На Первом канале премьера фильма «Вертинский» — о судьбе великого шансонье, покинувшего Россию в 1920 г. и вернувшегося в СССР в 1943-м. О том, каким в реальности был Александр Николаевич Вертинский, «АиФ» рассказала народная артистка РСФСР Анастасия Вертинская.
Запрещённо-разрешённый певец
— Последние годы эмиграции Александр Николаевич провёл в Китае и уже оттуда вернулся в Россию. Но его советский период был тяжёлым. В Советском Союзе Вертинский стал запрещённо-разрешённым певцом. Его нигде не публиковали, не было ни записей, ни пластинок — ни-че-го. Когда он приезжал на гастроли, объявление клеили только на здании, где будет концерт. А в городе — ни одной афиши. И при этом залы ломились от публики. Люди стояли в проходах, висели на люстрах... Но папа очень расстраивался, что не признан официально. Особенно он страдал, когда в СССР приехал Ив Монтан — и по этому поводу поднялся такой шум... Александр Николаевич написал горькое письмо в Министерство культуры: «Почему я не пою по радио? Разве Ив Монтан, языка которого никто не понимает, ближе и нужнее, чем я?»
Для того чтобы понять его жизнь здесь, достаточно описать один случай в Хабаровске, где у него были тяжелейшие гастроли. Тогда не было усилителей, он пел только своим голосом. Хрипел, простужался, жил в неотапливаемых гостиницах. Но он мужественно переносил всё. Папа пытался адаптироваться к Советскому Союзу. Он 25 лет прожил в Европе, но как был идеалистом, так и остался...
А ещё Вертинский был очень педантичен. Во время гастролей живя в гостинице, он аккуратно ставил свои тапки около кровати. А уборщица щёткой всё время загоняла их под кровать. Папа высокий, уже немолодой... Ему нужно было сложиться в четыре раза, встать на колени и чем-то выгребать их из-под кровати... Он бесился страшно. Он ей раз сказал, два... Деньги давал. Бесполезно! Однажды он схватил эти тапочки, помчался вниз к администратору и сказал (говорит, картавя): «Нет! Ваш Ленин был не прав! Кухарка не может управлять государством!»
В маске Пьеро
Помню, как мы строились на пионерской линейке. Я мучилась, мне казалось: какой-то папа у меня... вот не то написал, не те песни. Он писал про каких-то балерин, какое-то танго, про какого-то Джимми-пирата... Это всё было очень интересно дома, но здесь, на линейке, в его песнях были совершенно никому не нужные слова. Вот если бы Вертинский был автором «Взвейтесь кострами, синие ночи», я бы сейчас вышла и сказала: «А это мой папа написал». Только со временем я начала понимать смысл его творчества.
Вертинский так и не стал советским шансонье. Ничего подобного не было до него и после него тоже. Он исчерпал своим творчеством всю эстетику Серебряного века, первый привёл на эстраду дореволюционной России эту итало-французскую маску Пьеро и соединил её не просто с пантомимой, а с русской маленькой песней — называлась она «ариетка». Трагически выражая в этом образе суть того времени — потому что Россия уже скатывалась в бездну революции. Это сострадательное наклонение искусства у Вертинского было всегда. Он сочувствовал маленьким людям. Какой-то игуменье, которая оплакивает любовь свою; нищему клоуну, который пахнет псиной и хоронит свою любимую на кладбище; какой-то безноженьке... Эти персонажи у него соседствуют с шикарными дамами, которые садятся в немыслимые ландо, а от них исходит аромат шикарных духов. Всю эту «верхушку жизни» он тоже видел... Но душа его, как душа человека, который был одинок, всегда сострадала людям маленьким.
