Накануне своего 65-летия, которое он отмечает 31 мая, музыкант Владимир Кузьмин в интервью АиФ.ru рассказал о том, как проводил время «в Африке» с Пугачёвой, как бежал от популярности в Америку и гонял на мотоцикле по Москве без шлема по встречке, а также о новом альбоме проекта Kuzmin Absolute Band.
Владимир Полупанов, «АиФ»: В 1980 году ты играл в группе «Карнавал» с Александром Барыкиным. Во время Олимпиады вам дали возможность сыграть на сцене ГЦКЗ «Россия». Но даже первую песню «Супермен» вы не успели доиграть. Занавес закрылся, аппаратуру отключили и вас выгнали со сцены. Что тогда произошло?
Владимир Кузьмин: Во время Олимпиады решили показать иностранцам, что в СССР тоже есть рок-группы. Но что-то комсомольцы не согласовали друг с другом. И когда увидели нас вживую, испугались и остановили концерт. Нас вообще попросили уехать из Москвы. И «Динамик» в полном составе (я, Барыкин, Казанцев, Болдырев) отправился в Ригу на целое лето работать в ресторане.
— Именно в этот период была написана «Симона»?
— Да.
— Как она родилась?
— После концерта ко мне подошла местная поклонница и пригласила в гости. Я тогда был свободным человеком и не видел причин отказываться. Она говорила по-русски с акцентом и сказала, что её зовут Симона. Я тогда подумал: «Ого! Какое красивое имя!» А потом выяснилось, что она меня обманула. Её звали по-другому. Но имя Симона мне так понравилось, что родилась песня в стиле приджазованного рок-н-ролла.
Сначала хотел отдать её Саше Кальянову. Но в какой-то момент мне надо было выпустить очередной альбом на виниле на фирме «Мелодия», я вспомнил про «Симону», и мы стали её записывать в студии Пугачёвой. Алла зашла в студию, услышала и сказала: «Да это же суперхит». И даже поучаствовала в записи на подпевках. Мы её быстро записали и спели в новогоднем «Голубом огоньке». А на следующий день её пела вся страна.
— Это правда, что ко многим своим хитам ты относишься без пиетета?
— Так и есть. Но «Симона» мне нравится. В ней сыграли бас-гитарист Коля Кирилин и барабанщик Володя Болдырев. Там такой грув сумасшедший получился! Повторить это вживую очень сложно. За эту песню мне точно не стыдно. Мы её почти всегда играем на концертах, и народ моментально подхватывает. Все улыбаются, танцуют. Это большое счастье, что можно публику так развлекать.
Если говорить про «Сибирские морозы», то она была написана на потребу публике, а не как «крик души», который есть в песнях «Душа», «Слёзы в огне», «Как ты живёшь без меня». В тот же период я написал песню «Пять минут от дома твоего». Она долгое время была в тени. Но в последние годы сама по себе каким-то образом раскрутилась. И стала одной из основных в нашем репертуаре. Народ её обожает. К ней я тоже положительно отношусь. Она искренняя, с необычными переходами, ни на что не похожими. И мелодия красивая.
Почти все мои песни от души написаны. Но есть и такие, в которых я немного лукавлю, подстраиваюсь под вкусы публики. Но я об этом тоже не жалею. Это же хорошо, что люди получают от них удовольствие. Именно такие песни, как правило, и становятся популярными. Таким хитом стал в своё время «Мячик». Хотел простебаться на злобу дня, а получился шлягер. Я эту песню терпеть не мог.
— Почему? Хорошая же песня!
— Она была немного надуманная. Не от души.
— А «Капюшон»?
— Это та музыка, которая мне нравилась всегда. Слова, музыка, аранжировка — всё нравится.
— Игорь Николаев рассказывал мне, что в середине 80-х у вас была традиция. Он, ты, Алла Пугачёва, Александр Кальянов отправлялись «в Африку» — то есть выезжали в Подмосковье, снимали зал для концертов, выпивали и пели песни. Было такое?
— Не обязательно это были поездки за город, могли и в Москве собраться. Мы действительно какое-то время тусили вчетвером. Понятие «уехать в «Африку» придумал папа Аллы Борис Михайлович. У него была такая крылатая фраза: «Уезжаю в Африку». Это означало пить по-чёрному. Мы тоже «ездили в Африку». Весело проводили время. Но на самом деле по-чёрному не пили, только для настроения. Сильно не расслаблялись. В тот период я записал на студии Аллы четыре своих альбома и для неё 10 песен.
