«С чувством голого реализма». Почему Илья Репин стал легендой ещё при жизни

«Казалось невероятным, что один человек – всего лишь один человек! – способен заполнить своим пламенным творчеством огромные, необозримые залы, а между тем экспонировалось едва ли больше половины им созданного…» Это может показаться заготовкой репортажа с нынешней выставки, но на самом деле относится к временам давно уже прошедшим. Так Корней Чуковский описывал экспозиции Ильи Репина в советских музеях ­1920-х годов.

Энциклопедия в картинах

Картины Репина «Бурлаки на Волге», «Запорожцы пишут письмо турецкому султану» и, конечно, «Не ждали» намертво вошли в наш культурный код. Вершин славы Репин достиг ещё в 1910-х. Вот свидетельство художника Владимира Милашевского, который приехал в Петербург в 1913 г. и никак не мог опомниться от встречи с «самим Репиным»: «Для каждого русского человека поколения моего отца Христос, Толстой и Репин – абсолютные легенды, стоящие рядом на одной полочке». Сравнение художника с Пушкиным тоже родом из тех времён. Критик Виссарион Белинский назвал роман «Евгений Онегин» энциклопедией русской жизни. Искусствоведу и критику Владимиру Стасову простого сравнения показалось мало. И он, пользуясь подчёркнуто теми же понятиями, ставит художника даже выше Пушкина: «Творчество Репина – энциклопедия пореформенной России».

Однако столичные эстеты и снобы открыто издевались над недалёкими курсистками, что приходили на выставки передвижников со словами: «Ах, я в живописи ничего не понимаю, но у Репина мне всё нравится!» Логика проста – раз Репин нравится таким вот «ценителям», значит, и сам он недалеко от них ушёл. Так – ширпотреб, поп-культура. Да и многовато его что-то...

«Полетишь прямо в рай»

С последним утверждением можно согласиться. Репин, разумеется, не Айвазовский, который написал более 6 тыс. полотен, поставив абсолютный рекорд в русской живописи. Но и работам Ильи Ефимовича счёт тоже можно вести на тысячи.

Что это? Жажда наживы? Банальный графоманский зуд? Чуковский, бывший одним из друзей Репина, считал так: «Художнический аппетит был у него колоссальный. Едешь с ним в вагоне, в трамвае, и видишь… хватает, хватает глазами и игру светотени, и компоновку фигур, и позы, и гримасы, и улыбки, – и лицо у него становится как у лакомки во время еды». Что это? Это радость и любовь к своему делу, то есть призвание. С ним можно только родиться.

Собственно, так и было. Когда маленькому Илье не исполнилось ещё и семи лет, он тяжело заболел, и некоторые «сердобольные» соседи уже готовились его отпевать: «А чего тебе бояться умирать? Отрастут крылышки, и полетишь прямо в рай, у тебя грехов нет». А он и не боялся. Только спросил: «А красочки и кисточки там будут? Красочки, что по бумаге рисуют, и бумага там есть?»

Эти вот радость и любовь проявлялись в самых неожиданных местах. В своей усадьбе «Пенаты» он держал собак. И одна из них как-то напрудила на белом снегу характерную лужу. Когда «собачье безобразие» присыпали, художник отреагировал неожиданно: «Вдруг Репин застонал страдальчески: «Что вы! Что вы! Я три дня хожу сюда любоваться этим чудным янтарным тоном, а вы…» – и посмотрел так укоризненно, словно у него на глазах разрушили высокое произведение искусства».

Вот этого дерзкого и вместе с тем по-детски наивного чувства реализма и поиска красоты там, где её вроде и быть не должно, ему простить не могли. Скажем, обер-прокурор Святейшего синода Константин Победоносцев был непримирим: «Сегодня я видел эту картину и не мог смотреть на неё без отвращения. Удивительное ныне художество: без малейших идеалов, только с чувством голого реализма и с тенденцией критики и обличения. Прежние картины того же художника отличались этой наклонностью и были противны». Речь шла о многострадальном полотне Репина «Иван Грозный и сын его Иван», которое до сих пор находится на реставрации после второго в своей истории покушения вандала. А под «прежними картинами» явно имелся в виду «Протодиакон». Портрет чугуевского протодьякона Ивана Уланова, земляка Репина. Именно это невинное полотно стало водо­разделом – после него к Репину будут относиться подозрительно, а картину не пустят на Международную выставку в Париже как «обличающую Церковь и духовенство». Самое забавное, что никакого «обличения» и тем более «карикатуры» в ней не было. По воспоминаниям очевидцев, протодьякону Уланову картина понравилась до того, что он «возгордился и стал невыносим». Да и сам Репин хотел не «критиковать», а показать удаль и ширь: «Весь он плоть и кровь, зев и рёв, рёв бессмысленный, но торжественный и сильный… Мне кажется, у нас дьяконы есть единственный отголосок языческого жреца, славянского ещё, и это всегда мне виделось в моём любезном дьяконе».

Русский Рембрандт. Каким был художник Илья Репин Подробнее

«Красочки в раю»

В том, что портрет понравился модели, нет ничего удивительного. Здесь Репин применил свой коронный приём, после которого портреты получались чуть ли не более «настоящими», чем оригинал. О чём говорил и критик Владимир Стасов: «С дерзостью смелого починателя он попробовал то, чего никто и нигде ещё не пробовал: это изобразить творческую и работающую внутри головы мысль великого человека». Приём был гениален и прост: «Усадив перед собой человека и поработав полчаса в абсолютном молчании, Репин принимался усердно расспрашивать его о его жизни и деятельности и порою даже вовлекал его в спор… Он почти всегда достигал цели: человек выпрямлялся, глаза у него переставали тускнеть».

Это касалось всех направлений, где работал Репин. Историческая живопись, где он временами мог затмить даже такого непревзойдённого мастера, как Василий Суриков. Или «жанр» – «презренные» бытописательные сценки. Репин поднял его на недосягаемую высоту «Бурлаков» и «Крест­ного хода». Везде и всюду было одно: «Не раз случалось замечать, что, даже когда Репин пересказывал только что прочитанную книгу, он невольно придавал её фабуле сценически эффектный характер, какого она не имела». То же самое он проделывал и с реальностью, когда писал картины. Именно поэтому окружающая дейст­вительность на его полотнах более «настоящая», чем была на самом деле. Нерв, энергия, драйв – вот то, чем Репин брал тогда и берёт до сих пор.

Даже на смертном одре 86-летний художник не расстался с этим свойством. Умирая, он сложил пальцы характерным движением – так профессионалы берут в руки кисть. Возможно, закрывая глаза в последний раз, он наконец-то смог убедиться, что «красочки в раю» для него уже приготовлены.