Этот поступок можно считать идеальным воплощением афоризма: «Русский человек умеет не столько жить, сколько умирать».
Чистая правда. Уход и смерть Толстого были настолько неожиданны и полны тайны, что эффект, созданный ими, почти полностью заслонил его жизнь и литературную деятельность. Во всяком случае именно они были тогда главным событием России и мира. Можно сказать, мир жил смертью Толстого. Любой разговор о нём неизбежно сводился к этому сюжету. Зачем он бежал? Куда направлялся? Чего хотел? Вопросы без ответа.
Вернее, ответов множество. И в данный момент самым популярным, утвердившимся в общественном сознании, является такой: «Толстого отлучили от Церкви, он это сильно переживал и перед смертью направился в Оптину пустынь, чтобы покаяться. Но не успел и умер по дороге».
Без покаяния
Последние передвижения Льва Николаевича и сопровождавших его лиц занесены в полицейские протоколы. Согласно им, Толстой действительно побывал в Оптиной пустыни. Потом был у сестры в деревне Шамордино. Потом побывал в Козельске, в Белёве и намеревался ехать дальше - к племяннице в Новочеркасск. Там планировал добыть загранпаспорт и двинуться в Болгарию. В случае неудачи - на Кавказ. Значит, Оптина пустынь целью Толстого не могла быть никак. Он покинул её так же, как и Ясную Поляну.
Покаяния Толстой тоже не жаждал. Это стремление приписали ему задним числом. Епископ Тульский Парфений незадолго до смерти Толстого дал несколько интервью, где заявлял, что писатель «несомненно, ищет сближения с Церковью». Однако реальное положение дел говорит об обратном. Председатель Совета министров Пётр Столыпин официально поручил Синоду разобраться наконец с этим вопросом, поскольку «последние известия о болезни Толстого произвели сильный переполох в высших кругах». Синод оперативно телеграфировал епархиальному начальству предписание войти с Толстым в контакт и привести его к раскаянию перед Церковью. Иными словами, в покаянии был заинтересован не Толстой, а Церковь и государство.
По сути, вопрос, «покается Толстой или нет», относился к сфере государственной безопасности. Это не преувеличение. Вот как писал свидетель тех событий литератор Алексей Суворин: «Два царя у нас - Николай II и Лев Толстой. Кто из них сильнее? Толстой, несомненно, колеблет трон Николая и его династии. Попробуй кто тронуть Толстого. Весь мир закричит, и наша администрация поджимает хвост».
Парадоксальным образом в таком положении дел администрация могла винить только себя. Вопрос отлучения Толстого от Церкви рассматривался уже давно. В 1888 г. епископ Херсонский Никанор писал философу Николаю Гроту: «Мы без шуток собираемся провозгласить торжественную анафему Толстому». Но окончательное решение всё же было за царём. И Александр III прозорливо заметил, что отлучение писателя такого масштаба только повредит: «Я не хочу надевать на него мученический венец». Его сын Николай II предупреждению отца не внял. Отлучение состоялось в 1901 г. Результат - небывалый взлёт популярности Толстого. По сути - проигрыш в противостоянии «писатель - государство».
А противостояние было серьёзным. Особенно это касалось издательских проектов Толстого. Его фирма «Посредник», выпускавшая книги для народа, всегда была на острие цензурной атаки. Общий тираж всех этих книг только с 1885 г. по 1889 г. составил 12 млн экземпляров. Но мог быть и больше. Однако не вышло. Начальник Главного управления по делам печати Евгений Феоктистов в выражениях не стеснялся: «Ничего мерзостнее «Посредника» нет и быть не может».
Выше оскорблений
Какие же «мерзости» беспощадно вымарывались? Судите сами. К распространению в народе не допустили отрывок из «Братьев Карамазовых» Достоевского. Конкретно - «Рассказ старца Зосимы» как «несогласный с духом учения православной веры». Книгу «Пословицы на каждый день» запретили, поскольку там не было «ни перечня святых, ни генеалогической таблицы царствующего дома». И, что выглядит особенно показательно, потребовали полного исключения из книжек девиза: «Не в силе Бог, а в правде».
Очень соблазнительно было бы предположить, что Толстой бежал от всего этого. Но никак не получается. Он не реагировал ни на давление, ни даже на прямые оскорбления Иоанна Кронштадтского, который публично молился о его смерти: «Господи, возьми с земли злейшего и нераскаянного Льва Толстого!» (Газета «Новости дня», Москва, 14 июля 1908 г.) В дневниках, впрочем, слог чуть более изыскан: «Господи, возьми его с земли, этот труп зловонный, гордостию своей посмрадивший всю землю!»
Подобная свистопляска продолжалась с момента отлучения - без малого 10 лет. Доходило до нелепости и анекдота - Московское общество трезвости исключило Толстого из своих рядов только по той причине, что граф, «почётный член Общества и выдающийся русский трезвенник», больше не может считаться православным.
Толстой был спокоен. Работал, думал, пахал землю. И вдруг - бегство очертя голову. Без внятного плана, без видимых причин. И, как выяснилось, навстречу смерти. Или к чему-то иному?
Ближе всех к разгадке этой тайны подошёл богослов протоиерей Сергей Булгаков: «Смерть в пути символически озарила сокровенную жизнь его духа. Не о таковых ли сказано примиряющее слово в Благовестии: блаженны алчущие и жаждущие правды, ибо они насытятся». Толстой просто отправился искать высшую правду, которую отчаялся увидеть дома. И, возможно, нашёл.
