 2-й Мещанской рядом с закрытой церковью Филиппа-митрополита (теперь открыта), мамин брат - на Филях в бараке, другая бабушка с дочерью ютилась в центре на улице Веснина в тёмном подвале с уборной во дворе.
Но главным центром родственного притяжения была квартира маминой сестры (тёти Маруси) на Арбате. В том знаменитом дворе некогда был кинотеатр «Арс». Это самый центр Москвы, воспетый Окуджавой. Сюда по праздникам стекалась вся родственная рать. У тёти Маруси была комната в огромной коммунальной квартире. До революции она принадлежала состоятельному адвокату, но после «социального уплотнения» превратилась в типичную московскую коммуналку. В ней оказались люди разных уровней культуры, разного происхождения, разного достатка. Помимо недавних деревенских здесь жили пожилая «дореволюционная» учительница, ходившая в пенсне, одноногий солдат, продававший на Арбате папиросы «врассыпную», бородатый бухгалтер - верующий человек. У бухгалтера была огромная Библия с картинками. В ней я впервые увидел изображение Христа и Девы Марии.
Совсем по-особому жил в двух смежных комнатах ставший уже известным писатель Анатолий Рыбаков, автор знаменитых «Детей Арбата» и «Кортика». Соседи «низкого происхождения» его люто ненавидели, называли буржуем и барином за то, что у него была антикварная мебель. Жена Рыбакова очень страдала, когда соседи жарили на кухне дешёвую мороженую треску и по ночам гнали самогон, отчего по всей квартире расползалась пронзительная сладковатая вонь. «Ишь как разоделась», - шипели соседи, глядя на её шёлковый китайский халат. Классовую ненависть смягчало то, что чета Рыбаковых приглашала нас, «кухаркиных детей», смотреть один из первых в Москве телевизоров.
Больше всего интеллигентное семейство Рыбаковых травмировали «посиделки», которые по праздникам устраивались в комнате у тётки. Родственников набивалось по 10-15 человек. Женщины пили мутную сладковатую брагу (давая попробовать и нам, мальчишкам), мужчины - стаканами самогон. На закуску шли квашеная капуста, солёные огурцы, селёдка «безголовая», редька с подсолнечным маслом и ливерная колбаса, которую отец именовал «собачья радость».
Захмелев, по деревенской же традиции начинали «играть песни». Пели «Хасбулат удалой», «Шумел камыш», «Вот кто-то с горочки спустился». Отец очень любил песню «Шумел, гудел пожар московский». С середины песни (видимо, от каких-то давних воспоминаний) отец начинал плакать и никогда не допевал её до конца. Я и теперь не знаю, чем кончился «пожар московский». Особой популярностью пользовалась «Рио-Рита» - ритмичная латиноамериканская мелодия. Сёстры называли её плясовой. Когда гремели танцы, «пясатели» (так на рязанский манер говорили наши) стучали в стенку. Напевшись и наплясавшись, все укладывались спать. По утрам вставали с больной головой. Женщины повязывались платками и пили чай с ванильными сухарями. Мужчины выходили на чёрный ход курить «Беломорканал». Потом шли похмеляться к бабушке на соседнюю улицу Веснина.
А наши мальчишеские радости состояли в шнырянии по чердакам, по соседним голубятням, в поездках на Птичий рынок, в играх в расшибалочку и пристеночку, в казаки-разбойники. Ну и, конечно, мы стремились правдами и неправдами попасть в кинотеатр «Арс». Неправдами получалось чаще, так как билеты даже по 20 коп. нам были недоступны. Мальчишки скидывались на один билет, и, когда гасили свет, прошедший по билету открывал нам в двери щель, и мы заползали в таинственную тьму. Поскольку все места по обыкновению были заняты, мы растягивались на полу перед экраном. Когда сеанс кончался, все лежащие были осыпаны шелухой от семечек: сидящие в первом ряду, они же недавно «понаехавшие», усердно лузгали подсолнухи и плевали перед собой. Такие тогда были «кодексы» у новых москвичей.
Москвич в первом поколении Вячеслав Костиков
