«Он вас изнасиловал?» — «Хуже, — ответила Лидка сквозь слёзы. — Он со мной поговорил…». Эта фраза из романа Юрия Арабова «Орлеан» достаточно ярко передает тот внезапный страх, который испытывают герои книги перед своей совестью, которая вдруг получает материальное воплощение, и необходимостью платить по счетам за личные грехи. В кинокартине с тем же названием, которую режиссёр Андрей Прошкин снял по роману Арабова и его же сценарию, достигается такой же эффект: проникаясь происходящим на экране, зритель невольно ежится в кресле, вспоминая о собственных скелетах в шкафу.
По сюжету фильма в провинциальном российском городке с изящным названием Орлеан вместе с налетевшей бурей появляется некий таинственный Экзекутор в исполнении Виктора Сухорукова. С твердым намерением покарать грешников он начинает обличать местных жителей, которые, по его мнению, погрязли в пороке; а те, вместо того чтобы каяться, вначале решают как-то избавиться от его карающей десницы, но потом все-таки раскаиваются.
Насколько все это совместимо с реальной жизнью? Об этом «АиФ» рассказал сценарист и режиссер Юрий Арабов.
Владимир Кожемякин, «АиФ»: Почему все-таки «Орлеан», Юрий Николаевич?
— Когда я придумывал эту историю, то размышлял: где она может произойти? Мне не хотелось брать чисто русский город, потому что сюжет, который рассказан в книге, общечеловеческий. Я создавал сценарий о совести и о том, что она существует в любом закоренелом подлеце. Это относится не только к жителям России, но и вообще к людям как таковым. В итоге выбрал село Орлеан, где когда-то побывал. Основавшие его немецкие колонисты, появившиеся на Алтае во времена Екатерины, сделали опрятное «европейское» поселение. На Алтае вообще много немецких сел с пивоварней, молочными и колбасными заводами. А недалеко от реального Орлеана находится город Славгород с озером Яровым. Я переименовал Славгород в Орлеан и перенес туда действие. Но пусть алтайцы не радуются (и не огорчаются) — история не про них.
— Критики ломают голову, что же это за кино: «абсурдистский треш», «фантасмагория греха», «фантасмагорическая сказка», «гротескная притча», «притча в обертке черной комедии»... Короче, коктейль жанров. А как жанр определили бы Вы?
Человек или биомасса?
— А откуда у вас такая святая убежденность, будто совесть есть даже в самых нехороших людях и даже, может быть, «нелюдях»?
— Я понимаю, что это романтическое убеждение, но исхожу из веры в то, что человек есть образ и подобие Божие, а, следовательно, почти в каждом, даже в том, кто систематически делает зло другим, Бог все равно существует. Распилить Бога и убежать от него нельзя. Можно зашить себе глаза и залепить уши воском, как сделал герой нашей картины, чтобы ничего не видеть и ничего не слышать, но рано или поздно боль за содеянное все равно достанет вас изнутри...
Порочному человеку легче и удобнее лишить себя каких-то органов чувств, лишь бы не воспринимать голоса совести, ничего не менять и оставаться таким же, как раньше. Но это иллюзия: ты все равно будешь слышать или видеть, пока остаешься человеком. Про Гитлера, Пол Пота или Сталина не скажу (не знаю, что они чувствовали), а вот в тех лихоимцах, которые ходят вокруг нас, есть искра, из которой может возгореться пламя. Многие в это не поверят и скажут, что вот, мол, закоренелый вор, убийца, насильник — какая там совесть?.. Но ее, тем не менее, не может не быть. Это моя вера, а вера не поддается доводам логики. Я знаю, что зрителей и читателей у меня очень мало. Картину посмотрели около ста тысяч человек (мало!..), а поняли ее, может, не больше тысячи. Но перед этой тысячей я чувствую глубокую ответственность.
— Вы все-таки сказали — «почти в каждом».
— Да, почти. Некоторым персонажам человеческой истории теософы и мистики отказывают в человечности, считая их вместилищем инфернальных сил, человекооружием в руках зла. Но таких безнадежных героев в нашей картине нет. А Виктор Сухоруков, которого Андрей Прошкин пригласил на роль Экзекутора, в картине явно сыграл Бога.
— Но к каждому человеку, Юрий Николаевич, Экзекутора не приставишь. На что же Вы тогда надеетесь?
— У нас сейчас на каждом шагу церкви. Чем не Экзекутор? Другое дело, что большинство людей воспринимают церковь как кабинет психоаналитика, куда приходишь, рассказываешь о своих проблемах, и тебе дают индульгенцию на продолжение собственных безобразий. Тут все, конечно, зависит и от конкретного священника, и от самого человека. К тому же, нам даны образование, артефакты мирового и национального искусства. А если этого недостаточно, значит, человек просто обитает «не в теме», как говорит молодежь. Он, можно сказать, инвалид, биомасса. Тогда лучше сидеть на дереве и грызть... ну, желуди, раз у нас не растут бананы... Думайте, соображайте сами, а если не хотите, значит невидимый Экзекутор достанет вас как-то иначе.
