Вас никто не любит... кроме народа!
Себя она называла «счастливой старухой». В этом была правда: в семьдесят пять, играя самых разных старух, она прыгала с забора, танцевала на кровле дома, каталась на крыше троллейбуса. Снималась много, говорила, что иначе ее забудут и она «умрет с голоду». Мам, бабушек, учительниц, уборщиц, медицинских сестер и просто соседок играла так заразительно, что они иногда затмевали главных героев, откровенно перетягивая на себя внимание зрителя. Вихрь чувств, фантастическая энергия, врожденная комедийная жилка и постоянная жажда работы — вот что такое была Татьяна Пельтцер. В ней соединялись все жанры: комедия и драма, цирк и слезы, опереточный темперамент и тонкий психологизм. Однако работать с ней было непросто. Перед тем как выйти на съемочную площадку, она любила довести отношения с режиссером до температуры кипения. Это было необходимо ей как допинг. Но стоило Татьяне Ивановне услышать боевой клич «Mотор!», как все капризы и недовольства куда-то пропадали. В театре перед началом спектакля она кричала на одевальщиц и гримерш: «Развелось вас тут, всяких бездельниц! Куда вы подевались, дармоедки?!» Поорет, поорет — и к выходу на сцену успокаивается, играет, словно ничего и не было: хорошо, собранно. В партнеров своих она влюблялась, однако характер имела вздорный: могла и похвалить, и «задать трепку», наговорить всяких резких замечаний. Как-то в театре на собрании прорабатывали одного актера за появление в нетрезвом виде. После критического выступления Пельтцер он сказал: «А вы, Татьяна Ивановна, помолчали бы. Вас никто не любит... кроме народа!»
Товарищ Пизнер!
А народ действительно ее любил. Как-то труппа Театра сатиры поехала в Германию выступать перед нашими военными. На первом же контрольно-пропускном пункте к ним стали придираться по поводу не так оформленных документов. И тут вдруг строгий майор узнал Татьяну Ивановну. «Кого я вижу! — закричал майор. — Товарищ Пизнер!»
Знаменитой она стала после сорока, сыграв Лукерью Похлебкину в спектакле «Свадьба с приданым». Спектакль настолько удался, что его сняли на пленку и пустили в кинопрокат. Вскоре вышел «Солдат Иван Бровкин». Сценарий уже писался с расчетом на нее. После этого Пельтцер окрестили «матерью русского солдата» (как она сама говорила: «За мной утвердилось амплуа «колхозной мамаши») и начали снимать беспрестанно. Фильмов с ее участием не меньше ста, сколько точно — никому не известно. А до того, до этой всесоюзной славы, до Театра сатиры — где только она не работала. Играла в провинциальных театрах: в Ейске, Нахичевани. Ездила как актриса Передвижного театра Политуправления. Работала в Академическом театре имени Федора Волкова в Ярославле и в Колхозном театре в Москве, в Театре путей сообщения, ставшем потом Театром имени Моссовета. В Московском театре миниатюр — вместе с Марией Мироновой и Риной Зеленой. В перерывах между театрами зарабатывала машинописью. В тридцать четвертом, когда ее уволили из театра «за профнепригодность», пошла на машиностроительный завод АМО (который позже стал заводом им. Лихачева).
Главным конструктором на заводе был ее брат Александр. В тридцать шестом Александр неизвестно по какой причине ушел со своего поста и вообще покинул столицу. Возможно, загадка объясняется временем, которое стояло на дворе. Тем более у Александра уже был страшный жизненный опыт: еще когда он учился в Автодорожном институте, его взяли по самой популярной в то время статье, 58-й — «контрреволюционная деятельность». Но тогда еще не давали всем без разбора, как поется в песне, «срока огромные», и через два года его выпустили. Он доучился, дослужился до высокой должности, стал трижды рекордсменом Советского Союза по автогонкам — и исчез...