Помню, в Чернобыле мы всё время пили вино, чтобы стронций выгонять из организма. Но на концерте трезвые были. Мы с Аллой выступали там в сентябре 86-го, спустя несколько месяцев после аварии. Есть запись в интернете. Я там пел «Я попал в беду», и Алла выходит и начинает мне подпевать.
— Ты знал, что у Александра Барыкина после поездки в Чернобыль начались проблемы с щитовидной железой и он не мог нормально разговаривать, хрипел? И при этом пел нормально.
— Я не знал, что это у него случилось после Чернобыля. Я сам там был 2 раза. В 86-м и 87-м.
— Не боялся последствий для здоровья?
— А мы тогда толком не понимали, что происходит. Купили видеокамеру перед поездкой в Чернобыль и пошли к разрушенному реактору снимать себя на видео. Подошли охранники, узнали меня. И честно предупредили, что нам тут лучше не гулять. Ну, дураки мы были тогда. Год назад я посмотрел нашумевший американский сериал «Чернобыль». И понял, насколько всё было серьёзно. А тогда никто ничего не объяснял.
— Что тебе дало сотрудничество с Пугачёвой?
— Она мне много дала как артисту. Была очень требовательной к тому, как я одет на сцене, как стою, что говорю, как смотрю, как улыбаюсь. До этого мне всё по фигу было. Я играл на гитаре и во время концерта в примочках ковырялся на сцене. А она меня за это пилила, воспитывала: «Надо полностью отдаваться зрителю». Когда мы работали на совместных гастролях, обычно она у меня была «на разогреве». Поставила такое условие, чтобы я после неё выступал и мог увлечь публику. После Аллы, конечно, было тяжело выходить на сцену. Но у меня постепенно стало получаться. А творчески, как мне кажется, я ей больше дал.
— В 90-м ты на 3 года уехал в США. У тебя есть несколько версий, почему ты там отказался. Первая: поклонники в СССР не давали житья, ты даже в подъезд своего дома не мог спокойно зайти. И поэтому бежал от популярности в другую страну, где тебя никто не знал. Вторая версия: Америка — это Мекка ритм-н-блюза. И ты отправился туда, чтобы доказать, что играешь не хуже, чем основоположники жанра. Какая версия правильная?
— Обе правильные. Мне в тот момент казалось: всё, что я делаю в Советском Союзе, несерьёзно. Надо выходить на другой уровень. Я стал сочинять песни на английском языке и хотел доказать, что я не хуже американцев. Такой юношеский максимализм, хотя мне было уже 35 лет. Но свою музыку мне там так не удалось поиграть. Наш американский менеджер Билл Грэм погиб в 1991 году в авиакатастрофе — разбился на вертолёте. У меня до сих пор хранится письмо от него, в котором он пишет, что мы должны начать работу. После его смерти мы стали выступать в американских клубах, играли в основном классику рока. С кем я только там не играл. Бывали концерты по 4 часа — с 9 вечера и до часа ночи. Звонишь и спрашиваешь: «Билл, ты сегодня свободен?» «Да», — отвечает он. И мы собираемся в клубе и начинаем играть без репетиций на раз, два, три — настолько хорошо все знают мировую классику рока.
Но в какой-то момент мне жутко надоело играть в клубах и петь чужие песни, захотелось домой. В Америке очень красиво, комфортно. Но там я всё равно был чужим человеком. Да и деньги было трудно заработать на жизнь. Я сам себе был водителем, сам таскал аппаратуру.
— Наверное, пришлось начинать сначала, когда ты вернулся в Россию?
— Было непросто. Но никто меня не забыл, хотя времена сильно изменились. Вместо дворцов спорта мы стали выступать в залах на 1–2 тысячи мест. Концертов было много — в день минимум 2 выступления. И я стал зарабатывать в десятки раз больше, чем в Америке. Андрей Шатуновский на барабанах, Сергей Тяжин на басу, Александр Горячев (скончался 5 апреля 2017 г. в возрасте 59 лет — Ред.) на гитаре, Александр Степаненко на клавишах и на саксофоне. Шикарный состав!
