Роберт Рождественский: «Писал о том, во что верил»

«Нас мало, нас, может быть, четверо» - это написал поэт Андрей Вознесенский.

Написал он о себе, Евгении Евтушенко, Белле Ахмадулиной и Роберте Рождественском. Эта «четвёрка» поэтов стала символом поколения шестидесятников в поэзии.

Вера и... стыд

Все они родом из 30-х. То было поколение романтиков и идеалистов. И Роберт Рождест­венский из них едва ли не самый большой романтик и идеалист, на всю жизнь сохранивший верность «флагу цвета крови моей».  

В ­1979 году он получил Гос­премию СССР за поэму «210 шагов» - длина пути к Мавзолею. Он автор «Письма в XXX век» - с хвалой Ленину. Супруга Роберта Ивановича Алла Киреева писала: «Многие считают, что он был куплен советской властью, но на самом деле Роберт просто искренне верил в коммунизм». А это уже сам поэт в одном из интервью: «Я не скрываю, я тогда был верующим - верующим Сталину, в Сталина. Это была именно Вера - со своими святыми, мучениками, заповедями. Мы были счастливы счастьем незнания. Потом, узнав, я ужаснулся. Отрёкся бы от «Реквиема» и «210 шагов»? Я этими стихами ничего не добивался. К диссидентам себя не причисляю: писал о том, во что верил». «А я писал, от радости шалея, о том, как мудро смотрят с Мавзолея на нас вожди «особого закала» (я мало знал. И это помогало). Я усомниться в вере не пытался. Стихи прошли. А стыд за них остался» - это тоже Рождественский. Очень немногие сумели - нет, не покаяться и не отречься! - признаться и в одержимости верой, и в этом обжигающем чувстве стыда…

«Совпали на 40 лет»

«В душе угадал... Да не всё на бумаге случилось». Эти строки напишет в последние годы жизни популярнейший поэт эпохи. Его книги выходили многомиллионными тиражами. Его песни знал весь Союз. «Я, ты, он, она, вместе - целая страна» - Рождественский умел рифмовать афоризмами, лозунгами. Он сумел зарифмовать эпоху. Он был поэтом читаемым, любимым, народным. Без его разудалой свадьбы, которая «пела и плясала», редко обходятся и по сей день брачные пиры. Его стремительная «Погоня» из «Неуловимых мстителей» звучит азартно и сегодня. Кстати, и «Куплеты шансонетки» в исполнении Людмилы Гурченко: «Увозил меня полковник за кордон, был он бледен, как покойник, миль пардон», и «Спрячь за высоким забором девчонку» Яшки-цыгана всё из тех же «Неуловимых» - тоже Роберт Рождественский.

Он умел писать чеканно, монолитно и проникновенно. И о любви к Родине, и о любви к женщине. Его любовная лирика, обращённая к супруге, которую он всю жизнь обожал, - это большая Поэзия, страстная и целомудренная, чувственная и нежная. «Мы совпали с тобой, совпали... Как  слова совпадают с губами. С пересохшим горлом - вода. Мы совпали, как птицы с небом. Как земля с долгожданным снегом…» Они «совпали» более чем на 40 лет.  

Вообще последние стихи Рождественского едва ли не самые пронзительные, очень личные: «Тихо летят паутинные нити. Солнце горит на оконном стекле. Что-то я делал не так; извините: жил я впервые на этой земле. Я её только теперь ощущаю. К ней припадаю. И ею клянусь. И по-другому прожить обещаю. Если вернусь... Но ведь я не вернусь».

Стал «сыном полка»

«Родился я в селе Косиха. Дождливым летом. На Алтае». И звали тогда, в 1932-м, будущего крупнейшего советского поэта, лауреата премии Ленинского комсомола и Госпремии СССР Роберт Станиславович Петкевич. Робертом его назвали в честь Роберта Эйхе, революционера, одного из отцов коллективизации и раскулачивания, массовых политических репрессий и «чисток», расстрелянного в 1940-м. Отчество и фамилия будущему поэту достались по отцу - поляку Станиславу Петкевичу, из семьи ссыльных, служившему в ОГПУ-НКВД. И делавшему это, видимо, с искренней верой. Спустя пять лет, в самый «расстрельный» 1937-й, отец оставил семью, из органов уволился, ушёл на войну - финскую. Погиб в 1945-м. Мать снова вышла замуж - за Ивана Рождественского, давшего Роберту свою фамилию. Для чего так подробно обо всём этом? Да вот кричал же 30-летнему поэту Н. Хрущёв на знаменитой встрече с интеллигенцией в 1963-м: «Рождественский, пора вам встать под знамёна ваших отцов!» Тогда о поэте как бы забыли. И он вынужденно - не печатали! - на год уехал в Киргизию, где перебивался переводами национальных поэтов.

«Мальчишка, затравленный войною», - писал он о себе. И ещё о том, как после смерти воспитывавшей его бабушки (родители на фронте, пришлось даже год побыть в детприёмнике) за ним приехала мама и повезла с собой на фронт, оформив как «сына полка», чтобы разрешили оставить в части, в сшитой специально гимнастёрке - ею мальчик гордился особо. Гордился и отцом: первое стихотворение 9-летний поэт посвятил ему («С винтовкой мой папа уходит в поход...»).

Позже Роберт Иванович скажет о своём поколении: «В любом из нас клокочет революция. Единственная. Верная. Одна».

Эта искренность более всего ценна в Рождественском. Его ненатужный, не пафосно-парадный патриотизм, не «барабанный», не официозно-«розовый» оптимизм. Острое чувство памяти, Родины. Его  «Реквием» в память обо всех погибших в Великую Отечественную войну будет читать и слушать в «Минуту молчания» 9 Мая ещё не одно поколение. Поэма эта как будто вся из лозунгов: «Помните! Через века, через года - помните!», «Это нужно - не мёртвым! Это надо - живым!» - настояна на боли, горечи, слезах. А чего стоит эта молитва матери о сыне-бойце в одной из глав! «Отзовись, моя кровиночка! Маленький. Единственный…»

Рождественскому было о чём жалеть, душой болеть в своей стране с её страшным прош­лым. Было что ненавидеть. Но было и чем гордиться!  «Может быть, всё-таки мне повезло, если я видел время запутанное, время запуганное, время беспутное... А люди шагали за ним по пятам. Поэтому я его хаять не буду... Все мы - гарнир к основному блюду, которое жарится где-то Там».

Именно эту честную любовь к Родине, пусть и принёсшую чувство вины, прозрения, разочарования, поэт «завещал» в «Письме в ХХХ век». И ещё - «всю эту землю без границ». «Всё начинается с любви» - тоже из  Рождественского: «Двое - и небо тысячевёрстное. Двое -  и вечность! И звёзды в глаза…»

«Не надо быть взрослым - надо быть счастливым», - писал Рождественский, храня в себе всю жизнь как едва ли не лучшее воспоминание о 9 мая 1945 года  на Красной площади. Хочется верить, что поэт действительно был счастлив. По-настоящему. В поэзии, в семье, в дочерях, в любви, в признании и верности читателей. Ведь последние его строки светлы и пронизаны любовью, приятием всего в жизни и её конечности: «Мои бесконечно родные, прощайте! Родные мои, дорогие мои, золотые, останьтесь, прошу вас, побудьте опять молодыми!.. Живите. Прощайте...»