Помилование мира
— Не кажется ли Вам, что Вы с такими киноидеями идете против тренда времени? В то время как общество потребления производит и поощряет двойную, тройную, и вообще многоярусную мораль, то есть имитацию совести, дабы соблюсти приличия, Вы движетесь вверх по течению...
— Да, я могу захлебнуться, но плавать я научился раньше, чем ходить. Есть стержень собственной жизни, и он для меня важнее общественного. Действительно, общество потребления вообще не предполагает высокой планки разговора. Многослойность смыслов сейчас не в моде. Российская масскультура делается на максимальном сниженном качестве — так легче производить продукт. Это приводит к появлению «сниженных» потребителей, неспособных понять что-то серьезное. Но очень глупо и даже преступно делать картины ниже плинтуса и утверждать, будто человеку присущи только первичные инстинкты и он абсолютно погиб. Если так, то где нейтронная бомба? Если так, то почему все-таки есть еще жалость, милосердие, люди, которые помогают раковым больным и смертельно больным детям?
Можно делать картины о добре от обратного... Говорят, что в «Орлеане» много натурализма. Один продвинутый критик написал даже об «отвратительном разнузданном сексе», по-видимому, спутав наш фильм с порносайтом, который регулярно смотрит. Есть такая древняя языческая формула — «зло против зла». К жизни она не подходит, но в искусстве работает...
Я думаю, что если бы то моральное отупение без надежды, о котором Вы говорите, стало трендом на все времена, то мир был бы достоин абсолютной казни уже сейчас. Но, к счастью, тренды, как и мода, всегда преходящи. За последние полвека, буквально на наших глазах изменилось многое. Я думаю, что Хиросима и Нагасаки были последней каплей в новейшей истории тотального торжества зла. После этого что-то начало меняться, в том числе и в России. Я боюсь сглазить и не знаю, стали ли мы лучше. Но наряду с криминальной хроникой, сообщающей нам об отрезанных руках и ногах, появилось больше беременных на улицах и в парках, а озлобленность очередей советского времени потихоньку исчезла, хотя ее можно встретить в дорожных пробках. Убийства будут, воровство тоже... никуда не денутся все людские пороки, но, тем не менее, мир в муках пытается стать более человечным.
— Некоторые зрители жалуются на излишний натурализм фильма: открывающую его откровенную сцену аборта, зашивание глаза, попытку суицида, детское насилие в семье и т. п. Как-то иначе говорить со зрителем о добром и вечном у вас не получается?
— В телевизионном варианте эти сцены будут сокращены, но не уверен, станет ли картина лучше. Да, фильм «Орлеан», к сожалению, жестокий, но то, что мы с Андреем Прошкиным хотели выразить, просто требует определенной доли жесткости. Мы знаем, что зритель хочет «доброго кино о первой любви». Он его получит. Родился даже новый термин востребованного российского кинопроизведения — «комедия для дальнобойщиков». Мы ее сделаем в следующий раз, зашив глаза и уши, как это сделал наш герой.
— Есть мнение, что нравственное перерождение возможно лишь в результате какой-то личной катастрофы — когда все у человека или его близких вдруг обрушилось. Одними разговорами ничего не добиться...
— Я не политический деятель и не могу затеять войны между государствами, а даже если бы и был, то не решился бы ради пробуждения в человеке совести убить миллион-два своих соотечественников. Польза катаклизмов и войны, быть может, и есть в чем-то для тех, кто выжил, а тем, кто умер или погиб, уверяю, нет решительно никакой выгоды.
— Если не секрет, что за конфликт вышел у вас группой Tiger Lillies, которая записала 13 композиций к фильму?
— Это известная британская группа, музыканты которой, посмотрев один из рабочих вариантов картины, заявили, что она точно выражает их дух. А в конце, когда фильм был готов, сказали: нет, получился не совсем «наш дух».... Философия Tiger Lillies — порок человека есть пространство личной свободы. То есть, мы можем причинять зло друг другу, потому что в этом есть экзистенциальная свобода, а ограничение зла — это ограничение экзистенциальной свободы....
Мы не обиделись на британцев за то, что они не совсем точно поняли наш «Орлеан». А они не обиделись на нас за то, что мы подбили их написать зонги (термин Брехта) для нашей смешной и жуткой истории. Это была победа толерантности, и каждый остался при своем. В итоге Tiger Lillies приехали на премьеру в Москве, а потом с удовольствием играли в ночном клубе свои «жестокие» композиции.