А после концертов в обязательном порядке — посиделки и гулянки до утра. Потом переезжали в другой город. И так каждый день. Не понимаю, откуда мы брали силы? Рок-н-ролл был ещё тот (смеётся).
— Лихие 90-е годы — время абсурда. Можешь вспомнить какой-нибудь яркий эпизод из того времени?
— Да, абсурда было много. Как-то мы сидели большой компанией на гастролях в банкетном зале ресторана после концерта. Выпивали, общались, танцевали. Мы с Сергеем Тяжиным зажигали, включали какую-нибудь танцевальную музыку очень и оттягивались с девчонками. В разгар наших танцев из ресторана в банкетный зал стала рваться барышня. Но её охранник не пускал. А она всё рвалась и рвалась. Охранник подходит ко мне и спрашивает: «Пустить её или нет?» «А что она хочет?» — спросил я. «Хочет, чтобы вы спели с её мужем "Две звезды". Он у неё крутой, владелец 5 заводов». Я спрашиваю, шутя: «А чью партию он будет петь? Мою или Пугачёвой?» В общем, пришлось выйти из банкетного зала, присесть к ним за столик. Смотрю, муж уже пьяный, никакой. Он был разговаривать не в состоянии, не то что петь. Мы немного выпили, потанцевали. Пришло время уезжать в гостиницу. Девушка и её пьяный муж вышли меня провожать. Она высокая — под 1,90. Муж маленький, щупленький. Стоит головой качает, еле языком ворочает. Девушка меня обнимает и говорит: «Володя, я тебя хочу». Муж слышит, кивает головой и говорит: «Володя, спасибо, что ты есть» (смеётся).
Мы почему замутили проект Kuzmin Absolute Band с Тяжиным и Бахом? Нас многое связывает. Когда собираемся, час играем, а 3 часа сидим и ржём, вспоминая молодость. Мы так лихо стали играть вместе, потому что на одной волне находимся. 22 мая вышел наш новый альбом «Я — твой рокенрол». Там все песни серьёзные, написанные от души, с хорошим настроением. Мы собрались вместе осенью прошлого года и сами так «заторчали» от нашего звука, что решили каждый день записывать по новой песне. Я ночью писал песни, а днём мы их записывали. За 10 дней записали 10 песен. Одну, правда, я забраковал. Не очень получилась. Но остальные 9 — настоящий рок!
— Часто слышу от музыкантов фразу: «Рок-н-ролл — это не стиль музыки, а образ жизни». Ты по-прежнему ведёшь рок-н-ролльный образ жизни?
— В песне «Я — твой рокенрол» объясняется, что это такое в моём понимании. Это вдохновение, мечта неуловимая и, может, даже запрещённая. А на мотоцикле по Москве без шлема по встречке с полными бардачками пива я уже не гоняю, как раньше.
— А такое было в твоей жизни?
— Ездил, пока камеры везде не повесили. Меня даже не останавливали. А если и останавливали, сразу отпускали. Я жил за городом и часто катался туда-сюда. Бывало такое, что кончался бензин. Но если стоишь лохматый, в кожаной куртке, кожаных штанах на обочине дороги и поднимаешь руку, никто не останавливается. Что я делал? Ложился на обочину трассы, потягивал пивко. И тут же машины останавливались. Мотоцикл стоит, человек лежит на земле. Людям было любопытно, что случилось. Как-то лежал так с пивом на земле, менты остановились. Я им говорю: «Ребята, бензин кончился. Нет канистры?» И они мне: «Есть, сейчас смотаемся на заправку». Съездили, залили мне бензин. А мотоцикл всё равно не заводится. Я им говорю: «Толкнуть надо». Они начинают толкать. Не получается. Подмогу вызывают. Ещё двое подъехали, толкнули. Я уехал. От меня пивом прёт за километр. А им по фигу (смеётся). А сейчас я пью травяной отвар в основном.
— Понимаю. В 65 лет, наверное, тяжело быть рок-н-ролльщиком?