Жена немецкого коммуниста
Да, в биографии артистки Пельтцер были, с точки зрения Первого отдела, некоторые минусы. «Минусом» можно считать и ее брак с Гансом Тейблером, немецким коммунистом и философом. Он приехал в Москву учиться в Школе Коминтерна. В тридцатом году Тейблер привез ее в Германию. Там она вступила в Коммунистическую партию Германии и устроилась машинисткой в наше торговое представительство. В Берлине в то время работал крупный режиссер Эрвин Пискатор. Пискатор сам был членом КПГ и на театральное искусство смотрел как на инструмент воспитания масс. Он периодически открывал свои театры, обращенные в первую очередь к рабочим, — а власти их закрывали. Как раз в 1930-м в рабочем районе Берлина, в помещении «Вальнертеатра», он открыл свой третий театр. Прослышав, что фрау Тейблер — профессиональная актриса, он предложил ей роль в советской пьесе «Инга» Глебова.
После прихода к власти Гитлера Пискатор вынужден был оставить страну. Вскоре вернулась в Россию и Татьяна Ивановна. Видно, не сумела, несмотря на свою немецкую кровь, обрести там вторую Родину. Со своим бывшим мужем они оставались друзьями всю жизнь. Ганс женился на другой женщине, родил с нею сына, и, когда мальчик приехал в Москву учиться, он бывал у Татьяны Ивановны, даже жил у нее какое-то время. Вторая жена Ганса ревновала мужа к Пельтцер, выражала недовольство их перепиской, но совсем оборвать отношения между бывшими супругами не смогла. Когда спустя почти полвека Татьяна Ивановна отдыхала в Карловых Варах, Тейблер приехал повидаться с нею, и они шумно выясняли, по чьей вине произошел разрыв. Представьте себе: два пожилых человека (ей семьдесят, ему чуть больше) шумно спорят, писала ли Татьяна Ивановна записку, в которой назначала свидание другу Ганса.
— Что ты врешь! — кричит Пельтцер. — Никаких свиданий я не назначала и писем не писала! Твой приятель мне не нравился!
— Ты вспомни, я записку на столе в книге нашел.
В общем, любовная сцена для комической актрисы...
Из всех семейных связей самыми прочными оказались отношения с отцом. Иван Романович Пельтцер был актером и режиссером, учеником М. П. Садовского. В начале прошлого века играл в Театре Корша, позже — в крупнейших провинциальных театрах. В 1925 году даже получил звание заслуженного. Вернувшись в Москву, работал в разных театрах — от «Комедии» до Моссовета и Киноактера. Снимался в кино. Иван Романович был единственным учителем дочери. «Университетами» Татьяны Пельтцер стали театральные подмостки. Она рассказывала, что когда ребенком впервые вышла на сцену, то испытала полное счастье. Но стоило занавесу опуститься, как отец объяснил ей, что если бы она не так радовалась, то играла бы лучше.
В каком возрасте она дебютировала, точно сказать нельзя: все говорят разное. Первая ее роль — Аня в пьесе Найденова «Дети Ванюшина». В «Анне Карениной» она играла Сережу. По воспоминаниям, сцена свидания Анны с сыном доводила многих дам до слез.
Как Захаров «отбил» Пельтцер у Плучека
Когда отмечали в Театре сатиры ее семидесятилетие, пытались подсчитать, сколько лет она на сцене. Цифры выглядели абсолютно нереальными: 55? 60? По моему подсчету, на тот момент ее актерский стаж составлял 63 года. Но то был «еще не вечер»: она играла еще лет ...дцать. А самое любопытное — в семьдесят три она бежала из своего Театра сатиры, где прослужила тридцать лет. Бежала в одночасье. История скандала была недлинной и энергичной. Шла последняя, предпремьерная репетиция «Горя от ума». Татьяна Ивановна репетировала старуху Хлестову. Чацкого играл Андрей Миронов, Софью — Татьяна Васильева, выступавшая тогда под фамилией Ицыкович... Любой театральный человек знает, что перед выпуском спектакля все особенно нервничают (слезы и валокордин — без счету). Когда Пельтцер задала обычный для актера вопрос: «Куда мне идти?» — Плучек раздраженно ответил: «Куда хотите!» А когда она, не удовлетворившись, поинтересовалась, куда ей сесть, он взорвался: «Ну конечно, вы должны быть в центре, а остальные — вокруг!» Дальше — больше: крик, крепкие выражения. Пельтцер выбежала из зала и побежала к выходу из театра, оборачиваясь и выкрикивая то, что еще не успела сказать разъяренному Плучеку. Продолжать репетицию было невозможно, и Плучек потребовал, чтобы срочно нашли не занятую в спектакле Ольгу Аросеву, близкую подругу Пельтцер. Он хотел передать ей роль. Аросева же в это время уводила из театра Татьяну Ивановну, еще не выпустившую пар, на ходу доругивающуюся. Аросева понимала: если она сыграет Хлестову, Пельтцер больше не появится в Сатире. «Скажите, что меня нету!» — замахала она руками на посланного за ней актера, вталкивая Татьяну Ивановну в такси. А та кричала: «Я к Марку Захарову пойду! К Марку Захарову!»