«Он спал на сундуках»
Папа маму звал всегда ласково — Лиличка. (Лидия Владимировна Вертинская, урождённая Циргвава, — художник и киноактриса, сыграла птицу Феникс в «Садко» в 1952 г., герцогиню в «Дон Кихоте», 1957 г., Анидаг в «Королевстве кривых зеркал», 1963 г., и др. — Ред.) Для папы она была божеством. Вертинский был счастлив, что под конец жизни всё же нашёл свою любовь. Лидия Владимировна родила ему двух дочек. Здесь, в России, папа получил квартиру, которой у него никогда не было. А за два года до смерти купил дачу и страшно гордился этим. Говорил, что он помещик, что у него есть земля. То, что он обрёл дом, землю и родину в полном её понимании, — в этом значительная заслуга его Лилички. Его странствия наконец закончились.
Папа же сирота. В 3 года потерял мать, в 9 — отца. Воспитывался у тётки, которая была весьма жестока с ним. Его пороли, он спал на сундуках, голодал, скитался. И удивительно, что такая жизнь его не озлобила, что он был ТАКОЙ доброты человек. Обычно тяжёлое детство ожесточает человека. А у Вертинского была невероятная, какая-то даже неестественная доброта. И всё, что во мне доброго, хорошего, — это от него, а всё плохое, отвратительное — это от жизни. Вертинский ведь как начинал? Пел на клиросе за тарелку борща. А что такое церковь? Это место, где видят радость, потому что там венчаются и крестят, и видят горе, потому что там отпевают. Папа с детства видел жизнь в её полярных проявлениях, красках. Его отец, мой дед, был в Киеве известным адвокатом. Тогда было запрещено вести бесплатные дела. Когда его не стало, за ним пришла в церковь толпа плохо одетых людей. Они отобрали гроб у служивых советников и понесли его на руках... Это были бедные, чьи дела он всё же вёл бесплатно, но скрывал это. Может быть, эта генетическая память сработала и у папы. Когда Вертинский вернулся в Советский Союз, он давал огромное количество благотворительных концертов — тогда они назывались шефскими. И делал это не по просьбе Министерства культуры, а по велению сердца.
Дом полностью вела моя бабушка-сибирячка, с юности привыкшая к суровому укладу жизни. При отце нас с сестрой нельзя было пороть (а нас иногда пороли), потому что ему становилось плохо. А мама моя не знала ни о хозяйстве, ни о воспитании ничего. Папа ей смог внушить, что она — само совершенство, поэтому мама не могла поверить в то, что в чём-то может оказаться не на высоте. На 34 года младше Александра Николаевича, она была, по сути, третьим ребёнком в семье, и ей позволялось всё.
Когда папа возвращался с гастролей, был праздник. Готовили пироги — бабушка была потрясающей кулинаркой. В доме витали уникальные запахи. Александр Николаевич всегда говорил: «Моя самая любимая мизансцена — это пижама и халат». Он уставал от гастролей, хотя сам был человек-праздник. Подарки — обязательно. Где-то ему перефарцевали какие-то лаковые туфельки, и надо было их обязательно купить Машеньке и Настеньке.
Роза из луковицы
В доме моих родителей была сохранена русская кухня. И это несмотря на то что тогда мало что можно было достать. Отец был рад, когда вернулся из эмиграции, привычным русским продуктам. Сам папа не кулинарил. Всё, что мог приготовить, было очень просто. Покупал белый калач, подогревал, разрезал вдоль и клал на него рокфор... Сыр чуть-чуть оплывал на тёплом калаче, и это было действительно очень вкусно.
Но даже к самой простой еде подходил очень творчески. В какой-то гастрольной поездке Вертинский встретился со студентами. Есть было нечего. Он взял большую луковицу, очистил её, ошпарил кипятком, завернул в накрахмаленную салфетку, постучал по ней. Потом положил на тарелку — и луковица развернулась цветком. Александр Николаевич полил её растительным маслом и поставил рядом соль.
Папа с мамой прожили 15 лет. Его смерть стала страшной потерей для неё. Зная, что может уйти раньше, чем она, он пытался оставить какой-то запас семье на жизнь. Горлом своим зарабатывал. Когда папа умер, мне было 12.
Я издала архив Александра Николаевича и подарила Литературному музею. Он стремился в Россию и вернулся сюда. И я хочу, чтобы его архив — и эпистолярный, и аудио-, и фото- принадлежал России. Думаю, что и папа хотел бы этого.