— Играть кайф! Хотя физически уже тяжеловато, конечно. Но дома у меня музыка звучит постоянно. В основном блюз-рок. Много молодых талантливых пацанов. Я всё время их слушаю и постоянно сам играю. У меня и сейчас наушники в ушах, а в руках гитара. В связи с этими «каникулами» я возобновил занятия на саксофоне, флейте, электроскрипке. А с мотоциклом, как и с алкоголем, тоже завязал.
— Почему?
— Мотоцикл — траспорт травмоопасный. Один палец у меня был сломан, на другом сильно растянуто сухожилие. 6 лет мучился, ходил по врачам. Чего только не делал. Ничего не помогало. И играл, превозмогая боль. А потом неожиданно в 2017 году всё прошло. И я начал усиленно заниматься. Я вообще серьёзно отношусь к карантину. Никуда не хожу, ни с кем не вижусь. Даже на улицу не выхожу, по коридору прохожу в студию. И сижу тут целыми днями и на гитаре играю. В день минимум часов 8. Такой кайф ловлю! Встаю в 7 утра и сразу в студию.
— До карантина у тебя был довольно плотный гастрольный график и наверняка не было возможности заниматься на инструментах?
— Не было ни времени, ни желания, ни сил. А сейчас, даже если бы не эта трагедия коронавирусная, я бы сам взял себе такие каникулы. У меня появилась новая студийная программа для записи музыки. Я её изучаю, много пишу. Сегодня могу позволить себе писать и играть то, что мне нравится.
Недавно мы выпустили с «Динамиком» альбом «Дурная репутация». Такой отвязный панк-рок получился. Пишу не только рок-н-ролльные песни, много лирических баллад рождается. Тоже скоро собираюсь выпустить отдельным альбомом. Пишу духовную музыку, посвящённую ведическим практикам. Можно уже по названиям композиций судить, о чем он: «Карма», «Реинкарнация» и т. д. Для кого-то он, возможно, будет абракадаброй (как у Бориса Гребенщикова: что на русском, что на английском слушаешь-слушаешь, всё равно ничего не понятно) (смеётся).
— Наткнулся в твоём инстаграме на свежее фото, на котором жена Катя и три твоих дочери — Соня, Марта, Николь — от предыдущих браков. Дети между собой общаются? И как часто ты уделяешь им время?
— Да, мы общаемся, понятно, что сейчас на расстоянии. Последний раз на Новый год все вместе собирались. Они и без меня общаются друг с другом. На днях разговаривал с Николь, которая живет в Лос-Анжелесе. Хочет взять мою фамилию. «Хочу быть Кузьмина-Муинго», — говорит она. Я возражаю: «Как-то не звучит это по-английски: Николь Кузьмин Муинго» (смеётся).
— Какой из своих женщин ты посвятил больше всего песен?
— Когда я сочиняю песни, обычно ни о ком конкретно не думаю. Часто это вымышленные героини. Но если говорить конкретно, то Катерине (Трофимовой — Ред.) больше всего посвятил. Альбомы «Святой ручей», «О чём-то лучшем».
— Вы с Катей на какой-то период расходились, но снова вернулись друг к другу. Почему?
— Без пафоса скажу, что есть какие-то небесные связи. Мы же 20 лет вместе. Это такой большой срок. Просто поняли, что расходиться нет смысла. Надо вместе жить. Даже когда разошлись, мы почти каждый день общались, созванивались, Катя мне всё время снилась. Ее отец был моим помощником, водителем. И этот расход был абсолютно несуразным.
— Ты лёгкий человек? С тобой легко в жизни?
— Со мной легко?! Я бы сказал, легко без меня (смеётся). Читая духовную литературу, как-то наткнулся на фразу: «Хуже убийцы тот, кто мешает другим получать радость бытия». Не люблю, когда мне мешают. И не хочу никому мешать радоваться бытию. Я вообще одиночка, у меня мало друзей. Люблю один находиться. Стараюсь помогать, как могу. Но иногда эта помощь приносит зло. Даёшь, допустим, человеку деньги, а он их пропивает. И привыкает к этому. А потом перестаешь давать, а он считает, что ты ему должен. Даёшь деньги не ему, а докторам, которые его с помощью капельниц вытаскивают. И человек считает меня плохим. Так что всё относительно. Меня родители воспитывали быть приличным человеком: жить честно, по совести, не делать никому гадостей. Так жить и стараюсь.