Марк Захаров к тому времени успел поставить несколько спектаклей в Театре сатиры и только что получил свой театр — Театр имени Ленинского комсомола. Свое начало в Театре сатиры Захаров вспоминал потом с большой иронией. Он пришел в Сатиру молодым режиссером из художественной самодеятельности. Татьяна Ивановна работать с ним согласилась, но однажды в сердцах сказала: «И чего это вы в режиссуру подались?! Чего ради? Писали бы лучше свои рассказы!» (Марк Захаров в юности сочинял рассказы и сам читал их на радио.) Первой их совместной работой была роль Кукушкиной в легендарном спектакле «Доходное место». Репетировала она замечательно. До того момента, пока не уронила на ногу тяжелую чугунную сковородку. Захаров попросил ее с силой бросить на пол две сковороды. Одна упала ей на ногу, тут-то Татьяна Ивановна и высказала все, что она думает о «современной режиссуре». Однако быстро успокоилась и дальше работала во всех спектаклях, которые Марк Анатольевич делал в Сатире, а потом и перебежала в «Ленком». По поводу ее перехода друзья разразились эпиграммой:
Она легка, как Айседора,
Хотя теперь уже седа,
По комсомольскому задору
Давно пора бы ей сюда.
Она была заядлой преферансисткой. Играла весело, азартно. Чаще проигрывала, чем выигрывала: ее увлекал сам процесс, вечер в приятной компании. Компания была действительно приятной, а главное — постоянной: актрисы Ольга Аросева и Валентина Токарская и главный администратор Театра сатиры Гена Зельман. Играли обычно у Токарской, у нее был специальный карточный столик, обитый сукном. После смерти Токарской памятный столик перешел к Аросевой. Но это произошло в 1996-м, когда Пельтцер уже не было в живых.
«Пельтцер, мать твою!»
За несколько лет до ее смерти я пыталась познакомиться с Татьяной Ивановной. Жили мы с ней в соседних домах у метро
«Аэропорт». Дома были «киношные», кооперативные, там обитало множество известных людей: артисты Алла Ларионова, Николай Рыбников, Любовь Соколова, режиссеры Леонид Гайдай и Александр Алов, сценарист Эмиль Брагинский... Все жители знали друг друга, бегали занимать по-соседски деньги, а встречаясь в лифте, обменивались новостями и впечатлениями о последней премьере в Доме кино. Пельтцер переехала туда в пятидесятых, еще был жив ее отец. Каждое утро Иван Романович выходил со своим попугаем. Весь двор ждал этого утреннего выхода — это был «цирковой номер». Стоило Ивану Романовичу вступить с кем-нибудь из соседей в разговор, как попугай начинал ревновать. Он раскачивался из стороны в сторону и звал его: «Ваня! Ваня!» Если Иван Романович не реагировал — попугай сердился и свойски орал: «Пельтцер, мать твою!»
Но потом Иван Романович всех удивил: хорошо за восемьдесят женился на молодой женщине. Тут они с Татьяной Ивановной разделились. Он был крепкий старик и любил зайти в ресторан Дома актера — пропустить рюмочку, а главное — поговорить. Часто он встречал в ресторане свою дочь, прибегавшую вместе с подругой Ольгой Аросевой после спектакля. Иван Романович отчитывал их:
— Ну что вы в ресторан пришли, две бабы, без мужиков? Пить пришли?
— Но ведь и вы тоже сюда ходите, — делала попытку защититься Аросева.
— Я — другое дело... И актеры прежде были другие. Вы кого играете — Валек, Машек, Танек? Чего о них говорить! А мы — Гамлета и Макбета играли! После таких ролей не отправишься домой жрать макароны в одиночестве...
По тексту это очень напоминало сцену из «Леса» Островского, где Несчастливцев объясняет Аркашке разницу между трагиками и комиками.
Роль, написанная специально для Пельтцер
И вот я решила позвонить Татьяне Ивановне, так сказать, по-соседски, познакомиться. Был конец восьмидесятых. Мне очень хотелось сделать с нею интервью. Она отказала. Как я ни упрашивала, она отвечала: «Не могу. Старая стала, сил нет — ни с кем не встречаюсь». Она и вправду болела, лежала в больнице — как раззвонила одна из московских газет — с «психами», которые ее обижали. После газетной статьи «Ленком» засуетился, Татьяну Ивановну перевели в больницу поприличнее, в отдельную палату (вначале она лежала вместе с пятнадцатью «сокамерниками»). Ее подлечили как сумели, но играть ей становилось все труднее. Однако на сцену она все-таки выходила. Театр «Ленком» присылал за ней машину, ее привозили на спектакли и отвозили домой.
Последними ее ролями были Федоровна в пьесе «Три девушки в голубом» Людмилы Петрушевской и «Поминальная молитва» Григория Горина. Оба спектакля поставил обожавший ее Марк Захаров. В «Поминальной молитве» Пельтцер играла старую Берту, а Александр Абдулов — ее сына, Менахема, комичного свата, постоянно попадающего впросак. Татьяна Ивановна уже не могла запоминать текст, да и ходила с трудом. Но Захаров и вся труппа хотели, чтобы Пельтцер была занята в спектакле: она была талисманом театра. Роль Берты Горин писал специально для нее. Она играла старую еврейку, которую сын привозит к дальним родственникам, в деревню Анатовку, погостить. А родственников вместе со всем еврейским населением как раз в это время выселяют из Анатовки: власти передвинули так называемую «черту оседлости»... Менахем дрожал над своей мамой, как настоящий еврейский сын. Берта плохо понимала, куда ее привезли. Абдулов выводил Пельтцер на сцену так бережно, словно она была хрупкой драгоценностью, фарфоровой чашечкой тонкой китайской работы. В доме главного героя, домашнего философа Тевье-молочника (Евгения Леонова), был патетический момент. Уже были собраны чемоданы и узлы. Женщины плакали, мужчины угрюмо молчали. При виде Менахема и его мамы все столбенели. Оказывается, пару дней назад Менахем отправил Тевье телеграмму: «Приезжаем пожить», а Тевье получил: «Приезжайте пожить» — и обрадовался, что есть куда приткнуться хотя бы на первое время с детьми и внуками. Но теперь — ехать некуда. Что делать?! «Господи, милосердный, — говорил Леонов, вздымая руки к небу, — и ты хочешь, чтобы я молчал?» И все начинали смеяться. Одна старая Берта не понимала, что происходит. «Меня в поезде так трясло, — жаловалась она, вызывая взрыв смеха. — Почему смех, Тевье, почему смех?» «А что нам остается еще в этой жизни, Берта?» — отвечал Тевье, утирая слезы. И на скрипочку со скрипачом, на весь этот гвалт, смех и плач — опускался занавес.
Мне кажется, лучшей последней роли для артиста не придумаешь.
К работе — как юный пионер — Татьяна Ивановна была «всегда готова!». Даже в свои восемьдесят, лишь позовут, мчалась Бог знает куда на съемки. Часто снималась у неизвестных режиссеров, объясняя друзьям, мол, надо помочь. На такой случай у нее всегда была наготове «командировочная» сумка с обязательным ковриком для утренней зарядки. А однажды в театре, на репетиции, услышав от молодых жалобы на неустроенность, в сердцах сказала: «Да что вы плачетесь! Живите и тому радуйтесь — ведь какое это благо — жить!»
